Хозяйки судьбы, или Спутанные Богом карты - Мария Метлицкая

Они не открыли двери на стук и вопли соседей – просто задули свечи и, обнявшись, заснули. В доме пахло камином, корицей и плавленым воском. Так за одну ночь у Верки появились муж, дом на Николиной Горе – теперь о ней знали все – и прозрачная речка с мелким, светлым песком, и розовые сосны на закате. Да и еще, кстати, неплохая квартира на теперь уже Тверской, временно оккупированная кем-то важным из израильского посольства. «Ну, с этим я быстро разберусь», – подумала Верка.

Немного угнетало ее все же то, что Митя – только богатый наследник, а так вообще, положа руку на сердце... Все-таки она, помнится, уважала мужчин при должности. Но и на этом еще рано ставить крест. Зато Митя был веселым и не занудой – легкий во всем человек. А Верка торопилась, слишком долго она этого ждала, родила подряд двух парней. Оба – вылитые Митька, с котячьими хитрыми физиономиями. Жили они на Николиной круглый год – воздух (!), – с тихой сероглазой бабушкой, Веркиной матерью, похоронившей пять лет назад своего пьющего и грубого, но любимого мужа.

А Верка тем временем развернулась на Тверской. Все как положено. Поставила тройные деревянные стекло-пакеты – шумно, кондиционеры – центр! Ванна под римские термы. Евро!

О том, какого числа и во сколько хоронят Лильку, Верке сообщила та самая Андронова, чудным образом, через Митю, разыскав ее. На похоронах Верка с трудом узнавала своих одноклассников: на улице прошла бы – не узнала. Все негромко пересказывали друг другу страшную историю о том, что в последний год Лилькиной жизни ее видели у магазина с алкашами, в резиновых сапогах на худых и голых ногах, с вечным фингалом под глазом и разбитой губой. С бомжатником в ее квартире бедные соседи ничего поделать не могли и уже не жалели, а ненавидели бедную Лильку. И их можно было понять. И еще говорили про страшные вещи о том, что пролежала она, мертвая, почти неделю и что все это, что было когда-то зеленоглазой и смуглой Лилькой, все это собирали пластмассовой лопатой в большой черный пластиковый мешок. И закрыли крышкой. Свекрови и дочери Лильки, уже взрослой девочки, на похоронах не было.

Верка видела, как всех потрепала жизнь, как все постарели и изменились, все, за исключением, пожалуй, Андроновой. Она выглядела так же, как и двадцать лет назад – в костюме с бортами и «халой» на голове. И ей все так же можно было дать сорок лет. Впрочем, теперь это так почти и было. Она говорила какую-то речь, и было видно, что для нее это дело привычное. Она и организовала похороны и прибытие одноклассников, а также скромные поминки в кафе у метро, на которые она сразу же принялась собирать деньги.

Верка дала двести долларов (Андронова присвистнула), но на поминки не пошла. Задержалась у могилы, положив на свежий холмик белые лилии с нестерпимым ароматом, и, медленно уходя с кладбища, думала про Лильку, самую красивую и благополучную девочку их класса, с такой, казалось бы, ясной и предсказуемой судьбой, с такой надежной, как когда-то была сама Лилька. Это ведь именно ей должен был выпасть счастливый билет, почему-то с испугом подумала Верка. Ну по всем законам логики. Если, конечно, она была в этой жизни. И еще, подумала Верка, что же такого страшного сотворил кто-то в их роду, какой смертный грех совершил их далекий или близкий предок, за что в течение двух десятилетий была так трагично истреблена эта большая и красивая семья?

В машине она покурила, посидела с полчаса, а потом, стряхнув с себя воспоминания, поспешила в центр, на Тверскую. Там все еще шел ремонт, и рабочих без присмотра, конечно, нельзя было оставить ни на день.

Ассоциации, или Жизнь женщины

И как это возникает, на уровне подсознания, что ли, эта сильная память сердца и души – воспоминания. То, что точно у нас никто не сможет отнять. Что точно – только наше. И странно, но с годами яснее и четче вспоминаешь о чем-то хорошем – какая-то защита памяти, что ли, да нет, плохое тоже не забыто, но, слава Богу, как-то стоит вторым рядом. Хотя, справедливости ради, помню все, конечно.

Сначала визуальные – какие-то места в Москве, такие привычные и родные, хотя как варварски их пытаются сегодня изменить. Вот здесь я бродила со своим первым мальчиком, вот здесь до одури целовалась, а здесь, здесь мы так яростно и отчаянно ссорились. Здесь – прощалась навсегда с близкой подругой, а здесь, в этом доме, были самые бессонные и трепетные ночи в моей жизни. А отсюда я вышла на свет Божий, держа в руках сверток с сыном – сверток с голубыми шелковыми лентами.

А музыка? А самые острые воспоминания – запахи? Теплый подмосковный дождь – это точно запах детства, перрон, сосны. Вдох глубокий-глубокий. Да, это дача. Юная и беспечная дачная жизнь – мальчишки, велосипеды, гитары, речка, сено, стук сердца где-то в горле. Все это – ощущение абсолютного счастья и того, что все еще впереди.

Это еще нестарая и крепкая бабушка, державшая на своих плечах большую семью, ее обеды, которые я торопливо проглатывала, потому что мне надо бежать, бежать, да просто некогда мне и все. Дача – это маленькая сестра и постоянный страх за нее, так сильно я ее люблю. Это выходные и мама с папой с сумками вкусностей, которых мы часами встречали на дороге с сестрой, держась за руки.

Это – совсем еще молодые и здоровые родители. Выпускной – начало какой-то огромной, прекрасной и пугающей жизни. В мусор – старую, ненавистную школьную форму вместе со школьной опостылевшей жизнью. Весь мир у моих ног! И все главное впереди. И еще песня: «Прощай и ничего не обещай...», которую ночью мы орем во все глотки и все равно обещаем друг другу, обещаем. И эта песня тоже на всю жизнь: мой выпускной и моя многообещающая юность.

А зеленое шифоновое платье с розовой вышивкой – это свадьба, и я – невеста и красавица. И абсолютное счастье, потому что я – абсолютно влюблена. И именно в таком состоянии я собираюсь прожить всю оставшуюся жизнь. Но... Не вышло.

А крошечная желтая распашонка с утятами и клеенчатые бирочки с почти стершимися буквами. И красная пластмассовая рыбка – то, что ты просто не смог сломать, сынок, мой бородатый, мускулистый взрослый мальчик. Это – из твоего детства, а значит, самое главное из моей жизни.

И запах терпкого одеколона и сирени, запах моей тайной любви и тайных, торопливых свиданий. Мои лучшие стихи и мои самые большие выдумки. Наши вороватые ночи и запретные ласки. Моя самая большая любовь!

Но когда-нибудь, когда-нибудь неизбежно уйду я и уйдут вместе со мной мои воспоминания, все мои ассоциации, весь мой мирок со всеми вытекающими, нужными мне и ненужными остальным подробностями. Моими мыслями, переживаниями, так разрушающими меня и впоследствии, как правило, кажущимися и мне самой нелепыми и смешными, моими чувствами, страхами, тоской, желанием что-то изменить в жизни и в себе самой – и почти всегда оставшимися лишь мечтами. Моими комплексами, обидами, моей злопамятностью – или этим страдают все женщины? Моим постоянным недовольством собой и рутиной этой жизни. И мысль, что я все-таки состоялась, пройдя самый важный и тяжкий путь на земле – матери и жены. Надеюсь, что я это исполнила хотя бы на «четверку».