Бал для убийцы - Николай Буянов

У дверей собственной квартиры Майю ждал сюрприз.

Возле стены, привалившись к ней спиной, сидело практически бездыханное тело и мерно посапывало, источая терпкие алкогольные пары. Оно было одето в исключительно грязную дубленку (бывшую бежевую, как догадалась Майя по маленькому незапачканному участку), мокрую вязаную шапочку и мокрые сапожки на меху. Рядом валялась средних размеров пластиковая емкость из-под «Белого медведя». Странно, но тоненькая, как бамбуковая флейта, Келли была не дура вдарить по пиву.

— Ты что тут делаешь? — растерянно спросила Майя.

Анжелика с трудом подняла сонную мордашку и приложилась к бутылке. Поняв, что бутылка пуста, она тяжело вздохнула и попыталась сконцентрировать взгляд на Майе.

— А ты? — задала она встречный вопрос.

— Я здесь живу.

— Да? Никогда бы не подумала.

— Почему же?

— Место тут нехорошее, — доверчиво пояснила Келли. — Чувствуешь, как пол раскачивается?

Она сделала попытку приподняться, но тут же, навалившись на собеседницу, обмякла, как тряпичная кукла. Мать твою, сердито подумала Майя, усиленно отворачиваясь: алкогольный дух так и шибал в нос.

— Не боишься, что родители засекут? — спросила Майя.

— Боюсь, — пробормотала девушка. — Я посижу у тебя, о'кей? Дай мне какую-нибудь жвачку.

— Зачем?

— Зажевать, — терпеливо пояснила она. — А то мамка запах учует.

— Это точно. — Майя обреченно вздохнула, подставляя плечо, точно мужественная санитарка на поле боя.

Так, вдвоем, они ввалились через порог и доплелись до гостиной, перевернув по дороге стул и собрав в гармошку половичок.

— А ваш дворник большой пошляк, — процитировала Майя классиков. — Разве можно так нализаться на рубль?

— На какой рубль? — оскорбленно возразила Лика. — На пятьдесят баксов! У тебя есть выпить?

— По-моему, тебе хватит.

— Ничего подобного, — веско сказала она, легла на диван и уснула.

Моментально, как это умеют делать только дети и профессиональные разведчики.

Бесцельно побродив по квартире и переставив с места на место кофеварку на кухне, Майя вернулась в гостиную. Лика мерно посапывала на диване, укрыв ноги пледом, — лицо ее было сосредоточенное и как-то очень по-детски обиженное, точно ей пообещали купить конфету в ближайшем ларьке, да не купили. Майя вздохнула (тяжек все-таки труд воспитателя, свой ли ребенок, чужой ли, а Келли являлась как бы сразу и тем и другим одновременно), поправила клетчатое одеяло (наследство от мамы), села в кресло и, кажется, задремала перед наряженной елкой.

— Тебе его жалко? — вдруг услышала она.

Лика смотрела на нее с дивана осмысленно и почти

трезво.

— Тебе жалко Эдика?

— Не знаю, — пробормотала Майя. — Разве что в общечеловеческом смысле. Почему ты спросила?

— Потому что я его ненавижу.

Сказано это было совершенно равнодушно, даже сонно, и Майя оторопела.

— За что?

— Ненавижу, — повторила Лика.

— Подожди. — Майя, согнав остатки сна, помассировала лоб и удивилась неожиданно пришедшей мысли. — Он что, приставал к тебе?

— Он трахнул меня. В школьном гардеробе, в переменку.

— В гардеробе? — Она пересела на диван, поближе к собеседнице (дура я, дура, ведь мелькала догадка, да я отмахнулась). — Когда?

— В сентябре. — Келли зевнула. — Сентябрь — жаркий месяц, гардероб закрыт… Никакого риска.

Не может быть, подумала Майя. Нет, меня разыгрывают, это точно: слишком уж равнодушный голос, без всяких интонаций, и — недостающее звено в цепочке. Не может быть…

— Но ты могла закричать, позвать на помощь… Келли, Келли, почему ты этого не сделала? Почему ты призналась только сейчас?

— Не понимаешь? Ты, — Лика приподняла голову с подушки и обвиняюще ткнула пальцем Майе в грудь. — Что ты подумала первым делом? Правильно: никто не сможет изнасиловать девушку, если она сама этого не захочет. Что уж говорить об остальных.

Она помолчала.

— Представь, если бы это выплыло наружу… Гуд бай, Америка, о-о.

— Ну, хоть отцу-то ты рассказала? Или Рите?

— Тебе первой. (Майя хмыкнула про себя: слабое утешение и неслабая ответственность.) Хотя, мне кажется, папка что-то такое подозревает. Недаром прет грудью на амбразуру с таким усердием.

— Что значит «прет на амбразуру»?

