Брат Томас - Дин Кунц

— До океана, колокола и уплытия, — повторил Джейкоб.

— Эти дети просто завидовали вам, Джейк. Потому что кое-что вы можете делать лучше, чем они.

— Не Джейкоб.

— Да, да, вы.

— Что я могу делать лучше? — В голосе звучало сомнение.

— Рисовать. Пусть они многое могут делать лучше вас, но рисуете вы лучше, чем они. Вот они вам обзавидовались и начали вас обзывать, насмехаться над вами, чтобы скрыть свою зависть.

Он смотрел на свои руки, пока не прекратилась дрожь, пока карандаш не перестал выбивать дробь по столу, а потом опять взялся за портрет.

Характер у него был не тупого, а кроткого барашка, который может помнить обиду, но не в силах удержать в сердце злость и горечь.

— Не глупый, — повторил он. — Джейкоб знает, что видел.

Я выдержал паузу. Потом спросил:

— И что вы видели, Джейк?

— Их.

— Кого?

— Не испугался их.

— Кого?

— Их и Кого-не-было. Не испугался их. Джейкоб боится только одного: он поплывет не туда, когда придет темнота. Никогда не видел, где звонил колокол, не был там, когда звонил колокол, и океан движется, он всегда движется, поэтому звонивший колокол переместился куда-то еще.

Мы прошли полный круг. Собственно, у меня сложилось ощущение, что я слишком долго кружусь на карусели.

Часы показывали 10. 16.

Я соглашался на то, чтобы кружиться и дальше, в надежде, что все закончится просветлением, а не головокружением.

Иногда просветление нисходит на тебя, когда ты меньше всего этого ждешь: как в тот раз, когда я и улыбающийся японец-хиропрактик, к тому же и травник, связанные веревками, висели бок о бок на металлической рейке в хранилище для мясных туш.

Несколько плохишей, ни в цент не ставящих ни альтернативную медицину, ни человеческую жизнь, намеревались вернуться в хранилище и пытать нас, чтобы получить нужную им информацию. Они заинтересовались не секретной формулой травяного настоя, излечивающего эпидермофитию стопы. Они хотели узнать от нас, где спрятана крупная сумма денег.

Наша ситуация осложнялась тем, что плохиши ошиблись: мы не располагали этими сведениями. Поэтому после многочасовых пыток они не услышали бы ничего, кроме наших душераздирающих криков, которые, безусловно, доставили бы им удовольствие, особенно под пиво и чипсы.

Хиропрактик-травник знал максимум сорок семь слов на английском, а я — только два на японском, которые вспомнил, лишь попав в критическое положение. И хотя нам очень хотелось убежать до того, как наши тюремщики вернутся с набором щипцов, паяльной лампой, шилом, си-ди с музыкой Вагнера в исполнении «Виллидж пирл» и другим пыточным инструментарием, я не думал, что нам удастся найти общий язык, учитывая, что я мог сказать по-японски только «суши» и «саке».

Первые полчаса нашего общения характеризовались моим нарастающим раздражением и его неизменным терпением. К моему изумлению, с помощью богатой мимики и восьми слов, включающих «спагетти», «изгиб», «Гудини» и «трюк», ему удалось заставить меня понять, что он не только хиропрактик и травник, но в молодости был еще «человеком-змеей» и выступал в ночных клубах.

Конечно, гибкости у него с тех пор поубавилось, но с моей помощью, используя разные части своего тела, он добрался до рейки, к которой нас привязали, перегрыз узел веревки, освободился сам, а потом освободил меня.

Мы остаемся на связи. Время от времени он присылает мне фотографии из Токио, главным образом своих детей. А я посылаю ему коробочки с сушеными калифорнийскими финиками в шоколаде, которые он обожает.

Теперь, сидя напротив Джейкоба, я пришел к следующему выводу: если я буду хотя бы вполовину таким же терпеливым, как тот улыбающийся хиропрактик-травник-человек-змея, если буду помнить, что мой японский собрат по несчастью поначалу полагал, что ему не удастся достучаться до меня, как теперь я полагаю, что мне не удастся достучаться до Джейкоба, тогда со временем я смогу не только разгадать смысл его слов, но и заставлю поделиться тем, что он знает, какой-то важной информацией, и уж она позволит мне понять, какой ужас надвигается на школу, монастырь и аббатство Святого Варфоломея.

К сожалению, Джейкоб больше не произнес ни слова. Когда я только подсел к столу, он показался мне молчуном. Теперь его молчаливость возросла многократно. Окружающий мир сузился для него до размеров портрета, над которым он работал.

