Детство Лёвы - Борис Минаев

— А! А! А! — кричал он, забежав в чёрное и гулкое пространство бывшего частного владения, которое ещё долгое время, после революции и смерти старенького маньяка Безумнова, как я узнал потом, служило людям плохоньким, но жильем — в нём было целых восемь квартир…

— Что? Что? Что? — кричал Колупаев, найдя вход по обваленной лестнице на второй этаж, который теперь был непроходим из-за досок, брёвен и каких-то чёрт его знает ещё откуда взявшихся деревяшек. — Что гады? Что Вовик? Что Дёмочка? Не ожидали? Где же ваши сгустки крови? Где же ваши упыри? Где же ваши пытки?

Вот примерно какие слова кричал Колупаев, давая страшных щелбанов совершенно опешившему от неожиданности Вовику и сбивая с ног могучим ударом плеча побледневшего Дёмочку.

Все грозило обернуться очень плохо, ибо в таком состоянии Колупай мог просто растерзать обоих друзей и вместо упыриных показать им наши обычные дворовые пытки, которыми мы пытали немцев, попавших в плен к партизанам, но тут вдруг Дёмочка захлопал глазами, странно улыбнулся и сказал:

— А хочешь кино посмотреть?

И вдруг я услышал впервые тишину этого дома. Такую большую и непонятную тишину.

— Что кино? Какое кино? — свирепо надвинулся на Дёмочку Колупаев, но тот церемонным жестом пригласил его к окну и мы все, разом, придвинулись к этому проёму с его оторванными рамами, ржавыми гвоздями и прилипшими навсегда к стенам обрывками старых жёлтых газет. Придвинулись и застыли как громом поражённые…

Не часто так вот происходит всё сразу — объясняются неразгаданные прежде тайны, открываются вещи, о которых ты и не подозревал, а главное — жизнь поворачивается к тебе другим боком, и ты смотришь на неё, как на нового знакомого, от которого неизвестно ещё чего ждать.

— Ой! — сказал я первым. — А что это?

— Не видишь, что ли? — осклабился Вовик.

…В саду, заросшем низкими старыми яблонями, бегали девушки. Девушки, наверное, были малярами-штукатурами, которых в те годы, как впрочем и сейчас, было невероятное в Москве количество, но тогда я об этом не думал, а просто смотрел как они хохочут, убегая от игравшей с ними большой чёрной собаки. Хохочут, поправляя рассыпавшиеся волосы, подбирая юбки, хотя нет… некоторые были и без юбок. Стояла страшная, как я уже сказал, жара — и девушки в своём саду конечно загорали.

На них светило солнце. Ветер дул на их волшебные прозрачные тела. Зелёные и кислые яблоки-дички валялись у них под ногами. Трава стелилась под их босыми ступнями. Юбки, кофточки и другие предметы туалета в красивом художественном беспорядке лежали вокруг них.

Дом был приземистый, большой, с покатой крышей и трубой. Вокруг стоял сад — удивительно-нетронутый, заросший, дикий словно лес с протоптанными тропинками от калитки к крыльцу и от крыльца к беседке. Девушки не просто бегали в саду, они его населяли как какие-нибудь двуногие звери.

Спиной я почувствовал как холоден старый безумновский дом с проваленными стенами — и слегка очнулся.

— Вот дуры, — застенчиво сказал Колупаев. — Чего они, а?

Содержание дальнейшего разговора я здесь пересказывать не могу. Вот и сейчас, спустя почти тридцать лет, пересказывать это содержание мне стыдно.

Практически каждое произнесённое Вовиком и Дёмочкой тогда слово я не мог понять — и мне, пожалуй, требовался перевод с длинными объяснениями. Но я перевода не потребовал, а просто залез на окно и спрыгнул.

…Трудно сказать, почему я не сломал ногу. Наверное, в этот день мне всё-таки везло. Долго я лежал на чужой земле чужого двора и приходил в себя. А Вовик с Дёмочкой хохотали из окна.

Так я познакомился с райским садом. И увидел чужой двор.

…Колупаев послушно шёл за мной и оглядывался. Видимо, ему сильно хотелось вернуться.

А я был страшно рад увидеть опять свой родной двор. Даже вы не представляете, как я был этому рад.

…Жизнь Вовика и Дёмочки представилась мне с этих пор по-другому. Из одного старого дома они глазели на другой старый дом. Странные люди! Пытки, девушки, упыри и маляры-штукатуры, Вовик с Дёмочкой, голуби и голубятники — всё слилось для меня тогда в один глупый и невнятный сон, который с тех пор иногда снился мне с удивительным постоянством. Я просыпался страшно рассерженный, гнусно ругая проклятый чужой двор, но вот беда — с тех пор он меня так и не оставляет. И часто-часто вижу я деревянный дом, куда меня ведут, ведут, и никак не могут привести… И девушек, живущих в этом доме. На втором этаже.

