В шкуре льва - Майкл Ондатже

Но ни после выступления Элис на водоочистной станции, ни после ее игры в других местах он так и не сумел понять, как ей удается совершить прыжок от своей истинной сути к другой, такой же истинной. Об этом полете он ничего не знал. Не мог соединить двух этих женщин в одну. Знал ли ее партнер — обнимая ее на сцене, произнося красивые слова, приближая свое загримированное лицо к ее загримированному лицу, целуя ее в ушко в салонных комедиях, — знал ли он, какой она была, до того как оказаться рядом с ним?

В разгар своей любви к Элис, даже в разгар их близости он наблюдает за ее лицом, ожидая, что она преобразится в «невесту военного времени», или в королеву, или в продавщицу, предчувствуя метаморфозу во время поцелуя. Благовещение. Он заметит это сразу и, отпрянув, окажется в другой стране, в другом веке, сжимая в объятиях незнакомку.

Когда-то давно сережка потерялась у кровати или у раковины на кухне. Он смотрел, как полураздетая Элис ходит по комнате, одеваясь, склоняясь к вороху одежды на полу в его комнате без мебели, она сказала: Я не могу найти сережку, это важно? Как будто сережка могла попасться на глаза другой женщине. Элис ушла без одной сережки. Если мы встретимся, мы сможем сказать друг другу «здравствуй», сможем сказать друг другу «до свидания».

~~~

Дорогая Элис, единственный источник тепла в этом бараке — маленькая железная печка. Вечерами воздух наполнен испарениями от мокрой одежды, которую сушат на стропилах над огнем, и табачным дымом. Чтобы не задохнуться, те, кто лежит на верхних нарах, выдирают мох из щелей между бревнами.

Патрик медленно читает летней ночью под единственной лампочкой в комнате, вдали от зимней стужи, понимая, что другого шанса у него не будет. Сидящая на кровати Хана наблюдает за ним. Зачем? Во время чтения он думает о том, что должно выражать его лицо, на которое смотрит дочь автора письма. В руках он держит исписанный школьный блокнот. Хана вынула его из чемодана и вручила ему. Дорогая Элис торопливо нацарапано крупным почерком, дальше идут подробности, свидетельствующие о том, что в последние дни своей жизни Катон старался запомнить все, что видел в лагере лесорубов близ озера Онион.

Я пишу тебе за столом, который накрепко прибит к полу. Дощатые нары приколочены к стенам гвоздями. Ночью огонь в печи гаснет, и люди просыпаются с примерзшими к стене волосами. «In the bleak mid-winter — Frosty wind made moan — Earth stood hard as iron — Water like a stone».[5] Первое стихотворение, которое я выучил по-английски, сочиненное кем-то в английской деревне. Оно описывает это место лучше всего.

Патрик видит, как Катон пишет при свете сальной свечи… запечатывает письмо, передает пакет человеку, который покинет лагерь завтра утром. Пять недель спустя, открыв пакет, Элис поднесет блокнот к лицу и вдохнет в себя то, что осталось от запаха, потому что Катона нет в живых уже месяц. Она вдохнет запах сальной свечи, представит себе спертый воздух в бараке, холодный карандаш, который Катон очинил, прежде чем начать писать свои неподписанные письма об условиях жизни в лагере и о забастовке. Он сидит за обеденным столом, ровно посередине, возле него вьется серая струйка дыма из трубки. Его волосы пахнут этим дымом, он въелся в его рубашку и свитер, висит над его давно не бритой бородой.

Никто из хозяев лагеря не знает, кто он такой и как связан с готовящейся забастовкой. Но скоро они узнают. Он незаметно покидает лагерь лесорубов и пешком уходит в снежную страну. Ближайший город, Порт-Артур, находится в ста двадцати милях отсюда, и Катон направляется туда.

На следующей неделе четверо всадников попытаются его поймать. Но Катон знает снежную страну, он здесь родился. Он словно проваливается сквозь землю. Он избегает проторенных дорог, спит на деревьях и даже отваживается ползком пробираться через озера по тонкому льду, который трещит под ним и стонет. Время от времени он видит сигнальные ракеты, пущенные его преследователями. В каждом лагере он пишет что-то в блокноте, сует его в консервную банку и хоронит глубоко под снегом или вешает на высокую ветку. Тем временем пакет с его письмами передается из рук в руки, пока в конечном пункте путешествия не оказывается в мешке лесоруба рядом со свернутым полотном шведской пилы.

