Война - судья жестокий - Анатолий Полянский

Вечер выдался суматошный. Из дивизии внезапно нагрянула очередная комиссия, и мне пришлось того вызывать, этого разыскивать, тому доставлять срочную бумаженцию. К полуночи я вымотался так, что едва волочил ноги. Дежурный по полку заметил мой измученный вид и, когда в штабе стихло, сказал:

— Иди, Иванцов, приляг минут на триста, а к половине шестого будь здесь как штык.

Я был ему безмерно благодарен и, с трудом сгибая колени, поплелся в роту, а путь выбрал покороче. К северу от расположения полка начиналась «зеленка», приближаться к которой, особенно в темное время суток, строго запрещалось. За линией опоясывающих окопов могли находиться боевики. Попасть под пулю снайпера, оснащенного прибором ночного видения, ничего не стоило, но от штаба к нашим палаткам тут было заметно короче… Надин тоже направилась этой дорогой, то ли не зная об опасной зоне, то ли, как и я, пренебрегая установленными правилами. Она задержалась в штабе, принимая по ВЧ шифровку из дивизии, весь день провела в душном кабинете, дико устала и решила подышать свежим воздухом. Тут-то, на беду или на радость, пересеклись наши дорожки. Это была судьба! Наша встреча, я уверовал потом, была предопределена свыше.

— Неужели ты? — не поверил я глазам, увидев любимую женщину. — Как ты здесь оказалась?

— Попутным ветром занесло.

— Здесь ведь опасно! — ужаснулся я.

— Зато я встретила тебя… Здравствуй, родной!

Мы ринулись в объятия друг другу и забыли обо всем на свете, благо вокруг никого не было, а над землей висела ночь.

— Ты не представляешь, как тяжко не видеть тебя так долго, — простонала Надин. — Больше так не могу…

— Думаешь, я железный?

— Что же нам делать, Костик?

Вместо ответа, которого не существовало, я сжал ее в объятиях. Болтая о пустяках, мы сошли с тропы, присели на свежеоструганный столб и стали целоваться. Я весь горел, точно меня изнутри поджаривали. Надюша тоже трепетала в моих руках, как былинка на ветру. Я чуть было не уложил ее прямо в траву, но услышал:

— Нет, Костик! Не здесь!.. Знаешь что, дорогой, идем ко мне!

— К тебе? Домой? — спросил ошеломленно.

— Да! — твердо сказала Надин. — Гори все синим пламенем.

— А муж?

— Он сегодня начальник караула…

Я вспомнил: рота вечером действительно заступила в гарнизонный наряд. Ребята стоят сейчас на постах, охраняя полк и соседствующие с нами медсанбат, дивизионные вещевые склады, а также расквартированные тут же разные спецподразделения.

— А соседи? — слабо возразил я, хотя готов был, задрав штаны, бежать с любимой женщиной куда угодно.

— Да спят уже давно, — с досадой сказала Надин. — И плевать на все и всех! Хоть одна ночь, но наша!..

Семейный бокс ротного оказался крошечной комнатушкой с мизерной кухонькой в щитовом бараке. Не знаю, как тут можно было постоянно обитать, но сейчас это не имело значения. Наступила ночь неистовой любви, которую словами не описать. Мы забылись, мы не могли никак насытиться друг другом. Нервы обнажились до предела. Прикосновение женских рук било электрическим током.

Единственное, о чем следовало помнить, — соблюдение тишины. От соседских боксов отделяли тоненькие стенки, сквозь которые проникал любой звук. Но эмоции били через край, и этого нельзя было не услышать.

В единственное окошко бокса вполз мутный рассвет. Я поглядел на часы. Надин заметила жест, прижалась всем телом. Упругая с торчащими сосками грудь продавила мою кожу. Губы, мягкие, податливые, пахли парным молоком. Мы снова забылись, потеряв счет времени, а когда очнулись, шел шестой час. Натянув обмундирование, я на прощание торопливо прижался к губам моей изумительной женщины, еще не ведая, что это наш последний поцелуй.

— Такого со мной никогда еще не было, — шепнула Надин в самое ухо. — Спасибо, милый!

— У меня, родная, такое же ощущение! — приглушенно воскликнул я, с трудом освобождаясь от обвивших шею рук. И снова почуял запах парного молока, еще не зная, что он будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.

Я опоздал в штаб на двадцать минут, однако дежурный по полку, славящийся педантизмом, только укоризненно поглядел на меня и ничего не сказал.

