Марта - Элиза Ожешко

— Кто знает? — дрожащими губами шепнула Марта, и на ее бледном лице, обрамленном складками черного шерстяного платка, вспыхнул румянец.

Она сделала несколько шагов и остановилась у входа. Сквозь застекленную дверь она увидела в глубине большого помещения владельца лавки. В дни своего благополучия она нередко видывала этого человека. Его честное, приветливое лицо было ей хорошо знакомо.

Над застекленной дверью задребезжал звонок. Марта вошла в лавку. Она на минуту остановилась у входа и с беспокойством огляделась вокруг. Она, наверно, опасалась, что застанет в лавке покупателей, в присутствии которых не сможет высказать то, с чем пришла.

Книгопродавец стоял один за конторкой и что-то записывал в большую книгу, лежавшую перед ним. Когда дверь открылась, он поднял голову и посмотрел на вошедшую выжидательно. Марта медленно подошла и остановилась перед ним, а он, видимо, ожидал, что она скажет.

Несколько секунд веки ее оставались опущенными и бледные губы дрожали. Затем, собравшись с духом, она устремила на книгопродавца взгляд, в котором сосредоточилась вся ее сила воли.

— Вы меня не узнаете? — сказала она тихо, но решительно.

Книгопродавец внимательно всматривался в нее.

— Как же, как же! Ведь я имею удовольствие видеть пани Свицкую? Я сразу вас узнал, но… не был уверен.

Говоря это, он быстрым взглядом окинул бедную одежду молодой женщины.

— Что прикажете? — спросил он затем вежливо с оттенком грусти в голосе.

Марта некоторое время молчала. Когда она заговорила, лицо ее было очень бледно, взгляд глубок и неподвижен.

— Я пришла к вам с просьбой, которая, вероятно, покажется вам странной…

Голос ее вдруг оборвался. Она подняла руки и провела ладонями по лбу. Книгопродавец поспешно вышел из-за конторки и, пододвинув молодой женщине сбитый бархатом табурет, вернулся на свое место.

Он, видимо, был огорчен, а еще больше смущен.

— Присядьте, пожалуйста, — сказал он, — я вас слушаю…

Но Марта не села. Она обеими руками оперлась на прилавок и снова взглянула в лицо стоявшему перед ней человеку, но уже несколько просветлевшим взглядом.

— Просьба, с которой я к вам пришла, в сущности необычная, странная, — начала она. — Но… я вспомнила, что вы были когда-то в дружеских отношениях с моим мужем…

Книгопродавец поклонился.

— Да, — перебил он ее, — пан Свицкий оставил по себе самую лучшую память у всех, кто близко знал его.

— Мне вспомнилось, — продолжала Марта, — что я несколько раз имела удовольствие принимать вас в нашем доме…

Книгопродавец снова любезно поклонился.

— Я знаю, что вы не только книгопродавец, но и издатель… И, кроме того…

Голос ее постепенно слабел, затихал и на минуту смолк совсем. Но вот она снова подняла голову, протянула руки к своему собеседнику, тяжело перевела дух.

— Дайте мне какую-нибудь работу… укажите путь… научите, что делать!..

Книгопродавец был несколько озадачен. Он смотрел на стоявшую перед ним женщину внимательным, почти испытующим взглядом. Однако прекрасное молодое лицо Марты не таило в себе никакой загадки. Горе, тревогу и горячую мольбу — вот что можно было прочитать на ней, Взгляд умных серых глаз книгопродавца, сперва испытующе и даже сурово смотревшего на нее, постепенно смягчался. В лавке воцарилось молчание. Книгопродавец прервал его.

— Значит, — сказал он, немного запинаясь, — пан Свицкий, умирая, не оставил никакого состояния?

— Никакого! — тихо сказала Марта.

— У вас был ребенок…

— Да, у меня есть дочурка…

— И до сих пор вы не могли найти себе никакой работы?

— Нет… Я шью в мастерской за сорок грошей в день…

— Сорок грошей в день! — ахнул книгопродавец. — На двоих! Да ведь это нищенское существование!

— Нищенское, — повторила Марта. — Но если бы я одна жила в такой безвыходной нужде, поверьте мне, сударь, я мужественно переносила бы страдания, жила без милостыни и умерла без жалобы! Но я не одна, я мать! Кроме любящего материнского сердца, у меня еще есть совесть, есть сознание своего долга, я в отчаяние прихожу, когда смотрю на исхудалое личико моего ребенка, когда думаю о его будущем. И как подумаю, что ничего еще не могла для него сделать, мне становится так стыдно, что хочется упасть на землю и зарыться в нее лицом. Ведь есть же на свете люди бедные, но способные прокормить себя и своих детей, — почему же я не могу быть такой? Да, я знаю, много на свете горя, но чувствовать себя бессильной справиться с ним, горячо браться за все и постоянно убеждаться в своей беспомощности, страдать самой и видеть, как страдает любимое существо и сегодня, и завтра, и послезавтра, и всегда, и говорить себе: «Я неспособна бороться» — ох, это такая мука! Ее знают только несчастные женщины!

