В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть) - Александр Русов

— Лунинская система. Не могли не слышать.

Был превзойден некий предел реальности и правдоподобия, после чего Андрей Аркадьевич уже вновь воспринимал окружающее с изрядной долей иронии, как если бы кто-нибудь из школьных друзей, вздумав над ним пошутить, специально построил все эти нелепые, причудливые декорации. И вот, обнаружив обман, хотя и не понимая еще до конца, в чем он заключается, Андрей Аркадьевич начал подыгрывать, делая вид, что верит, будто все происходящее с ним — это правда.

После ужина Виталий Евгеньевич повел гостя к себе, и Андрей Аркадьевич смог воочию убедиться, что Голубая комната и в самом деле больше Дубовой, и ванна в Голубой просторнее, и туалет с биде, и есть узоры на импортном кафеле, и мебель поизощреннее, чем в номере, который отвели Андрею Аркадьевичу.

Разговор продолжался самый необязательный, однако в ходе его выяснилось существенное: в распоряжении Виталия Евгеньевича имеется персональная машина, которой можно будет утром воспользоваться для поездки на конференцию. Это оказалось весьма кстати, ибо транспортную проблему как-то упустили из виду во время краткого общения Андрея Аркадьевича с дежурившими в аэропорту представителями Оргкомитета.

Пожелав новому знакомому спокойной ночи, Андрей Аркадьевич пошел взглянуть любопытства ради на книгу почетных гостей. Без особого труда он разыскал конторку у входа, где лежала большая тетрадь с золотым тиснением на твердой обложке. Бумага «верже» была тщательно разграфлена и сверху каллиграфическим почерком черной тушью обозначено: «Дата приезда», «Имя, Отечество, Фамилия», «Место работы, профессия, должность», «Занимаемая комната». Андрей Аркадьевич бегло пробежал глазами первую страницу и задержал внимание в начале второй, где список обрывался. Последняя запись гласила: «2 июля. Виталий Евгеньевич Пони. Работник сферы обслуживания. Голубая комната». Из «Книги почетных гостей» нельзя было, к сожалению, узнать, кого или что обслуживал завершавший этот престижный и весьма ограниченный список важный обитатель Голубой комнаты.

Поскольку среди почетных гостей профессор Степанов не значился, Андрею Аркадьевичу даже в голову не пришло, что Сергей Сергеевич может находиться в этом доме. Когда двое активистов Оргкомитета помогали Триэсу забираться по крутой винтовой лестнице на второй этаж после дружеской вечеринки под председательством доцента Казбулатова, Андрей Аркадьевич уже спал, а утром он уехал несколько раньше, воспользовавшись машиной Виталия Евгеньевича. Триэс тоже ничего не знал о таком соседстве ни утром, когда они впервые встретились в гостинице «Приэльбрусье», ни за обедом, и только к вечеру все открылось, когда Триэс и Инна не без смущения обнаружили Андрея Аркадьевича на заднем сиденье черной «волги», которая должна была отвести их в Дом почетных гостей.

По дороге Андрей Аркадьевич несколько раз порывался рассказать им забавную историю своего знакомства с Виталием Евгеньевичем Пони, но всякий раз что-то мешало. Беседа не клеилась, и каждая попытка снять возникшее напряжение лишь усиливала фальшь. Так, Сергей Сергеевич вдруг совсем некстати принялся наставлять Инну в связи с предстоящим докладом, а Андрей Аркадьевич еще более некстати заметил, что ему совсем не идет роль ментора, «его преосвященства» от науки. Шутка никого не рассмешила, все умолкли, каждый замкнулся в себе. И нужно же было им оказаться соседями!

Машина притормозила. Они вышли на гладко асфальтированную площадку перед домом. Воздух был напоен ароматами сада, потерявшего всякий стыд в своем неуемном цветении. Где-то вдали тарахтел трактор или машинка для стрижки газонов. Когда звук приблизился, они увидели зеленый вертолет, неуклюжую гигантскую стрекозу, нависшую над их головами. Потом стрекотание кузнечиков и чириканье птиц вновь наполнили воздух, вытеснив все остальные шумы.

«Его преосвященство». То, как определил Триэса Андрей Аркадьевич, неожиданно понравилось Инне. Да-да, вот именно: его преосвященство. Иезуит. Крестный отец. Он дал ей новую жизнь, привез в этот удивительный уголок земли, подарил высшую цель, открыл невидимую дверь в иное измерение, поставив перед мучительной необходимостью выбора: либо стать тем, во что хотел он ее превратить, либо вернуться в прежнюю жизнь с ее неумолимыми законами и простыми, нехитрыми правилами. Но сбежать было не так-то просто. Яд неведомого ранее наслаждения, сравнимого лишь с любовным грехом, исподволь уже проник в ее кровь. Искушение подняться на высоту, которой ей, обыкновенной женщине, никогда бы одной не достичь, страх перед возможной гибелью у подножия острых скал, спасительный инстинкт самосохранения — все это заставляло ее вкладывать в текущую работу гораздо больше, чем просто труд. Теперь же, заполучив ее душу, скрепив договор тайной соития, он сделал ее своей избранницей, тираня в настоящем и обещая вечное блаженство в будущем.

