Витязь. Замок людоеда - Степан Кулик

— Можете делать все, что считаете нужным, брат Себастьян, — я изобразил легкую улыбку, заметив, как по лицу монаха промелькнуло удивление. — При одном условии: ничего лишнего отрезать не будете. Договорились?

Лекарь шутки не поддержал. Наоборот, нахмурил лоб еще больше. Чем-то моя реплика его задела. Неуместной показалась? Или неумной?.. Типа, молчите, больной — врачу виднее. Сказал в морг — значит, в морг.

Монах провел хоть и беглый, но, как мне показалось, очень дотошный осмотр. Во всяком случае, для себя он что-то важное понял. Поскольку многозначительно покивал, пожал плечами и, по-прежнему не проронив ни звука, удалился.

— Не понял, что это было? — посмотрел я на Митрофана. — Спасибо, зубы пересчитывать не стал. А то я уж совсем себя лошадью почувствовал. Продаваемой цыганом на ярмарке.

— Что вы, ваша милость, как можно?.. — взмахнул руками тот. — Брат Себастьян знатный целитель. Он недавно в монастырь пришел. А раньше к нему на излечение даже бояре да князья приезжали. И домочадцев возили. Так что можете не волноваться, вы совершенно здоровы.

— Как будто я в этом сомневался. А молчит все время оттого, что тайны медицинские выдать опасается? Или обет принял?

— Грешно смеяться над калекой… — не поддержал моей шутки Митрофан и сумрачно добавил: — Крестоносцы язык ему вырвали.

М-да, нехорошо получилось. То-то медикус так посуровел, когда я ляпнул про отрезание лишнего.

— Не знал, — пробормотал я, поднимаясь с лежанки. Не умираю ведь. Стало быть, валяться нет смысла. Особенно если твой собеседник сидит. — Надо будет извиниться. Митрий, попить ничего не найдется? А то в горле, аки в пустыне Аравийской…

Во рту, то ли от пересыпа, то ли от глупых слов, и в самом деле привкус такой, словно там целый табун лошадей ночевал.

— Кстати, лекарь ваш седой, как лунь, а глаза и руки совсем еще не старого мужчины. Я ни за что не дал бы ему даже тридцати.

— Брат Себастьян действительно молод, — кивнул Митрофан, протягивая мне кувшин. — А поседел лекарь в тот страшный день, когда крестоносцы напали на его свадебный поезд.[36] Когда они возвращались из церкви после венчания. Всех гостей и родственников вырубили, невесту и еще нескольких девушек немцы забрали с собой, а его почему-то оставили в живых. Вырвав язык, чтобы он не смог никому рассказать о случившемся.

— Как-то же рассказал? — заметил я нестыковку. — Или были другие очевидцы?

Митрофан вздохнул и отрицательно помотал головой.

— Видимо, немцы не знали, что брат Себастьян лекарь и грамоте обучен. Иначе обошлись бы с ним так, как с Юрандом из Спыхова[37] — когда заманили к себе, пообещав вернуть похищенную дочь. А потом, как водится за ними, обманули. И Дануську не вернули, и его самого покалечили. Выжгли глаза. Отрезали язык и отрубили кисть правой руки. Пропал славный рыцарь почем зря.

— Что ж он так? Неужто не понимал, что крестоносцам нельзя верить?

— Знал, ваша милость. Да только дочь больше жизни любил. Вот и пошел на верную смерть, ведомый призраком надежды.

Юранд… Юранд… Знакомое имя. Где-то я его слышал, как и всю эту историю. Вернее, если вспомнить о том, что я не местный, — читал или фильм смотрел… Точно! «Крестоносцы»! А это значит, что Сенкевич опирался на реальные факты, и сейчас канун Грюнвальдской битвы! Плюс-минус год.

— Слышал я об этом злодействе. Только, кажется, Юранда пленили в Мальборке. Или как немцы называют свою крепость — Мариенбурге.

— Совершенно верно, ваша милость.

— Стало быть, брат Себастьян тоже из тех мест? Что же он с такой дали к вам прибился? Неужто других монастырей ближе не нашлось?

Митрофан отрицательно помотал головой.

— Нет, он из Янополя. А напал на них отряд из Розиттен.

Еще одно знакомое название. Только уже не из книг. Кажется, об этом замке брат Альбрехт упоминал. Уж не его ли рук дело? Похоже, господину храмовнику не впервые промышлять похищением девиц. Видимо, зря я его помиловал. Кончать надо было фрица, а не антимонии разводить. Впрочем, когда святые дознаватели до него доберутся, вряд ли тевтонец обрадуется… А еще в истории Митрофана все как-то слишком нарочито. Для мыльной оперы сойдет, чтоб слезу из зрителей выдавить, — а в жизни просто так ничего не делается.