— Он меня защищает, — пояснила Келли, сама того не подозревая, продублировав выводы Риты. — От тебя, от следователя, от черта с дьяволом. Он же понимает, что я тут же… как это говорится в детективах… Буду первой в списке подозреваемых.

А ведь девочка права, пришла безжалостная мысль. Безжалостная — как смертный приговор. Или не оставляющий надежды диагноз. Риткин диабет имеет довольно солидный возраст (практически совпадающий с возрастом Келли), а в пору его начала одноразовые шприцы были еще в диковинку… Значит, где-то у Бродниковых вполне могла сохраниться парочка стеклянных… Плюс (Майя отчетливо увидела внутренним взором) — пластырь на Ликиной ладони, плюс мотив — шикарный мотив, мотив — мечта прокурора (и адвоката: «Посмотрите сюда, ваша честь. Кого вы видите перед собой? Хладнокровного, не знающего жалости убийцу? Или хрупкую девочку-школьницу, жертву насилия, самого гнусного из всех преступлений?»).

Майя снова прошла на кухню, заварила кофе — пахучий колониальный аромат не прибавил радости жизни, но вернул мыслям некоторую стройность. В одном Лика ошибалась: Сева не подозревает ее в убийстве (слишком уж чудовищное предположение), он просто ограждает ее от возможных жизненных осложнений. Например, разбирательств насчет наркотиков: Келли, правда, с пеной у рта утверждает… Да мало ли что она утверждает!

Хорошо. Оставим на время Лику в покое и вернемся к исходной версии.

Итак, Василий Евгеньевич Гоц в роли Деда Мороза выходит из актового зала и поднимается по лестнице. Эдик сопровождает его равнодушным взглядом поверх «Русского транзита» — директор есть директор, по вверенному учреждению имеет право разгуливать свободно. Но вот через несколько минут следом бежит девочка в костюме Домино (Эдику отлично известно, кто под маской), нервы мгновенно начинают дребезжать: уж не жаловаться ли побежала, мерзавка? Догнать немедленно и вправить мозги! Отсюда и знаменитый блокбастер под ножкой стула…

Свидетельница. Вот оно, ключевое слово.

Остаются два вопроса. Первый: чей шприц разбился возле двери музея. Второй: зачем, черт возьми, убийце нужно было устраивать пожар? Уничтожить улику (трость, с которой ходил Ромушка)? Но к чему такие сложности? И главное, я видела эту трость, прежде чем запереть дверь, — Роман стоял посреди комнаты, возле стеллажей, и растерянно улыбался, а в его правой руке…

— …Я бы сама его убила. Я бы убивала его каждый день вместо завтрака, обеда и ужина. Я мечтала о его смерти с того самого сентября, я даже число запомнила: девятое, мы только-только отучились первую неделю. А на уроках, особенно на математике, я придумывала разные способы, один другого слаще. Самой пристойной идеей была посадить его голой жопой на муравейник с рыжими муравьями — биологичка говорила, будто рыжие муравьи могут загрызть человека до смерти. — Голос, приглушенный и ровный, как патефонная пластинка, возник в гостиной. Келли, должно быть, опять задремала, вернее, впала в некое подобие похмельной нирваны — сладкое ощущение вседозволенности, когда можно блевать на чужой ковер и говорить что на ум взбредет, никто не поругает и не выгонит на улицу. — Ну почему я всегда и везде опаздываю? Я ведь могла убить его тогда, на дискотеке. Если бы мне пришло в голову…

— Келли. — Майя умоляюще опустилась на корточки рядом с диваном и дотронулась до щеки девочки — она была влажная: то ли слезы досады или раскаяния, то ли растаявшая снежинка. — Милая, скажи, ты видела его?

Длинный звонок в дверь.

О, черт! Майя в растерянности похлопала Келли по щеке (никакой реакции), заметалась по квартире, наконец растянула плед и накрыла Лику с головой — вроде неплохо, издалека не разберешь, есть ли тут кто-нибудь. Снова звонок.

Она подскочила к двери, открыла ее и нос к носу столкнулась с Севушкой. Он выглядел угрюмым и невыспавшимся (ну да, вчерашний визит соратников по партии).

— Эта паршивка у тебя? — вместо приветствия осведомился он.

— Рита?

— Не притворяйся. Лика, черт бы ее побрал.

— Эк ты о собственной дочери.

Сева молча отстранил Майю, широким шагом пересек гостиную, оставляя мокрые следы на ковре, подошел к дивану и сдернул с него плед. Никого.

— Ну, признавайся, где ты ее прячешь?

Друг детства, стремительно сатанея, смерчем прошелся по комнате, коридору, кухне и совмещенному санузлу. Потом, секунду поколебавшись, заглянул в шкаф.

— Может, скажешь, что случилось?

Он взглянул на Майю, устало вздохнул и опустился на стул.

— Не понимаю, что с ней творится.

— Переходный возраст, — успокаивающе сказала она.