«Падре, — думала Инна. — Инквизитор. Палач…»

— Никак дождь собирается? — Андрей Аркадьевич озабоченно взглянул на небо.

С севера, с той стороны, куда улетел вертолет, приближалась огромная туча. Горизонт набух свинцом, солнце спряталось. Резкий порыв ветра стеганул по деревьям, хорошенькие головки роз беспомощно замотались, несколько крупных капель с шипением разбились об асфальт, и, уже не в силах сдержаться, дождь обрушился сплошным потоком. Загремело, сверкнуло, и гроза началась.

Была ли это та самая гроза, что обошла стороной Лунино, — гроза, не состоявшаяся уже столько раз? Да, это была она. Чем дольше копила и сдерживала она свою страсть, злость и обиду, тем отчаяннее наступила развязка. Тем судорожнее пульсировали молнии, хлестал ветер, сотрясалась земля. Ничто бы теперь не могло остановить потоки воды, низвергающиеся с неумеренной, бессмысленно расточительной щедростью: ни достижения техники с ее превентивной стрельбой по облакам во имя процветания и прогресса, ни желание земли, ни воля небес. Гроза была такой же прекрасной, нерасчетливой, ненасытной, как и в те времена, когда ее посылали людям всесильные боги в знак наказания или особого покровительства. Возможно, весь назидательный смысл таких гроз, их цель и назначение заключались как раз в первозданной мощи, которая вместе с просветами в тучах, с первыми трелями птиц перевоплощалась в иные, более спокойные и устойчивые формы, исполненные pathos de renovatio — пафоса обновления, как сказал бы Андрей Аркадьевич вслед за столь любимыми им древними латинянами.

Вместе с Триэсом и Инной он стоял под навесом, укрывшись от проливного дождя. Ощущение неловкости усиливалось. В зрелище разбушевавшейся стихии, при всей его грандиозности, таилось что-то глубоко личное, вызывающее желание задвинуть шторы, запереть дверь, очутиться наедине с собой.

— Даже сюда заливает, — нарушила тягостное молчание Инна, отступив на шаг в глубь крыльца.

Мужчины последовали ее примеру.

— Не замерзли? — заботливо поинтересовался Андрей Аркадьевич. — Учтите, подобные поединки тверди и хляби, связанные с круговоротом воды, нередко оканчиваются насморком.

На Инне и в самом деле было легкое открытое платье. Ее обнаженные руки давно покрылись гусиной кожей. Однако на том все заботы о ней кончились.

— Ну и как вам этот перевод небесного в земное? — спросил один из мужчин.

— Почему не наоборот? — добавил другой.

— Тогда уж то и другое. Тем более что два перевода способны дать для понимания первоисточника даже не вдвое, как можно ожидать, а вчетверо больше.

— То есть не сумму слагаемых…

— Да, их возведение в степень.

— Интересно было бы знать, почему писателей подвергают гонениям за их творчество, а переводчиков не сжигают на кострах, как колдунов?

— Ну и юмор у вас, Сергей Сергеевич!

Андрей Аркадьевич поежился, точно костер под ним был уже разведен, хотя на самом деле возле их ног пузырились лужи, а черное небо нервически вздрагивало и передергивалось.

— К сожалению, редкие читатели могут судить о качестве перевода.

— Ошибаетесь. О, как вы опять ошибаетесь, Сергей Сергеевич! Попробуйте-ка показать перевод страницы, характерной, например, для стиля Гёте, двум образованным, восприимчивым к искусству людям и поглядите, что из этого получится. Если тот, кто плохо знает немецкий и вообще литературу, скажет: «Хорошо написано. Кто автор?», а другой, прекрасно знающий то и другое: «Это наверняка Гёте. Не помню только откуда», — тогда можете быть уверены, что перевод удался на славу. Кстати, даже самый отвратительный перевод Шекспира не даст ошибиться, что это — Шекспир…

Небо начало светлеть, дождь понемногу утихал. Уже не громыхало над головой, реже вспыхивало в отдалении, ветер ослаб.

— Хороши же мы! — снова спохватился Андрей Аркадьевич. — Столько времени держим продрогшую даму в сырости. Давайте пройдем в гостиную. Или милости прошу ко мне.