Я потер лоб и задумчиво произнес:

— Извини, братишка, но либо тебе самому вся правда неведома, либо ты мне не все говоришь. Не похоже это на немчуру. Если кнехты за девицами охотились и для этого всю свадьбу вырубили — зачем им жениха миловать? Нет, они ему нарочно жизнь оставили! Чтобы страдал и мучился, понимая, какая судьба невесте уготовлена. Стало быть — месть. Но чья и за что?

— Ты верно рассудил, сын мой… — в келью вошел отец-игумен. — Верно. Это действительно месть.

Митрофан почтительно вскочил, освобождая единственный табурет. Я тоже начал подниматься. Учили же: старикам везде почет.

Игумен махнул рукою, жестом усаживая нас обратно, а сам присел рядом со мною на край лежанки.

— Брат Себастьян хоть и ненароком, но сильно обидел комтура замка Розиттен Конрада фон Ритца. Когда тот привозил к нему тайком свою жену…

— Жену? — не удержался я от удивленного восклицания. — А мне казалось, что рыцари, вступая в орден, дают обет безбрачия.

— Потому и привозил тайно. Конрад, прежде чем стать крестоносцем, уже был женат. Но скрывал супругу от орденских братьев. Выдавая ее за вдову погибшего друга. Которой он якобы покровительствует. Поскольку рассчитывал получить в Пруссии или Жмуди богатый надел, чтобы оставить наследникам. Вот только с продолжением рода у фогта не заладилось.

— И из-за этого убить столько людей?! — возмутился я. — Мог бы себе и дальше темнить. Или супругу сменить…

Игумен на мгновение устало прикрыл глаза. Подождал, пока я буду готов слушать, и негромко продолжил:

— Отрадно признать, сын мой, что ты не глуп. Но говоришь быстрее, чем думаешь. Вместо того чтобы восклицать, задай этот же вопрос себе мысленно. И получишь ответ.

Уел… Чего-то я и в самом деле туплю. Ведь любой смекнет, что у рыцаря рыльце в пушку. Иначе с какой стати его бы заботило бесплодие чужой женщины? Тем более вдовы.

— Комтур привозил жену к брату Себастьяну лечить от бесплодия. И тут уж никаких тайн, как ты понимаешь, оставаться не могло, — подтвердил догадку игумен.

Я смолчал. Хотя на языке так и вертелся вопрос. О том, разрешала ли церковь такое вмешательство в промысел божий. А то, помнится, даже в моем веке на аборты и разводы католический мир поглядывал весьма неодобрительно.

— Вот тогда брат Себастьян и оскорбил Конрада. Сказав, что причина бесплодия не в женщине. По молодости лет не хватило разума понять, что мужчине нельзя такое говорить в глаза. К тому же рыцарь понимал, что скрыв от братьев свой брак, он солгал не только им, но самому Господу. И Всевышний действительно мог наказать клятвопреступника бесплодием.

Отец-настоятель вздохнул.

— Обида мужчины умножилась страхом разоблачения храмовника и вылилась в месть. Похитив невесту и ее подружек, как мне кажется, фогт потому и оставил брата Себастьяна в живых, что пообещал вернуть всех четверых через год со своими байстрюками на руках.

— Святой отец, я что-то не пойму. Если брат Себастьян сумел все как-то объяснить вам, почему никто ничего не делает? Неужто нельзя на немца управу найти?

Игумен поглядел с осуждением.

— Не спеши с выводами, сын мой. Ему не смогли помочь, так будет вернее. Брат Себастьян не ко мне пришел, а в ратушу. Сразу после нападения. И челобитную князю написал. В тот же день полусотня из малой дружины под стенами Розиттен стояла. Требуя у комтура выдачи девушек.

— И что?

— Рыцарь Конрад фон Ритц сам вышел к ним. Распахнул ворота и именем Девы Марии поклялся, что в его замке нет никаких плененных девушек. Тем более похищенных со свадьбы. А для того, кто считает его лжецом и клятвопреступником, вход свободен.

— Ловко выкрутился, шельма…

Теперь отец-настоятель смотрел с недоумением.

— Ты считаешь, что храмовник мог солгать? Призывая в свидетели Богородицу?

— Нет, святой отец. Он не лгал. Всего лишь говорил о другом, а никто не обратил внимания.

— Не понимаю?

Старик и в самом деле казался растерянным.

— Рыцарь поклялся, что в его замке нет невесты и ее подружек. В его замке! А разве Розиттен принадлежит комтуру? Нет — это имущество всего ордена!

Игумен задумался, и сумрачная тень мелькнула по его лицу.

— Наверно, ты прав. Вот только рискнуть никто не решился. Потому что на одной чаше были жизни нескольких горожанок, а на другой — война с крестоносцами. И месяца не прошло, как великий князь с Гроссмейстером мир подписал. Не помиловал бы нарушителя данного им слова. Жизнь славного рыцаря Рамбольда,[38] казненного по приказу Витовта, тому порука.