Наркопьянь - Алексей Ручий

Наконец ему удалось спихнуть велосипед вниз, тот пролетел несколько метров, отделявших его от воды, и плюхнулся в нее, взметнув столб брызг и образовав широкие круги. Парень посмотрел вниз, словно желая убедиться, что велосипед исчез из его жизни навсегда.

Видимо, получив необходимое удовлетворение, он поднял голову и тут лицо его озарилось совершенно внеземной улыбкой. Он был счастлив – действительно счастлив, если я еще что-то понимаю в людях. С этой улыбкой на губах он быстро пошел прочь. Еще один сумасшедший этого города. Еще один человек из моего поколения, которому на все плевать.

– Ничего себе! – сказал Доктор.

– Да уж. Кому-то, видимо, даже хуже чем нам.

– Это точно.

– Пойдем скорее в твой магазин – теперь я хочу шампанского в три раза сильнее.

– Я тоже.

И мы пошли сквозь тусклое осеннее утро, озаряемое слабыми лучами остывающего солнца, ведомые неведомой силой по плоскостям этого дикого мира, полного противоречий и откровенного абсурда. Так же как и все остальное мое поколение. Поколение, которое любит чудо. Ну, вы поняли.

***

Мы все ждем чуда. Живем в предвкушении. Прислушиваемся к тишине за дверью. Клянем себя за каждый пропущенный телефонный звонок. Придумываем сказки. Но чуда не произойдет. Чудо – удел бога, не людей. Те, кто это понял, уже общаются с ним.

Трактат о лунных лемурах

«Не существует технологии забвения, в этом смысле мы все еще ждем от природы случайных милостей – мозговых кровоизлияний, амнезии, хирургии и что там

еще может стрястись, ну, скажем: путешествия, пьянство, лечение сном, самоубийство»

Ты видел лунных лемуров? Я видел. И я тебе расскажу.

ЛСД не было. Не было вообще. Или знакомому барыге просто стало лень напрягать своих поставщиков, и он съехал таким образом. Не важно. Но ЛСД не было.

Мы с Доктором обследовали окрестности на предмет наличия галлюциногенов, но их и там не оказалось. Двинули в центр.

Октябрь созерцал окружающий мир и нас глазами старого шизофреника, запертого в одной из комнат запущенной коммунальной квартиры.

Проехав три или четыре остановки на метро, поднялись на поверхность. Кажется, на Пушкинской. Хотя я не уверен. Никто не уверен.

Холодный день дрожал на ветру, а, может, это пульсировали нервы этой реальности. Не знаю. Хотелось чего-то такого особенного, я не понимал чего, – возможно, этого чего-то вообще не существовало в продрогшем мире.

– Имеет смысл взять сироп от кашля, – предложил Доктор (дабы не делать лишнюю рекламу дельцам от фармацевтики, название сиропа от кашля не разглашается).

– И что, сильное средство? – я засунул руки в карманы своей армейской куртки, так как они уже успели посинеть от холода.

– Достаточно сильное… и к тому же сейчас бешено популярное.

На популярность было плевать, как, впрочем, и на свою излишнюю сознательность. Хотелось скорее покончить с этим. Я согласился.

Аптека отыскалась через пару кварталов. Все аптеки находятся через пару кварталов – доказано. Мы зашли.

Созерцание прилавка убедило нас в том, что мы не ошиблись – искомое средство имелось в наличии (название не разглашается под страхом суровой кары от совершенных существ земного ядра). Деньги были – мы взяли парочку пузырьков.

Опустошили их, запив Кока-колой (название разглашено, ибо от нее все равно никуда не деться). Кока-кола не помогла, и во рту остался неприятный сладковатый привкус да холодящее ощущение в пищеводе.

Я зажмурил глаза. Сверился со своим внутренним Я. Никакого ответа.

– Пойдем, прогуляемся, – предложил Доктор.

– Пойдем.

Мы шли по отсыревшему парку, пиная листья, собранные в кучи вдоль дорожек. Небо придвигалось своей громадой, похожее на жуткий зев чудовища из ночного кошмара. Вскоре брызнуло дождем. Сверились с ощущениями. Ничего.

Мы прошли парк насквозь, когда это началось. Структура принялась рушиться. То есть все, что казалось привычным, телесным и осязаемым вдруг стало рассыпаться кусочками мозаики.

– Ди-экс-эм, – сказал Доктор, – диссоциатив. Сейчас начнутся проблемы с речью…

– Что? – хотел спросить я, но получилось «тэчэо?». Я попробовал снова:

– Тэчэо ты телхо скатьза?

Расшифровке не поддается.

– Все лосьнача… эт расдап знаниясо… – Доктор не мог совладать с языком.

