Итоги № 38 (2012) - Итоги Итоги

— Уходил в запой?

— Сказал бы осторожнее: в инобытие… Во всяком случае, так это мною воспринималось. Я всегда восхищался Ефремовым как артистом и деятелем и грубо о нем никогда не выразился бы.

— А вас хмельная чаша миновала, Лев Абрамович?

— Были периоды, выпивал с удовольствием, случалось, пил от отчаяния, но без отягчающих последствий, видимо, организм настроен на другое. Папа мой из спиртного признавал только сухое вино, иногда позволял себе стакан-другой. Тогда это выглядело очень странно... Так вот, возвращаюсь к Ефремову. На какой-то период он выпал из жизни, а потом вернулся со словами: «Лева, выбирай любое произведение!» Я понимал: с чем-то современным вряд ли удастся прорваться, поэтому предложил «Господ Головлевых». По названию это прошло спокойно, все-таки классика. Был замечательный период работы со Смоктуновским. Об Иннокентии Михайловиче рассказывали, что он человек сложный, неуживчивый, конфликтный. Может, что-то идеализирую спустя время, но у меня остались самые нежные воспоминания. Да, сначала Смоктуновский долго мучил вопросами по телефону, как ему играть Иудушку. А потом прочел инсценировку и остался доволен. Мы сразу нашли общий язык, я не заметил ни капризов, ни намека на эгоизм, тем более на звездность. Помню, как Иннокентий Михайлович пригласил меня домой: «Теперь могу позвать вас в гости. Не стыдно! Наконец-то меблировал квартиру». Это было огромное материальное достижение для великого русского артиста! Он с гордостью рассказывал, как по блату раздобыл два румынских кухонных гарнитура и переделал их под мебель для всей квартиры. У меня слезы наворачивались на глаза, а Иннокентий Михайлович по-детски радовался, как ловко все провернул! В моем понимании, Смоктуновский — образец альтруистичной творческой личности. Он первым приходил на репетиции и последним уходил. На своем экземпляре пьесы Иннокентий Михайлович постоянно делал пометки. Поскольку работа над спектаклем шла долго, в образе главного героя без конца что-то менялось, добавлялось, убиралось. Смоктуновский все педантично фиксировал на бумаге. Когда тыльная сторона листа оказывалась полностью исписанной, аккуратно подклеивал дополнительную страницу. В результате к премьере у него собралась бумажная гармошка… Это гигантский труд! Театральный критик Ольга Егошина потом изучала так называемую ролевую тетрадку Смоктуновского и написала об этом серьезную книгу. С таким отношением к работе, как у Иннокентия Михайловича да еще у Олега Борисова, я в стороннем театре, не в МДТ, больше не сталкивался. Словом, работалось нам прекрасно, но когда дошло до выпуска, начались скандалы с начальством... Хотя премьеру сыграть дали. Мы до пяти утра отмечали ее в маленькой квартирке, которую на время репетиций снял для меня театр. Вместе с нами гуляла и мама, специально приехавшая из Питера. Когда я проснулся, то услышал, как она, разговаривая по телефону с сестрой, произносит: «Сегодня такое лучезарное утро!» Было удивительно услышать подобные слова от нее, уже тогда мрачно смотревшей на окружающий мир. С этой мыслью я снова заснул и проснулся от толчков в бок. Надо мной стояла мама: «Лева, тебя срочно вызывают во МХАТ. Что-то случилось». На премьере присутствовал Демичев, министр культуры. Ему категорически не понравился спектакль. Мол, клевета и издевательство над Россией. Петр Нилович заявил об этом Ефремову. Олег Николаевич позвонил мне… В полдень мы вместе были уже у министра. И еще на полгода история: то ли дадут играть, то ли нет. Такое перетягивание каната… Но спектакль долго не выпускали. А тут, на беду, один за другим стали умирать престарелые советские вожди, буквально как господа Головлевы… Усматривалась прямая параллель, ведь в спектакле каждые похороны ритуально обставлялись. Собственно, на этом строился ритм постановки. В итоге после долгих и горячих споров мы сошлись на том, что сократим количество сценических погребений и в целом ускорим спектакль — в оригинале он шел пять часов. Сейчас все это кажется бредом, но приходилось тратить жизнь на подобные решения судеб. Впрочем, это сильно разнообразило жизнь…

— А с Олегом Борисовым как вам работалось?