Прорубая лунку во льду озера Онион, Катон замечает всадников. Они выезжают из леса и убивают его. При нем нет ни писем, ни документов. Они пытаются сжечь тело, но оно не горит. Бывали члены профсоюза до него, будут и после. Человек со шведской пилой посылает пачку писем из Алгомы, не зная, что отправитель мертв, что его застрелили и спрятали подо льдом мелкой речки.

Из-за плохой погоды они теряют два дня в месяц. На дорогу уходит до десяти долларов в сезон, на рукавицы — шесть, на сапоги и чулки — двадцать пять, на спецовки — тридцать пять. Поскольку они вынуждены покупать все это в лагере, прибавь к городской цене тридцать процентов…

Патрик читает, понимая, что запах дыма уже выветрился с рыхлой бумаги. Слова на странице складываются в руны — твердые, как кремень, бесстрастные посреди ада, в котором оказался Катон.

Кто он такой, чтобы касаться возлюбленной этого человека, обедать за одним столом с его дочерью, потрясенно стоять под лампочкой и читать его последнее письмо?

Он стоит посреди комнаты один, Хана ушла. Она видела, что он впал в гипноз, словно под пристальным взглядом письма. Он отдает себе отчет в том, что он делает, понимает, что с этой семьей он вновь стал искателем. Как будто он наклонился к женщине, которую только что встретил в Парис-Плейнс, и спросил: «Кто твой возлюбленный? Расскажи мне самое страшное событие в твоей жизни». Потому что он много лет доискивался ответов. Теперь он держит в руках последние десять минут рассказа Катона. Он мысленно видит, как Элис берет пакет, который никак не мог попасть к ней в руки после смерти — после убийства, после того, как тело нашли во льду, после похорон и оправдания хозяев на суде.

Патрик, как мох, льнул к другим людям, к тайным уголкам и щелям их жизни. Он всегда был чужим, третьим лишним. Он родился в этой стране, но ничего о ней не знал. Финны из его детства пользовались рекой, знали ее даже ночью, люди с горящими факелами бурно веселились в темноте. Он не делал ничего подобного. Он был наблюдателем, корректором. Он не мог в темноте кататься на коньках по реке, не мог быть действующим лицом ни одной из этих историй. Однажды Элис описала ему пьесу, в которой несколько актрис играли главную роль. Спустя полчаса после начала спектакля всесильная матрона снимала мантию со свисающими шкурами животных и передавала ее вместе со своим могуществом кому-то из второстепенных персонажей. Так, даже бессловесная дочь, надев мантию, могла выйти из своего кокона и обрести дар речи. Для каждого из действующих лиц наставал свой черед, и он, облачившись в шкуры диких зверей, брал на себя ответственность за происходящее.

Клара и Эмброуз, Элис, Темелков и Катон — они вершили драму без него. А он был только призмой, в которой преломлялись их жизни. Он искал и собирал. Он был застенчив, как его отец. Что это означало? Что внутри его существовали некие границы, за которые он был не в силах выйти. Внутри его было полое пространство, поэтому, когда он оставался один, когда с ним не было другого человека — Эмброуза, Клары или Элис, не важно, — он слышал шум внутри, который говорил о том, что пустота должна быть заполнена. Пробел, чреватый любовью.

Он прожил в этой стране всю жизнь. Но лишь сейчас узнал о профсоюзных битвах на севере, где Катон был убит зимой 1921 года и найден подо льдом в ручье близ озера Онион, через неделю после того, как написал свое последнее письмо. Эти события окружали Хану с рождения, были частью ее жизни. А Патрик их не замечал. Искатель, вглядывающийся во тьму своей страны, слепец, наряжающий героиню.

~~~

Каждое воскресенье они по-прежнему собирались на водоочистной станции. Они шагали по решеткам, под которыми бурлила иена, открывали двери, ведущие к водопадам. Уже готовое на три четверти величественное здание стояло на холме точно к югу от Куин-стрит, глядя на озеро. Главная водонасосная станция была устроена так, что свет, горевший в ее помещениях, не был виден снаружи. Гул работавших насосов заглушал шум собраний.

По воскресеньям, под покровом темноты, группы людей незаметно подходили к зданию со стороны берега. Они закусывали, развлекались, говорили о политике. Какой-то человек, пародируя английского короля, выступил вперед и произнес монолог на тему последних новостей. Разные национальные общины говорили и выступали на своих языках. Когда все кончалось, в залах делали уборку и подметали полы.