Разрушилась структура текста. Все, что мы знали о словах, стало эфемерным и прозрачным, а затем и вовсе улетучилось в никуда по какой-то невообразимой спиралевидной траектории. Мы замолчали.

Дождь усиливался, а мы шли сквозь холодные струи. Происходило расслоение того, что мы привыкли называть объективная реальность. Точнее никакой объективной реальности больше не существовало: были какие-то пласты, наложенные друг на друга в хаотическом порядке, бессловесно перемешавшиеся, рассыпающиеся искрящимся светом, бросающими глухие тени. Доктор смотрел под ноги. Не знаю, что он там видел, но точно не гниющие листья, плавающие в грязных лужах.

Мимо неслись автомобили. Проходили люди. Или что-то несло автомобили и вело людей. Много ли мы об этом знаем? О том, что на самом деле управляет миром. Сознание? Или его отсутствие? Мир находится в состоянии глубокой комы. Запах карамели над кладбищем.

Мы – только тени самих себя. Все, к чему мы стремимся, чего добиваемся, – это лишь некие призраки, живущие глубоко внутри нашего рассудка, одинокие, подавленные, пытающиеся вырваться наружу. Ты не станешь ни кем. Потому что нельзя стать кем-то. Стать кем-то – значит, определить себя, отделить от всех остальных категорий сущего. Но это невозможно, ибо мы связаны со всем остальным, вплетены в него, как и оно в нас. Мы можем перемещать и компоновать эти объекты в любом порядке. Всегда. Всегда так было… и будет впредь. Стать кем-то – это означает только одно: отделиться от этого парка, от дождя, от прохожих, что, в общем-то, невозможно, ибо тогда ты останешься в пустоте. Фруктовый коктейль, готовый взорваться прямо в стакане и разнести вдребезги кафе.

Кафе? Мы зашли в кафе, взяли по пиву. Доктор молчал.

– Что ты ствуешьчу? – попытался я совладать с речью (не знаю, чего я нагородил служащей кафе, когда брал пиво, но как-то нам его продали).

– Ничего, – глухо отозвался Доктор. Няме не ствуетсуще… не существует.

Он сделал над собой усилие. Этой чехардой можно управлять. Я глотнул пива и напряг сознание.

Плыли какие-то образы, расплывчатые, тусклые блики мироздания. Ты видел пустоту мира? Ощущал ее? Это глоток холодного ветра перед расстрелом.

Иллюзорное детство. Девяностые годы – теперь уже прошлого века. Какие-то катаклизмы, потрясающие страну почти каждый день. Зарплата водкой или чем там еще. Не просыхающий президент. Прошлое создает настоящее, кастрированное настоящее закладывает фундамент будущего. А если прошлого нет? Или этот пласт времени кочует в рассудке вперед-назад, то есть вдруг оказывается в будущем, потом опять в прошлом, потом здесь и сейчас, за соседним столиком. Нельзя глумиться над временем, ибо оно неделимо. Ошибки прошлого приходят прокаженными судьбами будущего.

Я поймал себя на мысли, что слишком сильно ушел в себя. Посмотрел на Доктора. Тот пил пиво. Не знаю, что он думал, но имел право думать так же. Нельзя отбирать у детей детство, оправдываясь тем, что это нужно для того, чтобы у них была счастливая взрослая жизнь. Доктор, как и я, восемьдесят пятого года. Начало перестройки.

– Ты как? – спросил я Доктора, делая большой глоток.

– Нормально, – Доктор тоже глотнул пива, – речь восстанавливается.

– Отпускает?

– Куда там, – Доктор махнул рукой, – все только начинается.

Теплые волны наполнили пространство. Они раскачивали застоявшийся воздух кафе. Он плыл параллельно тому, что находилось внутри и снаружи нас.

Каждому себя и свою реальность. Эта страна слишком напоминает подростка, которому хочется попробовать все. Проблема в том, что такое часто заканчивается передозировкой.

– Пошли отсюда, – пробормотал Доктор, ставя на стол пустую кружку. Я тоже допил пиво. Мы вышли.

Снаружи лил дождь, дождь проникал под одежду, под кожу, струи дождя неслись по венам, заползая в сердце, внедряясь в мозг – мы сделались частью дождя. Очередная мозаика мира захватила нас.

Мы двигались сквозь город, одолеваемый своими собственными страхами, обуреваемый безумными желаниями, снедаемый могучей похотью. Сквозь провалы чьих-то лиц…

Мы вышли на Невский. Невский был похож на вскрытую вену, из которой била кровь. Из которой сочились миражи. Гостиницы со швейцарами у стеклянных дверей, прячущиеся под зонтами туристы, прячущиеся в своих собственных отрезанных от истинной реальности мирках. Я поделился своими мыслями с Доктором.