— Как и в случае со Смоктуновским, меня пугали, мол, Олег Иванович ненавидит режиссеров, может наорать, развернуться и уйти со сцены. Лишь спустя время я понял, что за склочность порой принимали высочайший уровень требовательности к себе и окружающим. Меня позвал Товстоногов и предложил поставить какую-то современную пьесу, название которой и не вспомню. Предложение было почетно, но я со всевозможными извинениями отказался, объяснив, что не понимаю, как это ставить. Георгий Александрович отреагировал на удивление спокойно и дал сценарий, написанный для Борисова. У Олега Ивановича тогда случился шумный скандал в кино. Его утвердили на главную роль в фильме Александра Зархи «Двадцать шесть дней из жизни Достоевского», но в ходе съемок Борисов не согласился с режиссерской трактовкой личности писателя, разругался с Зархи и хлопнул дверью. История немыслимая по советским временам! Да и по сегодняшним, собственно. Олега Ивановича лет пять не пускали на «Мосфильм», он стал запретной фигурой, из-за чего сильно переживал. Товстоногов решил поддержать актера и поставить в БДТ спектакль о Федоре Михайловиче. Задумку Георгий Александрович предложил осуществить мне. Я еще раз рассыпался в извинениях, сказал, что не представляю, как на сцене сыграть жизнь великого человека, и в качестве альтернативы предложил постановку по «Кроткой». И вновь Товстоногов стерпел мою дерзость. Я был молод и никому не известен, тем не менее решился написать и показать мэтру давно задуманную инсценировку этого шедевра Достоевского. С Борисовым впервые мы встретились в театре у расписания спектаклей. Олег Иванович сказал: «Мне понравилась инсценировка, ума не приложу, как это играть, но готов рискнуть». Действительно, текст напоминал поток сознания, я это долго продумывал.

Начали репетировать на Малой сцене БДТ. Два с половиной месяца Борисов был кроток и послушен, как примерный ученик. Он сам потом отстаивал перед Товстоноговым каждый шаг и жест на сцене… Через какое-то время Олег Иванович переехал в Москву и предложил перенести «Кроткую» на сцену МХАТа. Ему нужно было предъявить в новом театре большую роль. Разумеется, я согласился, но сразу предупредил: это будет новый вариант спектакля, а не механический перенос с одной сцены на другую. Мы опять начали работать. Борисов мужественно все сносил, но однажды не выдержал и сказал, что не понимает, зачем тратить столько усилий, если все и так хорошо. Мы остановили репетицию, вышли в театральный дворик и часа полтора ходили там, разговаривали. Я старательно объяснял, почему лучше по-новому, чем по-старому… Олег Иванович внимательно слушал, потом произнес: «Хорошо, я понял. Дайте еще тридцать минут на раздумье». Потом мы продолжили, и больше подобных вопросов не возникало. Борисов мог совершить над собой огромное усилие, если ясно видел цель. Он замечательно играл в БДТ, но, на мой взгляд, еще глубже и тоньше воплотил эту роль во МХАТе.

— Товстоногов спокойно отнесся к тому, что спектакль перекочевал в Москву вслед за артистом?

— Конечно, нет. Любой главный режиссер не любит подобного. Георгий Александрович не опускался до сведения счетов или каких-то пакостей в спину, хотя переживал, что труппу покидают ведущие исполнители. Список ведь Борисовым не ограничился. Можно добавить Юрского, Смоктуновского, Доронину… Заметьте, никто из ушедших не нашел счастья на стороне. Безусловно, они не потерялись, не растворились в Москве, однако заметного рывка вперед и вверх не совершили. БДТ делал их личностями, создавал масштаб. Такой вот парадокс: актеры укрепляли Товстоногова, давали ему возможность реализоваться, а он фантастически укрупнял каждого из них. Это особенность театра, где важен коллективный дух, сыгранность партнеров, их профессиональное соответствие. Чтобы раскрыться в полной мере, нужна среда, окружение. Как красивая оправа для бриллианта. Думаю, тот же Борисов сильно рассердился бы на меня, если бы мог прочесть эти слова, но почему-то кажется, что с уходом из БДТ он потерял в творческом отношении, а не приобрел. Подлинного художественного счастья в Москве Олег Иванович не имел. Как и Иннокентий Михайлович, Татьяна Васильевна… Никто не признается в этом вслух, но по сути так и есть. Самый талантливый актер, оказавшись в одиночестве, невольно начинает терять в масштабе…

К слову, о системе координат и корректности сравнений. На заре 90-х в составе делегации СТД я полетел в Америку. Это была одна из первых поездок в США. В Лос-Анджелесе нас повезли в Беверли-Хиллз, чтобы показать, как живут голливудские звезды. Гид рассказывал: «Это вилла Джека Николсона… А тут дом Марлона Брандо…» На переднем сиденье машины расположился Михаил Ульянов, и я сзади хорошо видел, как гуляют желваки на его скулах. По уровню таланта Михаил Александрович был артистом калибра ничуть не меньшего, нежели его знаменитые американские коллеги, но считал скромные суточные, покупая внучке игрушки или платьице. Страшно, когда сегодня все упирается в деньги, однако и советская нищета была отвратительна. Увы, нас бросает из одной крайности в другую, и найти равновесие очень трудно…