Былинка-жизнь - Наталия Ипатова

— Королем? — переспросила и Имоджин, которую это известие застало врасплох. — Я хотела как лучше только для себя. Ну, понимаете… у меня же будут дети, их надо кормить и защищать, воспитывать правильным примером… И потом, я же состарюсь когда-то… Думаю, Киммель справится с этим. Я на всю жизнь, не только на сейчас…

Не объяснять же ему, в самом деле, про веснушки на шее, которую она обнимала.

— Что и требовалось доказать, — вздохнул Клаус. Вид у него, впрочем, был удовлетворенный.

— Понятно, — донеслось с места, где стоял Олойхор. — К ее выбору пришито королевство. Едва ли, в самом деле, стоило затевать сыр-бор с девицей и ее выбором, если иметь в виду только девицу и ее выбор, каким бы лакомым кусочком ни была она сама по себе. Дурацкий ритуал, в котором я, надеюсь, больше не задействован?

Он стряхнул с себя руки Циклопа, и начальник стражи отступил в сторону. Они пьют вместе, вспомнила Имоджин.

— Никого не поздравляю, — издевательски поклонился молодым обойденный принц. Голос у него был сухой и презрительный и звонко отдавался в тишине. — А тебе, братец, и вовсе не завидую. Ты их не удержишь. Ни девку — она не про таких, как ты. Ни корону. На ушах повиснет.

Дверь за ним с грохотом затворилась. Оставшиеся в молчании дослушали, как с той стороны его сапоги простучали по лестнице. Взгляд, которым обменялись Клаус и Лорелея, остался Имоджин совершенно неясен. Но, в общем, королева никогда не играла в жизни Имоджин заметной роли, не следовало принимать ее в расчет и сейчас.

— Что и требовалось доказать, — повторил Клаус с непонятной горечью в голосе. — Ну ладно, повернемся лицом к жизни. Властью, данной мне Силами, о которых я берусь судить лишь в меру моего разумения, объявляю вас принадлежащими друг другу. С оглашением покамест подождем. — Он оглядел присутствующих, как бы призывая их к молчанию. — Вам нужно, вероятно, переговорить друг с другом и научиться друг подле друга… просто быть. Понимать. Я предлагаю вам на какое-то время уехать, чтобы не вариться в местном бульоне. Вы еще успеете побыть главными фигурами в празднике напоказ. Киммель помнит — куда.

Юноша молча кивнул. Имоджин с изумлением обнаружила, что продолжает держаться за его руку, хотя официальная часть этого вроде бы не требовала.

— Лошади и вещи, какие понадобятся, готовы. Имоджин, если желает, может пойти переодеться.

Клаус встал, и все, кроме сидящей Лорелеи, попятились. Ритуал был завершен. Имя наследника — названо.

Искоса поглядывая на профиль шагавшего рядом Кима, Имоджин почему-то не переставала думать о Молль. В ленивом жесте, которым ее с сегодняшнего дня муж перебирал чужие кудри, было что-то устоявшееся. Что не переставало ее тревожить.

3. Утешительная чара

… если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло…

— Я должен думать о продолжении рода, — вымолвил Клаус, оставаясь с Лорелеей наедине в их частных покоях и садясь против нее. Вид у него был усталый. — Я должен испытывать гордость и радость. Но я думаю о злобе, зависти и смерти.

— Ты сам выбрал, какую чару тебе пить, — откликнулась королева. — О продолжении рода станут сегодня думать счастливые молодые. А ты думай о том, что заслужил. Я поступила честно по отношению к тебе и ни единым словом не предупредила Олойхора об условиях этой игры. Если бы он знал заранее, уверена, так или иначе он добился бы иного выбора. Послушай меня. Оставь это. Пусть мальчики разберутся между собой. Ойхо… остынет.

Клаус покачал головой.

— Никто не заставлял его произносить те последние слова. Мне было больно их слышать, хотя я и ждал их. Я не желал бы, чтобы таким образом подчеркивалась моя несчастная правота.

— Он сказал их сгоряча. Ты не знаешь, что сказал бы ты на его месте. Отойди в сторону.

— Не могу.

Тяжелым взглядом Клаус уставился в крышку стола.

Темнело, и было непривычно тихо.

— Я люблю Кима, — сказал король. — Я не могу бросить его наедине с Олойхором, который для него как противник слишком силен. Герой и воин, говорила ты. Лидер. Вожак. Если я оставлю все как есть, Олойхор убьет Кима, силой возьмет его женщину и узурпирует трон.

— Значит, победит сильный.

— Мы не дикари! — Клаус вскинул на нее сверкающий взор, но поник. — Нет. Мы дикари, если не находим иного выхода из этого круга. Разве не было ясно задолго до того, как Имоджин спустила эту тетиву, что Олойхор не потерпит, если брат его будет обладать чем-то, самому ему недоступным?

— Это не мешает править, — возразила Лорелея. — Подобные свойства правителя приносят стране славу.

— Но едва ли — процветание.

— Твое решение неизменно?

— Пусть мальчик наслаждается жизнью и молодой женой. Выбор сделан по любви, ты заметила? А я это сделаю для него. Достаточно ли добродетельным был я всю мою жизнь, чтобы искупить то, что мне придется сделать?

Он поставил локти на стол и стиснул голову руками.

Он хотел говорить с женой, как с подругой, спрашивать у нее совета, делиться сомнениями, искать поддержки.

А вместо того обрел в ее лице внутренний голос, подвергающий сомнению или опровергающий все, что он считал в жизни правильным.

— Достаточно, — успокоила его жена. — Ты был лучшим королем, какого могла пожелать себе страна. Может быть, ты мог бы позволить себе быть чуточку худшим? Ты знаешь, о чем я.

Лорелея поднялась, прошелестев мимо него к буфету, раскрыла резные створки. Последний луч, вонзившись в окно, сверкнул на перстне ее руки.

— Тебе нужно выпить, — сказала она. — И я с тобой. В конце концов, в семье свадьба.

Сперва она налила ему в чеканный серебряный кубок, затем плеснула себе. Клаус провожал глазами все ее движения, как будто они были наполнены смыслом, неся в себе нечто еще. Никогда прежде он не видел, чтобы Лорелея пила вино. Она поднесла кубок к губам, улыбнулась поверх него и пригубила первая.

Клаус поклялся бы, что видел в ее взгляде ту любовь, которую утратил двадцать три года назад.

Пили сегодня и в другом месте, но только совсем подругому: отчаянно и без единого доброго слова. Пили не во здравие, а откровенно злобно вдребезги напивались, теряя здравомыслие и даже сам рассудок. Олойхор сидел в кресле, придвинутом во главу стола, поставив ногу в сапоге на высокую скамейку, и опрокидывал в себя кубок за кубком, не глядя уже — что пьет: сладкий ли мед, заморское ли вино или же дымную горькую брагу-самогонку. Тот, кто не пил с ним, был его врагом.

Карна, чью скамеечку бесцеремонно заняла нога господина, сидела прямо на полу, прислонившись виском к подлокотнику. Взгляд ее уже остановился, веки были полуприкрыты, уголки полного рта опустились вниз. Локоны развились, и волосы лились с одного плеча сплошной яркой гривой. Кубок ее опрокинулся, и платье лежало краем в натекшей луже.