Генрих Эрлих Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта - Генрих Эрлих

Он настолько привык к этой свободной, безалаберной жизни, что уже не представлял себя в железных тисках немецкого порядка, тем более нового, нацистского порядка. Он никогда не признавался в этом вслух, но, похоже, старательно убегал от него. Из Австрии после аншлюса — в родные Судеты, после аннексии Судетской области — в ненавистную Чехословакию. Когда же бежать стало некуда, он укрылся в единственном оставшемся для свободолюбивого человека месте — в тюрьме. Через два года его сочли достойным пройти испытание фронтом.

И теперь он шел вместе с ними от деревни к деревне, никогда не жалуясь на усталость — что–что, а ходить он умел. И во взводной повозке за ним следовал аккордеон в фанерном ящике, который он доставал каждый вечер, и играл на нем, и пел песни, которых он знал великое множество, немецких, австрийских, чешских, словацких, мадьярских. А еще в кармане кителя у него лежала губная гармошка, которая появлялась на свет на любом привале или вот как сейчас — на отдыхе.

Юрген прислушался, что наигрывает Лаковски. Узнал «Катюшу».

— Играй, пожалуйста, громче, Карл, — попросил Юрген.

— Катьюшу! — завопили все.

Лаковски сыграл, он никогда не отказывался.

— Заводная мелодия, — сказал Курт Кнауф и добавил с сожалением: — Но не маршевая.

С ним никто не спорил, Курт — главный запевала не только во взводе, но и в роте. Здоров глотку драть, куда до него Карлу с его мягким баритоном. Вот только репертуар у него специфический: «Песня о свастике», «Фюрер зовет штурмовиков», «Идут коричневые роты», «Слава Гитлеру». Тут ничего не попишешь — тяжелое детство! Курт — сын лавочника из Гамбурга, заслуженного штурмовика и обладателя золотого значка члена нацистской партии. Гитлерюгенд и все такое прочее. Мозги законопатили накрепко.

Как такой парень мог оказаться в штрафбате? Ну, это с каждым может случиться. Как говорил Ули Шпигель, от сумы и от тюрьмы не зарекайся, а он в этом понимал не меньше чем в кофе. Курта посадили за самовольную отлучку. Их полк стоял в Маастрихте, когда ему сообщили, что его девушка закрутила любовь с каким–то субчиком, уклоняющимся от службы в армии. Он и сорвался, благо до Гамбурга было рукой подать, прихватив с собой карабин, чтобы на месте разобраться с обидчиком и изменщицей. Похищение карабина было отягчающим обстоятельством, и его едва не приговорили к расстрелу. На этом фоне направление в штрафной батальон, которое вымолил отец, выглядело почетной ссылкой.

Курту было все равно, где воевать, лишь бы воевать. И он не сомневался, что пройдет испытание. В этом он был заодно со своим закадычным дружком Хайнцем Дицем. У них вообще было много общего — возраст, происхождение, воспитание, даже то, что оба пострадали из–за девушек.

Курт был по–своему обаятелен в его гитлерюгендовской непосредственности. А Юрген вдобавок к этому испытывал по отношению к нему легкое чувство вины — вполне могло статься, что именно он был причиной всех несчастий Курта, так как был тем самым субчиком, с которым закрутила любовь девушка Курта. Юрген благоразумно не выяснял детали и помалкивал о своем гамбургском прошлом, но как знать, как знать, Гамбург — город, в сущности, небольшой.

И уж совсем невозможно было сопротивляться обаянию, искренности и напору Курта, когда он запевал песню на марше. Вскоре все невольно подтягивались, четче печатали шаг и начинали подпевать, какую бы чушь ни пел Курт. Его коронным номером был «Марш Хорста Весселя».

Die Fahne hoch, die Reihen fest geschlossen,

SA marschiert mit ruhig festem Schritt.

Kam'raden, die Rotfront und Reaktion erschossen,

Marschieren im Geist in unsern Reihen mit.