Марта говорила быстро, с жаром. При последних словах голос ее стал тише, и слезы, которые она не в силах была удержать, полились из глаз. Она закрыла лицо платком и стояла неподвижно, борясь со слезами, которых не могла остановить, подавляя рыдания, рвавшиеся из груди. Впервые она плакала при постороннем, впервые изливала громко, вслух все, что давно накипело в сердце. Она не была уже ни так сильна, ни так горда, как в гостиной Рудзинских, когда без слез, со спокойным лицом, добровольно отказалась от работы, с которой не могла справиться. Книгопродавец, скрестив на груди руки, стоял неподвижно. Он растерялся при виде такого бурного взрыва чувств и был глубоко тронут.

— Боже мой, — сказал он вполголоса, — как превратна судьба человека! Мог ли я предположить, что мне доведется увидеть вас в таком тяжелом положении! Вы жили с мужем в таком достатке, были такой любящей и счастливой парой!

Марта отняла платок от лица.

— Да, — сказала она сдавленным голосом, — я была счастлива… Когда мой любимый муж умирал, я думала, что не переживу его… Пережила… Тоска и горе мучили меня нестерпимо, я надеялась найти облегчение для смертельно раненного сердца в том, что выполняю свой материнский долг. Но и это мне не задалось. Одинокая и несчастная, я искала работы, которая даст мне хоть немного душевного покоя, я боролась за жизнь и будущность моего ребенка. Все напрасно…

Взгляд книгопродавца, серьезный и задумчивый, ныл устремлен куда-то в пространство. У него тоже была семья. Быть может, слова Марты вызвали в его воображении образы дорогих ему женщин — юной сестры, маленькой дочки, любимой жены. Не ждет ли и их такая судьба, какая выпала на долю этой одинокой женщины, оставшейся без крова, с отчаянием и болью в сердце? Ведь сам он только что говорил о жестоких превратностях судьбы!

Он медленно перевел взгляд на лицо Марты и протянул ей руку.

— Успокойтесь, — сказал он мягко и серьезно. — Присядьте, отдохните немного. Не сочтите за нескромность, если я, желая быть вам полезным, спрошу вас о некоторых подробностях, которые мне нужно знать. Пробовали ли вы уже браться за какую-нибудь другую работу, кроме той, за которую вы получаете такие гроши? Какое занятие вы считаете для себя наиболее подходящим, к чему у вас есть способности? Зная это, я смогу что-нибудь придумать, найти…

Марта села. Слезы ее высохли, глаза приняли снова серьезное выражение, как всегда, когда она напрягала волю и ум. В сердце ее затеплилась надежда, она поняла, что существование ее зависит от предстоящего разговора, и сразу к ней вернулись смелость и внешнее спокойствие.

Разговор был недолог. Марта рассказала все искренно, толково и коротко, сообщая только факты. Новый прилив гордости не позволил ей коснуться личных переживаний. Книготорговец отлично ее понимал. Его быстрый взгляд скользил по ее лицу. Рассказ Марты открыл перед ним судьбу многих женщин.

Большая социальная проблема, вопиющая несправедливость общества занимали мысли этого честного, просвещенного человека, пока он со вниманием, интересом и сочувствием слушал историю бедной женщины, которая, несмотря на всю свою энергию и усилия, не могла найти для себя места на земле.

Марта поднялась и, пожимая руку хозяину, промолвила:

— Я рассказала вам все, не постыдилась признаться во всех своих неудачах, потому что, хотя силы изменили мне, намерения у меня были честные… Я делала, что могла и умела. Все несчастье в том, что я так мало знаю, так мало умею. Я ничему основательно не училась. Но есть, еще много областей, в которых я не пробовала свои силы. Может быть, еще найдется и для меня какое-нибудь дело в жизни. Могу ли я на что-нибудь надеяться? Скажите откровенно, без колебаний, я прошу вас об этом во имя того человека, которого уже нет в живых, во имя тех, кто вам дорог…

Книгопродавец горячо пожал протянутую ему руку и, подумав, сказал:

— Раз вы требуете откровенности, я вынужден оказать вам горькую правду. Мало надежды на то, что вы своим трудом добьетесь лучшей жизни. Вы говорите: есть еще много областей работы. Да, но возможности для мужчин и возможности для женщин — это совершенно несоизмеримые вещи. Свои возможности вы уже почти исчерпали.