Я предпринял не одну попытку разговорить его.

Некоторым людям нравится слышать собственный голос, но я предпочитаю слушать собственное молчание. Голос же быстро выводит меня из себя.

И хотя Джейкоб сидел за столом в тот самый миг, который отделяет прошлое от будущего, разумом он находился в другом дне, до океана, колокола и уплытия, что бы это ни означало.

Вместо того чтобы попусту тратить с ним время, я поднялся.

— Я зайду во второй половине дня, Джейкоб.

Если он и горел желанием пообщаться со мной, то скрывал его превосходно.

Я оглядел портреты на стенах.

— Это ваша мать, не так ли?

Он не отреагировал даже на этот вопрос. С помощью карандаша в очередной раз оживлял тут самую женщину.

Глава 22

На сестринском посту в северо-западном углу второго этажа дежурила сестра Мириам.

Если сестра Мириам берет двумя пальцами нижнюю губу и оттягивает ее вниз, чтобы обнажить внутреннюю розовую поверхность, вы видите синюю татуировку: «Deo gratias». В переводе с латинского — «Возблагодарим Господа».

Такая татуировка необязательна для поступления в монастырь. Если бы этого требовали от всех монахинь, их число значительно бы сократилось.

Задолго до того, как посвятить себя службе Господу, сестра Мириам была социальным работником в Лос-Анджелесе, занималась девочками-подростками из неблагополучных семей, пытаясь уберечь их от участия в уличных бандах и от других ужасов жизни.

Я знаю об этом главным образом от сестры Анжелы, потому что сама сестра Мириам предпочитает не рассказывать о своей прошлой жизни.

Чтобы уберечь от роковой ошибки Джалиссу, четырнадцатилетнюю девочку, умненькую, с большими потенциальными возможностями, которая вот-вот могла вступить в уличную банду, нанеся на тело соответствующую татуировку, Мириам сказала ей: «Девочка, что я должна сделать, чтобы ты поняла, что собираешься поменять полнокровную жизнь на ущербную? Когда я плачу из-за тебя, ты смеешься. Неужели я должна пролить кровь, чтобы ты прислушалась ко мне?»

И предложила сделку: если Джалисса пообещает тридцать дней держаться подальше от своих друзей, членов банды, если не сделает на следующий день татуировку, как собиралась, то Мириам даст ей слово вытатуировать на внутренней поверхности нижней губы, как сказала она, «символ своей банды».

Двенадцать девочек из группы риска, включая Джалиссу, то и дело закрывая глаза и вскрикивая, наблюдали, как татуировщик работает иглами.

Мириам отказалась от местной анестезии. И выбрала нежную кожу внутренней поверхности нижней губы, потому что хотела, чтобы девочки наглядно представили себе, какая это неприятная процедура. Потекла кровь. За ней — слезы, но от боли Мириам не издала ни одного стона.

Преданность выбранной работе и нестандартные методы помогали Мириам добиваться неплохих результатов. Джалисса, к примеру, получила дипломы двух колледжей и занимает ответственный пост в гостиничном бизнесе.

И многих других девочек Мириам удержала на пути истинном, не дала свернуть на кривую дорожку. Казалось бы, со временем о ее жизни должны снять фильм, в котором главную роль сыграет Холли Берри.

Вместо этого кто-то из родителей пожаловался, что в своих контактах с девочками Мириам обращается к религии. И организация активистов-адвокатов подала на Мириам, сотрудницу государственного учреждения, в суд, поскольку в Соединенных Штатах церковь отделена от государства. Адвокаты хотели, чтобы в беседах с девочками она перестала упоминать религиозные примеры, и требовали, чтобы она убрала татуировку «Deo gratias» или поверх нее сделала бы какую-то другую. Они не сомневались, что, беседуя с девочками один на один, Мириам оттягивала вниз нижнюю губу и разлагала невинные души.

Если вы подумали, что этих горе-адвокатов высмеяли в суде, то вы ошиблись. Этого не произошло. Как не сняли и фильм с Холли Берри. Суд встал на сторону активистов.

Обычно государственных служащих не так-то легко выгнать с работы. Профсоюзы предпринимают неимоверные усилия, чтобы сохранить работу клерку-алкоголику, который появляется на рабочем месте только три дня в неделю и треть рабочего дня проводит в туалетной кабинке: прикладывается к фляжке или блюет.

А вот Мириам профсоюз оказал только номинальную поддержку. В результате она с работы ушла. И только несколько лет спустя, сменив еще несколько работ, услышала зов к жизни, которую и ведет в настоящий момент.