Прощание славянки - Вадим Южный

В коридоре наш кадровик, Юлия Васильевна, увидев меня, окликнула и пригласила к себе.

– Геннадий Григорьевич, что случилось? Начальник Управления на вас разозлен, и рапорт на отпуск вам не подписал в связи со служебной невозможностью.

– Ой, Юлия Васильевна, меньше знаешь, крепче спишь, так что лучше не спрашивайте. Просто не сошлись с Ишаковским во мнениях. Он считает, что можно быть одновременно продажным и порядочным, а я думаю, что эти качества не совместимы. Насчет рапорта не переживайте, а откройте федеральный закон о ветеранах, где написано, что мне, как ветерану боевых действий, отпуск положен в любое удобное для меня время. Мне удобно с завтрашнего дня. Вы ему объясните, коль он сам туповат, что если он не подпишет мой рапорт и я подам в суд, обращусь в общество ветеранов войны в Афганистане и в газеты, хуже будет не мне, а ему.

Рапорт был подписан в тот же день.

Дичайший развал Союза мы пережили тяжело. От великой страны отламывались огромными кусками независимые государства, на территории которых оставалось русскоязычное население, и которому некуда было деться. Частью этого брошенного Россией населения были и мы – российские офицеры. В Киргизии нам предлагали остаться. Остаться служить. Служить Киргизии. Мы любили ее, любили этот дружелюбный народ, но у нас была своя Родина, которой мы присягали и были верны. Только ей почему-то было на нас наплевать. Увозимые в Россию рапорта о переводе нас для дальнейшей службы на Родину оставались без ответа. Каждый обустраивал свою судьбу как мог. Кому посчастливилось во время отпуска найти себе место службы где-нибудь поближе к дому, привозил оттуда вызов и после согласования с командованием убывал к новому месту службы. Кто увольнялся. Кто спивался. Я держался.

За время службы в Киргизии я пережил трех комбатов. Второй комбат уехал поступать в академию генерального штаба и не вернулся. Я не вспоминал о нем, пока неожиданно в 1993 году он сам не нашел меня, тем более что искать особо не надо было, так как Рыскаев держал меня на одном и том же месте. Развал Союза вызвал необходимость создания в системе ГРУ новой структуры, имеющей задачу по сбору информации для генерального штаба в горячих точках, болючими язвами покрывшими тело России, и способной решать оперативно-тактические задачи в боевых условиях. Мой бывший комбат вспомнил обо мне. Видимо, по его мнению, я подходил для этой работы. Так я оказался в ГРУ. На базе ГРУ в Подмосковье.

Моя мама была чрезвычайно рада, что я наконец-то вышел из этих арбузно-дынных республик и служу в России, недалеко от Москвы. Когда в отпуске я сказал ей, что меня переводят в Подмосковье, она не смогла сдержать слез, и я вдруг остро почувствовал, что она пережила за годы моих армейских скитаний. Почувствовал ее боль и слезы, выплаканные в подушку долгими ночами, ее страх за меня, мою жизнь и здоровье. Мне было стыдно перед мамой, но я не мог сказать ей, что поменял шило на мыло. Я молил ее простить меня за то, что не берегу себя, за то, что может быть ей не придется нянчить моих детей. Но она сама воспитала меня таким. Я чувствовал, что ее страх за меня смешивался с огромной гордостью матери, считавшей, что она вырастила настоящего мужчину и защитника Родины.

Ее поиски мужа и попытки обустроить свою семейную жизнь закончились полным фиаско, и вдруг она всю свою недоданную нам в детстве любовь и ласку попыталась дать сейчас. Но мы с сестрой стали взрослыми. И вышли из возраста детских сюсюканий. И поэтому нам было трудно найти общий язык с матерью. Она пыталась найти к нам подходы, но везде натыкалась на возведенные ею самой в нашем детстве стены отчуждения и непонимания. Но, тем не менее – она была моей мамой, которую я любил хотя бы за то, что она дала мне жизнь. Которую я любил за эти неумелые попытки наладить наши взаимоотношения. И которая остро переживала и боялась за меня.

О смерти Максима я узнал случайно. Встретил выпускника нашего училища, с которым случайно разговорились, и он рассказал, что во взорванном в Буйнакске жилом доме погиб и наш однокашник. По фамилии Одинцов. Видимо я побелел лицом, потому что он испуганно осекся. Я терял не раз своих друзей, но привыкнуть к этому не смог. К этому невозможно привыкнуть.

