Огонь в ночи - Ирина Мясникова

Доктор Немкова засмеялась, как будто прочла его мысли.

Видимо, в этот момент на его физиономии было написано сильное недоумение.

– Мне уже сорок пять, – сказала она улыбаясь.

Ему очень нравился ее мягкий акцент. Он завораживал, и Воронину вдруг захотелось под эти звуки идти за доктором Немковой на край света. Тут он вспомнил, где и по какому поводу находится.

– Что со мной случилось, доктор? Мне на работу надо. – Воронину почему-то хотелось аргументировать доктору Немковой свой мысленный отказ от желания идти за ней на край света.

– С вами случился сердечный приступ. А на работу вам категорически нельзя. Строгий постельный режим. Мы вас полностью обследуем, так что даже не рассчитывайте уйти от нас раньше, чем через две недели. И я бы еще рекомендовала вам после этого поехать в санаторий на реабилитацию. А работа ваша не волк, как говорится, и от вас никуда не денется.

– Это раньше так было, а теперь на мое место желающих, как тех самых волков, полная Сибирь. Зубами щелкают, за границей работать хотят.

Доктор Немкова опять рассмеялась:

– Там у вашей палаты ваш заместитель дежурит. Он тоже зубами щелкает? Если так, то я его к вам не пущу.

– Нет, Сергиенко хороший парень, да он и не потянет. У меня зубов больше. Так что смело запускайте.

Доктор Немкова открыла дверь. В палату как-то бочком, виновато просочился Сергиенко.

– Пять минут! Не больше, – строго произнесла доктор со своим волшебным акцентом. – Телефон больному не давать!

Она вышла из палаты и закрыла за собой дверь.

– Геннадий Иванович, как вы? – Сергиенко уселся на краешек стула.

– Слушай, Сергиенко, давай без этих книксенов, чего там у тебя?

– Да в принципе все в порядке, только Панкратьева из-за своего Копейкина бучу подняла, вот факс прислала.

Сергиенко протянул Воронину бумагу. Воронин прочитал и захихикал. Сергиенко удивленно смотрел на него.

– Молодец она, эта Анна Сергеевна! Это ж она тебя от меня прикрывает, ну и свою фирму выгораживает. Знаешь что, я тут почти помер, а ты ко мне с этими глупостями. Иди работай. Исполняй обязанности, раз ты и. о. Ты мое видение реконструкции завода знаешь?

– Знаю.

– Ты, как главный инженер, специалист-нефтепереработчик с огромным стажем и опытом, с моими техническими решениями согласен?

– Согласен, но Дубов… – замялся Сергиенко.

– Пошел он, этот Дубов. Ты мне ответь, мы с тобой в одной команде или ты у Дубова работаешь?

– Ну что вы, Геннадий Иванович, конечно, мы в одной команде.

– А если так, то иди и работай с Копейкиным. Да так, чтобы максимально приблизить утвержденную компанией программу к нашему плану реконструкции завода. Не мне тебя учить, как это делается. На каждом этапе по чуть-чуть – глядишь, а результаты совсем другие. Тут изменим, там изменим. Анна Сергеевна ведь нам с тобой обещала своего Дубова слегка нейтрализовать. Я ей верю, она тетка ответственная.

Сергиенко заулыбался:

– Там Лидочка вашей маме позвонила, та завтра вылетает. А Лидочка теперь волнуется, что вы ее ругать будете.

– Лидочка умница. Мать у меня в номере поселите. И давай каждый день ко мне с докладом. Время согласуй с доктором Немковой. А теперь проваливай, чего-то устал я. Да, и завтра мне телефон все-таки принеси.

– Никаких телефонов! – раздался от двери завораживающий голос доктора Немковой. – Как дети малые. Я вам скажу, когда можно будет телефон.

Доктор подошла к кровати Воронина и посмотрела на приборы.

Сергиенко пятился к двери, делая Воронину знаки, которые наверняка должны были означать, что Сергиенко такого красивого доктора одобряет, а Воронину в его положении даже завидует. Потом Воронин заснул, и ему приснилось, что он гуляет по облакам вместе с доктором Немковой. Облака пружинили под ногами, а Воронин нежно держал доктора Немкову за руку. При этом он чувствовал, какая у нее теплая и мягкая рука. Сверху они вместе разглядывали завитушки на знаменитом городском фонтане. Завитушки были очень замысловатые, местами покрытые зеленью. Доктор Немкова что-то говорила со своим милым акцентом, а Воронину все время хотелось ее поцеловать.

Мама прилетела на следующий день, к вечеру. В больницу уже не успела, зато наутро она примчалась к Воронину ни свет ни заря. Она вошла в комнату, как всегда подтянутая, элегантная, на высоких каблуках. С размаху бухнулась в кресло рядом с кроватью сына и скинула туфли. Потом босиком подошла к кровати и уселась на краешек.

– Допрыгался! – сказала она, целуя сына в лоб.

Воронина обдало запахом духов, и он не смог удержаться от смеха. Мать пахла духами Панкратьевой.

– Это, надо понимать, ты от радости, что к тебе мамаша приехала? – спросила она строго.

– Мам, я очень рад, что ты приехала, просто у тебя духи как у одной моей знакомой.

– Ну слава богу! Мой сын наконец отвернулся от своей жабы и стал смотреть на других женщин. Она хорошенькая?

– Очень хорошенькая, только у нас с ней сугубо деловые отношения.

– Ну и дурак! Кстати, секретарша мне твоя очень понравилась. Молоденькая, правда, но умница. Сразу матери позвонила, а не жабе твоей.

– Мам, перестань называть Лизу жабой.

При этих его словах мать аж подпрыгнула, вскочила с кровати и забегала босиком по комнате.

– Гена, а кто же она, как не жаба? Она что, примчалась к супругу, у которого сердечный приступ? Что-то я ее тут не вижу! Она, видишь ли, дылду нашу, дубину стоеросовую, прости господи, внучку мою, оставить ни на минуту не может! Она ее сколько лет рожать не хотела, все тебе голову морочила, а теперь ни на минуту с ней не расстается. Как будто бабка родная за ней приглядеть не может!

– Какая бабка? – удивился Воронин.

– Какая, какая? Такая! Мать твоя! Она дочке твоей бабкой приходится! Не знал? Так жаба твоя все сделала, чтобы внучку единственную от меня подальше держать. «Ой, Надежда Алексеевна, летите уж лучше вы к Геночке. У нашей Светочки такой важный период, вы не управитесь, а Геночка меня поймет и не осудит». Прости господи! Не управлюсь я! Я сына директором завода вырастила, а со Светкой, с коровой нашей, не управлюсь! Я б ее, конечно, в первую очередь на диету бы посадила, на раздельное питание. А то раскормила девчонку! Как ее только конь выдерживает! Хотя за деньги теперь даже конь слова поперек никому не скажет! А Геночка-то, конечно, жабу свою никогда не осудит. Потому что Геночка, сынок мой любименький, самый настоящий непроходимый дурак! Валяется тут на краю света один, вот-вот дуба даст!

– Так! Что тут у вас? Почему крик и шум? – В дверях стояла доктор Немкова. – Нашему больному нельзя нервничать.