Die Strasse frei den braunen Bataillonen,

Die Strasse frei dem Sturmabteilungsmann.

Es schau'n aufs Hakenkreuz voll Hoffnung schon Millionen,

Der Tag für Freiheit und für Brot bricht an.

Zum letztenmal wird nun Appell geblasen,

Zum Kampfe stehen wir alle schon bereit.

Bald flattern Hitlerfahnen über allen Strassen,

Die Knechtschaft dauert nur noch kurze Zeit.

П е р е в о д

Выше знамя! Сплотить ряды!

СА марширует твердым шагом.

Товарищи, расстрелянные Ротфронтом и реакцией,

Незримо маршируют в наших рядах.

Улица свободна для коричневых батальонов,

Улица свободна для отрядов штурмовиков.

На свастику смотрят с надеждой уже миллионы,

Наступает день для свободы и для хлеба.

В последний раз прозвучит призыв,

Встать на борьбу мы все уже готовы.

Развеваются гитлеровские знамена над баррикадами,

Время кабалы подходит к концу.

Эта песня всегда захватывала Юргена, ведь мелодия была один в один с «Авиамаршем», бессчетное число раз звучавшим из динамика на столбе в его родной Ивановке. В памяти всплывали слова и рвались из горла:

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью

Преодолеть пространство и простор,

Нам разум дал стальные руки–крылья,

А вместо сердца — пламенный мотор.

Все выше, выше и выше

Стремим мы полет наших птиц,

И в каждом пропеллере дышит

Спокойствие наших границ.

Бросая ввысь свой аппарат послушный

Или творя невиданный полёт,

Мы сознаем, как крепнет флот воздушный,

Наш первый в мире пролетарский флот.

Наш острый взгляд пронзает каждый атом,

Наш каждый нерв решимостью одет,

И, верьте нам, на всякий ультиматум

Воздушный флот сумеет дать ответ!

Однажды Юрген вот так напевал про себя и вдруг заметил, что у шагавшего рядом Макса Зальма тоже шевелятся губы, выговаривая знакомые рифмы. На Зальма это было непохоже, у него был иммунитет от нацистских маршей. Юрген вслушался.

Der Metzger ruft. Die Augen fest geschlossen

Das Kalb marschiert mit ruhig festen Tritt.

Die Kälber, deren Blut im Schlachthof schon geflossen

Sie ziehn im Geist in seinen Reihen mit.

П е р е в о д

Мясник зовет. За ним бараны сдуру

Топочут слепо, за звеном звено,

И те, с кого давно на бойне сняли шкуру,

Идут в строю с живыми заодно.

— Это что такое? — спросил он тихо у Зальма.

— «Марш баранов».[10] Бертольд Брехт месяц назад написал. Мне товарищи передали, — словоохотливо ответил Зальм, он всегда был готов поделиться с другом антифашистской ересью. — Я тебе сейчас самое начало напою, тебе понравится, — и он затянул:

Hinter der Trommel her

Trotten die Kälber

Das Fell für die Trommel

Liefern sie selber.

Так случилось, что в этот момент Курт как раз закончил исполнение «Марша Хорста Весселя», и тихий напев Макса разнесся по всей колонне. Курт вслушался и пришел в чрезвычайное возбуждение.

— Отличный марш! — закричал он. — Подпевай!

Шагают бараны в ряд,

Бьют барабаны, —

Кожу для них дают

Сами бараны.

Первым, смеясь, слова подхватил Зальм, за ним Юрген, Красавчик, Ули, Карл, Хайнц. Никогда они не пели так дружно!

Макс Зальм — классный мужик! Вообще–то его звали Максимилиан Зальмхофер, но это, понятное дело, слишком длинно, да и укороченная фамилия как нельзя лучше подходила к нему — он был философ.[11] Получил степень доктора философии в Гейдельберге за работу по экзистенциализму.