— Прошу прощения, — пробормотал смущенно. Было действительно стыдно. Человек, пусть не ведая, подарил мне, в сущности, волшебную ночь, а я ответил черной неблагодарностью и мог запросто его подвести. Мы же были на войне…

Вчерашняя усталость прошла бесследно, словно не было бессонной, точнее, безумной ночи. И очень важно, что о нашем свидании никто не узнал. Мы прошли по лезвию ножа…

Знал бы я, как жестоко ошибался! Не пройдет и нескольких дней, как, все или почти все, откроется и наступит развязка. Недаром говорится: тайное в конце концов становится явным.

Как ни старался я тихо уйти от Надин, кто-то из соседей заприметил «гостя». Да и характерный шумок, доносившийся из семейного блока Боярышниковых в отсутствии хозяина, выглядел странно. Любителей подглядывать в замочную скважину всегда хватает, как и тех, кто готов сделать соседу добро, зовущееся пакостью, и получить от этого удовольствие. Именно такие доброхоты и сообщили Боярышникову об увиденном и услышанном. Я это понял, когда мы столкнулись после подъема у палатки взвода. Он испепелил меня таким взглядом, что стало ясно: ротному все известно. Впервые я по-настоящему испугался — не за себя, за Надин. Рогоносец, подкалываемый сплетниками, очень опасен. Кривые усмешки, шушуканье за спиной выведут из равновесия даже самого здравомыслящего человека.

После развода роту не отправили, как обычно, на занятия — таков был приказ комбата. Вскоре появился перед строем и он сам. Могучей фигуре его было тесно в стираном и оттого подсевшем камуфляже.

— Слушай меня внимательно, братцы, — прогудел Горобец густым басом, — вам предстоит отправиться на блокпосты для замены сибирского ОМОНа, который уезжает, отслужив срок. Когда прибудет смена, пока неизвестно. Дело это, как вы понимаете, ответственное и опасное…

Ребята прекрасно знали: блокпосты — одно из наиболее паршивых мест на этой треклятой неправедной войне. Они подвергаются обстрелу и ночью, и днем практически ежедневно. Боевики иногда даже нападают на крохотные гарнизончики, а вокруг работают снайперы. Чуть высунешься — и вмиг превратишься в груз «200».

Новость была не из приятных, тем более предназначение десантуры все же несколько иное. Сидеть в засадах, вести досмотры, а то и зачистки — дело спецназа. Но в Чечне, где нашим братом руководит разнокалиберное объединенное командование, тянущее кто в лес, кто по дрова, с этим никто не считается. Делай, что велят. Приказ отдан и обсуждению не подлежит!..

— Сам проверю, как будете нести службу. Надеюсь на вас, бойцы! — сказал в заключение Горобец и приказал разбить роту на четыре группы. Я, конечно же, вошел в первую, которой предстояло выдвинуться на самое беспокойное, Ачхой-Мартановское направление.

Глядя вслед Горобцу, я подумал: подполковнику с семьей жить сейчас чуток полегче. Боевые — неплохая прибавка к окладу, но ходят упорные слухи, что их скоро отменят, заменив президентскими. Доплата будет выдаваться только тем, кто принимает непосредственное участие в боевых действиях. Но попробуй справедливо определить, был ты под огнем или нет, когда даже здесь нередко обстреливают из «зеленки». Вот и Горобец с тремя отпрысками и больной матерью может снова остаться на бобах…

Машины, чтобы развести нас по назначенным местам, были уже поданы, когда в роте появился капитан Шелест. Он подошел к Боярышникову, о чем-то с ним поговорил. По тому, как перекосилось лицо ротного и какой взгляд он бросил в мою сторону, я понял: речь идет о моей персоне.

— Но этот разгильдяй, в конце концов, должен участвовать в боевых операциях! — донесся гневный голос Боярышникова, и я, честно говоря, почувствовал себя скверно. Отставать от ребят не хотелось.

Неизвестно, что возразил ротному следователь, но аргументы, видимо, были убедительными, и тот махнул рукой.

— Еле отбил тебя, Костя, — сказал мне Шелест с усмешкой. — Почему Боярышников так взъелся? Покладистый вроде мужик, ни разу по твоей кандидатуре прежде не возражал.

Я неопределенно пожал плечами, но прекрасно понимал истинную причину его гнева. Меня следовало в дугу свернуть, а не оставлять в тылу на привилегированном положении. Увы, разгильдяй был бесправным и собой не распоряжался.

— Это надолго? — спросил я и поспешно добавил: — Стыдно отставать от товарищей.

Шелест взглянул неодобрительно:

— Может, все же объяснишь, в чем дело, Костя?

— Это касается только меня лично.

— Будь по-твоему, — согласился капитан. — Думал, ты мне больше доверяешь. А теперь к делу… Поймали Вышневца, и по нашему запросу переправили в Ханкалу. Сегодня предстоит первый допрос этого типа.