А вот упыри с носовыми платками и перочинными ножичками в снах моих теперь уже не присутствуют.

Наверное, всё это покажется вам смешным и глупым. Возможно, что вы будете правы, если просто пожмете плечами на этот мой рассказик и фыркнете равнодушно. Ну что ж…

ЗЕМЛЯ

Но далеко не всегда страстная любовь к родной земле и к родному народу, который проживает на этой земле, была у меня на высоте. Прямо скажем, иногда она была совсем не на высоте.

…Особенно когда приходилось есть эту самую землю ртом.

А что поделаешь? Такой была традиционная пытка нашего двора! Можно было конечно и не есть. Но тогда приходилось ещё тяжелее…

— Что? — возмущался Колупай. — Не будешь? Тогда я тоже не играю! Мне что, больше всех нужно?

И едва он произносил эти загадочные слова, наступала полная тишина. Все в полной тишине смотрели на меня. Потому что есть землю — отказывался как правило я. Все остальные морщась и кривясь как-то проглатывали или делали вид что проглатывали маленький какой-нибудь кусочек почвы или там песочка, засовывали в рот, потом долго и с облегчением плевались, хватались за живот, падали ничком, в общем, входили в роль.

…Я же войти в роль ну просто никак не мог.

Может поэтому Колупаев заставлял меня не просто есть землю, а есть землю под своим руководством.

— Ты, Лёва, не спеши, — говорил он ласково. — Тут спешка ни к чему. Ты её берёшь, слегка растираешь, вот так вот камешки выбрасываешь, доводишь до кондиции…

— Почему ТЫ никогда не ешь землю? А, Колупай? — тихо спрашивал я.

Колупай очень любил этот вопрос.

— Ха! — говорил он. — Ха! Я почему? Да я её знаешь как люблю, нашу землю? Я её сколько хочешь могу съесть! И на первое, и на второе…

И все вокруг начинали тихо гнусно хихикать.

— Но только зачем я её буду есть… — сурово заканчивал он. — Не я же проиграл.

И это была горькая правда. Выиграть у проклятого Колупая было просто ну никак вообще невозможно. Ни в ножички, ни в пряталки, ни в сыщика и вора. На своих могучих ногах он легко преодолевал любые препятствия, скрывался как привидение на крышах трансформаторной будки, гаража и чёрт его знает ещё где, но самое главное — никакие обстоятельства не могли сломить могучую колупаевскую волю к победе. Даже если я стартовал с большим для меня преимуществом, колупаевская воля к победе стучала в мой затылок и путала ноги.

Переорать и переспорить Колупаева в войнушке по вопросу, кто выстрелил первый, было тоже совершенно невозможно. Ничего кроме слов «Я первый понял!?» — он в этот момент не признавал и мог повторять это сто, двести, триста раз подряд, делая одновременно угрожающие телодвижения, которые конечно же приводили в трепет весь наш двор и любого человека в отдельности.

Но ладно если ты не добегал до базы или тебя положим убивали — ещё куда ни шло. А вот если ты становился пленным…

Первым делом ты сразу попадал в тюрьму — в тот самый задний проход за трансформаторной будкой, где по традиции писали и какали бродячие собаки и кошки, да и не только они. Там под охраной часового ты сидел всё томительное время до расстрела.

Но ладно расстрел!

Расстрел это ладно! Это ещё опять куда ни шло. Некоторые даже любили этот трагический момент. «Хайль Гитлер!» — истошно кричал Дёмочка и медленно не сгибаясь падал лицом вниз. Вовик же напротив распалялся до неимоверности и расстреливать его было действительно интересно.

— Расстрелять! — скупо цедил Колупай своим подчиненным и с интересом следил за Вовиком.

— Пух! — жалостливо пулькали подчиненные, со страхом глядя в ненавидящие Вовиковы глаза.

— Не попал! — скандально орал Вовик и плевал в сторону расстрельной команды.

— Так не бывает! — в свою очередь разноголосо орала расстрельная команда.

— Бывает! — веско говорил Вовик и тогда к нему зловещим шагом подходил Колупай.

— Яволь, русиш партизанен! — не своим противным голосом цедил Колупай (обычно Вовик и я играли за наших, а Дёмочка с Колупаем — за немцев).

— Яволь, русише швайне! — говорил Колупай, поигрывая хлыстиком. — Не хочешь умирать, скотина? Мы тебе поможем!

Для начала он бил Вовика хлыстиком по щекам, но не больно. Вовик багровел и начинал сопеть.

Дальше было два варианта. Либо Колупай сладострастно втыкал в большой Вовиков живот деревянный кортик, который был у него припасен непременно, либо…