Чем звезды обязаны ночи - Анн-Гаэль Юон

над машиной, которая неслась по дороге через поля. Уж не знаю, каким чудом верный «рено» довез меня до Биаррица. Там он пополз вверх по холму, как лошадь, сама направляющая всадника. Вцепившись в руль, я изо всех сил таращил глаза. Но хотя я проезжал по этой дороге не меньше сотни раз, на третьем повороте я промахнулся, буквально на волосок – я еще помнил, как Роми скалывала волосы в прическу при помощи шпилек. На этом вираже рос платан. Старенький отцовский «рено» поцеловал его взасос – два любовника, встретившиеся спустя вечность. Удар был сильным. Когда моя голова врезалась в руль, мне привиделась улыбающаяся Роми.

24

Добравшись до реки, я падаю на колени. Волосы дыбом. Задыхаюсь. На лице смесь пыли и слез. Я издаю вопль. Животный крик, дикий, идущий из глубины души. Ногти вцепляются в землю, и собственный крик разрывает мне горло. Я выплескиваю свое отвращение к жизни. Невыносимая боль. Щеки пылают, движения дерганые, руки дрожат. Я сошла с ума. Как моя мать. Сомнений больше нет. Моя ярость переходит в рыдания. Я плачу очень, очень долго. Из меня словно сочится вековая печаль, словно эти стенания идут откуда-то извне. Как из раненого животного.

Когда меня находит Роза, моя грудь вздымается уже не так бурно. Но я еще икаю, свернувшись в клубок; фартук заляпан травой и грязью. Моя прическа развалилась, во вздыбленных пушистых волосах застряли веточки.

Пожилая дама опускается рядом со мной на траву, кладет мою голову себе на колени и тихо гладит меня по лбу.

– Все образуется… Вот увидишь, все образуется.

Нас окружают высокие деревья, слышен шорох листьев. Смягченный мхом звук воды, бегущей по камням. Тяжелое небо, словно сострадающее моим печалям.

– Я могла его убить, Роза! Я правда подумала, что сейчас убью его!

Я поднимаю на нее обезумевший взгляд. Ветер уносит мое признание.

Ее это вроде бы не удивляет и уж тем более не вызывает тревоги. Одинокий лист порхает в воздухе, пока не приземляется рядом с нами.

– В каждом из нас дремлет гнев, идущий издалека, Лиз. Жгучий. Неконтролируемый. Некоторые выплескивают его, другие хоронят в себе, утверждая, что укротили своих демонов. И последние всегда пугали меня особенно. Не ты. Я была на твоем месте. Я прикоснулась к этому сумрачному, вязкому болоту. Наша душа – бесконечно огромная земля. Солнечные равнины соседствуют в ней с мрачными безднами. И только изучив собственную географию, можно надеяться на путешествие длиною в жизнь.

Слова Розы какое-то мгновение застывают между нами. А потом пронзают меня. Путешествие длиною в жизнь?

Роза рассказывает мне о встречах, которые стали для нее жизненно важными. Удары судьбы, которые при ближайшем рассмотрении оказывались подарками провидения. Знаки, трамплины. Счастье и удача, которые иногда являлись в таких странных обличьях, что их ценность она осознавала только годы спустя.

– Свет пробивается только из тени, Лиз. Только ночью сияют звезды. Они продолжают гореть и днем, но лишь тьма позволяет нам оценить их красоту. Некоторые драмы, а то и трагедии остаются единственным способом повстречаться с самой собой.

Порыв ветра сотрясает ветви большого дуба, под которым мы сидим, осыпая наши головы дождем из золотых листьев. Вдали собирается гроза. У меня снова текут слезы.

– Если бы она все еще была с нами… Если бы могла увидеть все, чего я добилась, несмотря ни на что… Не могу ей простить.

Над нами полная круглая луна, щедрая, манящая. Роза сжимает мою руку.

– Один человек как-то сказал мне, что каждое новолуние влечет за собой прощание, – говорит она, не спуская глаз со светила. – Один цикл заканчивается, другой начинается. Ты сама облекаешь в слова свое желание.

– Желание?

– Да, словно молитву. Говори с Вселенной, со своими ангелами-хранителями, с Богом – называй как хочешь, но вырази то, чего ты жаждешь.

Я обращаю на нее полные слез глаза.

