Нейтронный Алхимик: Консолидация - Питер Гамильтон

Эрншоу сосредоточенно изучал сканограмму мозга Скиббоу, зафиксировавшую всплеск активности при упоминании Лалонда.

— Травма засела очень глубоко. Ассоциации впечатало в каждую нейронную цепочку.

— Из всплеска ИскИн что-нибудь вытащил?

— Ни бита. Чистый белый шум.

Доббс наблюдал, как физиологические параметры тела Скиббоу возвращаются к норме.

— Ладно, повторим. Транк должен был снять остроту реакции.

В этот раз все трое стояли посреди степи, покрытой изумрудно-зеленой травой по колено высотой. Горизонт окаймляли заснеженные горы. Солнце палило нещадно, заставляя даже звуки замирать в полете. А впереди горел дом, крепкий, бревенчатый, с пристроенным амбаром и каменной трубой.

— Лорен! — хрипло вскричал Скиббоу. — Паула! Фрэнк!

Он ринулся к дому. Языки пламени лизали стены, и солнечные панели на крыше от жара начинали сворачиваться и пузыриться.

Он бежал и бежал, но не приближался ни на шаг. За стеклами виднелись лица — две женщины и мужчина. Пламя смыкалось вокруг них, а они стояли и смотрели на Джеральда с невыразимой тоской. Скиббоу рухнул на колени и зарыдал.

— Жена Лорен и дочь Паула с мужем Фрэнком, — пробормотал Доббс, получив от ИскИна данные опознания. — Мэри не видно.

— Неудивительно, что бедняга в шоке, если увидал, как с его семьей такое происходит, — заметил Эрншоу.

— Да. И мы слишком рано. Он еще не подхватил энергетический вирус, — Доббс датавизировал ИскИну команду, активировав целевую программу подавления. Пламя угасло, а с ним пропали и лица. — Все в порядке, Джеральд. Все кончено. Все уже позади. Они покоятся с миром.

Скиббоу обернулся к нему. Лицо беженца искажала беспредельная ярость.

— С миром? С миром! Ты, безмозглый, невежественный ублюдок! Им никогда не будет покоя! Никому не будет! Меня бы спросил! Спроси, ты, урод! Давай! Хочешь знать, что случилось? Да вот, вот что!!!

Дневной свет померк, сменившись тусклым мерцанием Реннисона, внутреннего спутника Лалонда, озарявшим другой дом — на сей раз принадлежавший семье Николсов, соседей Джеральда. Мать, отца и сына связали и вместе с Джеральдом загнали в хлев.

Отдельно стоящий дом окружали кольцом темные фигуры — уродливые, порой до жути звероподобные.

— Боже мой, — прошептал Доббс. Две фигуры волокли в дом визжащую, упирающуюся девчонку.

— Бог? — Джеральд расхохотался, точно пьяный. — Бога нет!!!

На пятом часу непрерывного и — слава всем святым — ничем не прерываемого пути Кармита все еще не убедила себя до конца, что направившись в Байтем, они поступили верно. Все ее инстинкты подсказывали романа, что надо отправляться в Холбич, в безопасность, к своим соплеменникам, закрыться ими, как живым щитом, от злой судьбы, постигшей эти края. Те же инстинкты советовали ей опасаться Титреано. Но, как и предсказывала младшая дочка Кавана, в его присутствии с кибиткой ничего дурного не случилось. Несколько раз он даже указывал на дом или деревню, где, по его словам, таились его сородичи.

Нерешительность — страшнейшее из проклятий.

Но к этому времени у девушки почти не осталось сомнений, что он — именно тот, за кого себя выдаст. Дворянин с древней Земли, овладевший телом норфолкского фермера.

За эти часы они успели о многом поговорить, и с каждым услышанным словом уверенность Кармиты росла. Слишком много деталей он знал. И все же оставалась одна нераскрытая ложь, и это тревожило ее.

Когда Титреано, к полному восторгу сестер Кавана, поведал о своей прошлой жизни, он попросил, чтобы ему рассказали о Норфолке. Вот тут Кармита начала выходить из себя. Женевьеву она еще могла терпеть: мир, видимый глазами двенадцати(земно)летней девчонки и так достаточно нелеп, слишком много в этом взгляде недопонимания и юношеского энтузиазма. Но Луиза — с этой девкой дело иное. Кавана-старшая объясняла, что экономика планеты строится на экспорте Норфолкских слез, что основатели колонии в мудрости своей избрали для своих потомков пасторальную жизнь, что города и поселки на планете все прекрасны, а земля и воздух — необычайно чисты по сравнению с промышленными мирами, что народ очень мил, поместья прекрасно обустроены, а преступники исключительно малочисленны.

— Мнится мне, — заметил Титреано, — что многих достойных целей вы добились. Зависти достоин тот, кто родился в Норфолке.