Мы не переписывались. Ни с кем. Это было бесполезное и трудное занятие, потому что служба раскидала нас по всей стране, и застать кого-нибудь на месте было практически невозможно. Сегодня человек есть на месте, а завтра он убывает к новому месту службы. Или в длительную командировку. И когда сможет ответить тебе, то уже тебя не будет на этом месте. Поэтому мы знали друг о друге в основном по слухам от случайно встреченных общих знакомых офицеров, или, если случайно повезет, вместе сведет судьба. По крайней мере, после выпуска я виделся с двумя своими друзьями. С Генкой вместе служили в Туркмении, и с Сергеем свела судьба в Афганистане. О Максиме знал только то, что он уехал служить в Германию, а куда попал потом, узнал только сейчас.

Теперь я знал. Знал, что после Максима в Буйнакском детдоме остался сын. Который никому не нужен, потому что родных никого больше нет. И которого я должен перевести поближе к себе, потому что это – мой долг. Долг перед Максимом. И перед собой. Перед своей совестью.

Все-таки хорошо, что я служу в ГРУ. У нас немножко побольше возможностей, чем у обычных армейских офицеров. По крайней мере, наши начальники знали, что такое терять близких людей, и к моей просьбе помочь перевести Одинцова Игоря из Буйнакского детдома в Подмосковный детдом, отнеслись с пониманием. Хотя и побегать мне пришлось по различным инстанциям, согласовывая всяческие бумажки. Но я добился, и теперь с нетерпением жду, когда его привезут сюда…

В Москве я встретил своего афганского старшину роты, прапорщика Дубкова Игоря. Мы столкнулись с ним случайно, возле входа в ГУМ, куда я заглянул как на экскурсию, так как что-то купить мне на зарплату армейского офицера было нереально. Мы ошеломлено смотрели друг на друга несколько секунд, мне не верилось, что стоящий передо мной новый русский, в дорогой одежде, с крупным перстнем на пальце, украшенном солидным бриллиантом и есть прапорщик Дубков.

– Замполит! Ты? – он был поражен не менее моего. Мы крепко обнялись и долго тискали друг друга в объятиях, – Ты, где сейчас? Все служишь? А, черт, столько вопросов, давай ко мне! Посидим, поговорим, выпьем! Вспомним былое!

– Поехали, бандит! – засмеялся я, так было приятно встретить знакомого человека, тем более с которым не виделись столько лет, и с которым столько испытали.

Он с гордостью подвел меня к своему «Мерседесу».

– Что-то не похоже, что по зарплате живешь, – покачал головой я.

– И не говори… – усмехнулся Игорь, – можешь считать меня удачливым коммерсантом….

Он привез меня в маленькую однокомнатную квартирку, обставленную дорого, но безвкусно, во всем чувствовалось, что дому не хватает женской руки, хотя порядок был и наведен, и в квартире было чисто. Но это был порядок, наведенный армейской рукой.

– Один живешь? – удивился я, – Ведь у тебя вроде бы семья была и ребенок?

– Вот именно, что была, – горько усмехнулся он, – да сплыла…. Не выдержала сука, пока я в Афгане был. Приезжаю в Союз, а мои вещи у порога собраны. В Афган уезжал – дочке два годика исполнилось, приехал, ей почти четыре. Чужого дядю папой называет…. В общем, давай выпьем, потом поговорим….

Я не стал затрагивать больные темы и постепенно рассказывал о своей службе. Потихоньку мы набрались, лицо у Игоря раскраснелось, и он скинул пиджак, под которым я с удивлением увидел оперативную кобуру с пистолетом ТТ.

– И где это ты работаешь? – прямо спросил я, кивнув на оружие.

– А киллером, – твердо и нагло пьяными глазами взглянул он на меня, – а откуда ты думаешь у меня квартира в Москве, машина, деньги? Ты хоть одного правдивого и порядочного человека видел, который все это честным трудом заработал?… Только не надо меня учить жить!

– И сколько ты надеешься проработать киллером? – после затянувшегося молчания спросил я.

– Какая разница, Андрей? Можно подумать, у тебя другая профессия. Оба мы смерти ищем. Что? Не так? Только ты на государственном окладе сидишь, копейки получаешь, а я в творческом поиске, за твердую валюту работаю. И проживешь ты, может быть, не больше моего…. И валю я здесь тоже гадов, как и в армии на войне! Подонков! Они же здесь все друг друга заказывают! Партнеры по бизнесу, язви их в кочерыжку! Я ведь не простых работяг делаю, не женщин и детей. Один бандит другого заказывает, банкир совладельца заказывает, ты думаешь, они тут честным путем деньги заработали? Так что я тоже, пусть косвенно, но на Родину работаю, как и ты. Очищаю родную землю от негодяев. И знаешь, я за полгода считаю, стране больше пользы принес, чем за службу в Афгане или в Чечне. И при этом не сижу на шее у Родины, мне эти подонки и платят, которых я грохаю. И платят гораздо больше, чем ты заработал за всю свою службу.