– А если я больше не знаю, чего ждать?

– Значит, ты на верном пути.

25

Ночью разражается невиданной силы гроза. Ветер стучит ставнями и, проникая сквозь щели в старых окнах, заставляет дом посвистывать. За стеклами налетающий порывами дождь гнет деревья, вздувает реки и пугает животных.

На заре возвращается покой. Над пропитанными водой полями встает солнце. Я чувствую себя омытой. Голова на удивление ясная. Я спокойна, сосредоточена. Натягиваю кроссовки и бесшумно выхожу в свежесть утра. Воздух чистый и живительный. Я двигаюсь вверх по течению реки под взглядами высоких деревьев, моих сторожей. Меня несет размеренность дыхания. Легкий, естественный шаг. Тело мне повинуется. Я долго бегу, пока не останавливаюсь в самой глубине леса. Совсем одна.

Стоя неподвижно под густыми кронами, я слушаю, как перекликаются птицы. Неожиданный галдеж среди окружающей тишины. Я думаю о матери. Роми обожала птиц и, что было ей свойственно, выказывала удивительные познания в этой области. Она, не мыслившая себя вне Парижа, вне его света и бульваров, умела распознавать разные виды пернатых и безошибочно их определяла. Однажды, когда мне было лет десять-одиннадцать, она вбила себе в голову, что нужно провести ночь в лесу под открытым небом. Как и всякий раз, когда у Роми появлялась какая-то идея, отговорить ее было невозможно. Мы с грехом пополам загрузились в ее старенькую колымагу, тесную малолитражку с разболтанными амортизаторами, и двинулись в какой-то медвежий угол в Вексе́не. Мать не подумала о еде и взяла с собой только пакетик семечек подсолнуха, которыми собиралась приманивать пернатых, он-то и стал нашим ужином. Она выключила мотор, откинула верх автомобиля и задышала полной грудью. Разве не прекрасно быть здесь, наедине с небом? Закутавшись как могли (мать – в неизвестно кем подаренную норковую шубку, я – в слишком легкую куртку), мы провели всю ночь под звездами, слушая звуки леса и куря сигареты. Я кашляла при каждой затяжке, она забавлялась, и ее смех, такой выразительный, такой округлый, с очаровательными раскатами, перекликался с щебетом птиц. Когда опустились сумерки, мы замолчали. Вслушивались в птичий гомон, в пение ветра и в пугающие звуки леса, что заставляли меня съеживаться еще сильнее на кожаном сиденье. «Послушай эту!» – шептала мама, блестя глазами, восторженная, как ребенок. Она чуть слышно произносила названия птах, словно читала заклинания. «Зяблик европейский. Поползень обыкновенный. Снегирь красноголовый». Она нанизывала слоги, как жемчужины на нитку. «Камышовая овсянка, черный дятел, чирок-свистунок». Щебет и чириканье смешивались с шепотом матери в полусне, которому я старалась не поддаваться. Все тщетно.

В это утро я различаю соловья, зеленого дятла, певчего дрозда. Угадываю в промельке синих перьев синицу. Время замедлило свой бег. Во мне разливается спокойное море. Все мое тело, кожа, чувства ловят ветер, запахи, природу, смену времен года.

Я возвращаюсь обратно легкой трусцой, на волнах аромата леса, утренней влажной земли, пения реки. Рядом с каменным мостом вижу выдру. Она плывет на спине с детенышем на животе. Это знак от Роми? У меня ощущение, что она здесь, совсем рядом. К глазам подступают слезы.

И наконец, я понимаю. Если она сражалась со своей болезнью, то ради меня. Цеплялась за жизнь изо всех сил, вопреки мрачным голосам, вопящим в ее голове. День за днем выходила на бой, никогда не опускала рук, пока я не выросла и не стала способна выжить в одиночку. Я могу упрекнуть ее во многом, но не в том, что она была плохой матерью. Как и мы все, она делала что могла.

Я снова вспоминаю раскаты ее смеха. Наши счастливые вечера. Когда у Роми было светло на душе, она дарила мне идиллическое детство. Жизнь расцветала тысячью красок. О, эти моменты беззаботности, когда не было ничего важнее моего счастья. А когда на нашу жизнь опускался мрак, Роми бралась за свое оружие, и день занимался вновь, еще более грандиозный.

Не забывай того, чем