— Некоторым людям такое положение не нравится, — заметила Луиза. — Но их немного.

Она опустила глаза и ласково улыбнулась Женевьеве, которая мирно дремала, положив голову ей на колени. Сестренку наконец-то убаюкало тихое покачивание кибитки.

Луиза пригладила локоны сестры — грязные, нечесаные. Отдельные прядки опалило и скрутило пламя во время пожара в конюшне. У миссис Чарлсворт от такого зрелища припадок бы случился. Дочерям помещиков полагалось во всякое время дня и ночи служить воплощением хороших манер, а дочерям Кавана — в особенности.

Воспоминание о старой няньке, о принесенной ею жертве грозило выпустить на волю так долго сдерживаемые слезы.

— Скажи уж ему тогда, и почему нашим диссидентам здесь не нравится, — подначила Кармита.

— Кому-кому?

— Членам Земельного союза, торговцам, попавшим в тюрьму за продажу лекарств, которую принимает за должное вся Конфедерация, всем земледельцам и прочим жертвам помещичьего класса, включая вашу покорную слугу.

Гнев, усталость и отчаяние боролись в мозгу Луизы, грозя подавить остатки здравого смысла. Она так устала, но должна была терпеть — ради Джен. Ради Джен и драгоценного ребенка. Увидит ли она Джошуа снова?

— Почему ты так говоришь? — устало произнесла она.

— Потому что это правда. Конечно, к ней Кавана не привыкли. Особенно от таких, как я.

— Я знаю, что мир несовершенен. Я не слепая. И не дура.

— Не-ет, зато вы хорошо усвоили, как цепляться за свои привилегии, свою власть. И куда это завело вас? Всю планету захватили, отняли у вас. Так что — не так вы мудры? Не так могучи?

— Это гнусная ложь.

— Да ну? Две недели назад ты проезжала мимо меня верхом, когда я гнула спину на розовых плантациях поместья. Тогда ты остановилась, чтобы со мной поболтать? Заметила ли меня вообще?

— Прошу, сударыни… — пробормотал Титреано. Ему было неуютно.

Но Луиза не могла оставить без ответа этот вызов, оскорбление, гнусную инсинуацию.

— А ты — ты просила меня остановиться? — огрызнулась она. — Ты хотела бы слышать, как я болтаю о вещах, которые дороги и близки мне? Или ты была слишком занята, глумясь над ними? Ты, со своей нищей праведностью! Если я богата, значит, я злодейка — так по-твоему выходит, верно?

— Твое семейство — точно! Ваши предки обеспечили себе власть конституцией диктатуры. Я родилась в дороге, на дороге же и умру — пусть, я не против. Но вы обрекли нас на дорогу по кругу. Она не ведет никуда — и это в эпоху, когда можно долететь до самого центра галактики! Вы сковали нас цепями прочней любой тюрьмы. Я никогда не увижу рассветов и закатов другой планеты.

— Ваши предки знали нашу конституцию, когда приезжали, и это их не остановило. Они видели только, что она даст вам свободу бродить по дорогам, как вы это делали всегда, но вы не можете бродить на Земле.

— Если это свобода, почему мы не можем покинуть планету?

— Да кто вам мешает — купите билет на звездолет!

— Ага, размечталась! Вся моя семья за один сезон сбора почек не заработает на один билетик. Вы ведь и экономику контролируете. Все к тому, чтобы мы не заработали больше жалких крох.

— Я не виновата, что вы не способны придумать себе работы, кроме сбора Слез. Кибитка у тебя есть — почему не торговать вразъезд? Или насадить свои розы. На сотнях островов осталась незанятая земля.

— Мы не владеем землей, потому что не хотим быть прикованы к ней.

— Именно! — завопила Луиза. — Только ваши глупые предрассудки вас и держат. Не мы, помещики. Зато нас можно винить в ваших несчастьях, потому что посмотреть правде в лицо у вас смелости не хватает. И не думайте, что это только ваша беда. Я тоже хочу повидать всю Конфедерацию. Я каждую ночь об этом мечтаю. Но меня на звездолет никто не пустит. Мне не позволят — а это куда хуже. Вы свою тюрьму построили, а я в своей родилась. Меня привязывает к этому миру мой долг. Я всю жизнь должна положить на благо этого острова.

— О да. Страдания благородных Кавана. Как я признательна! — Кармита ожгла Луизу взглядом, едва замечая прислушивающегося Титреано и не обращая внимания, куда рысит ее конек. — А скажите, юная мисс Кавана, сколько в вашей благородной семье у вас братьев и сестер?

— Братьев у меня нет. Только Женевьева.

— А что же незаконные? — промурлыкала Кармита. — Про них забыла?

— Незаконные? Не болтай ерунды. В нашем роду их нет.