Литовско-Русское государство в XIII—XVI вв. - Александр Пресняков

Но, прежде чем присматриваться к этим явлениям, обратим внимание на положение наместников-представителей великокняжеской власти в землях-аннексах. Утверждаясь в отношении к той или иной земле, великокняжеская власть вступала в наследие прежней местной удельной власти. Великий князь был князем Жмудской, Витебской, Полоцкой и т. д. земель. Его значение как местного князя выражалось между прочим в том, что он имел в каждой земле и свое господарское хозяйство.

Основной единицей такого хозяйства были господарские дворы, к которым тянули дворная пашня и ряд угодий. Конечно, характер элементов княжого хозяйства эти земельные имущества сохраняли, пока были «держаны на господаря», а не расходились на раздачу «в держания» разным лицам на тех или иных условиях.

То же непосредственное овладение частями территории с целями либо хозяйственной эксплуатации, либо, по крайней мере, имущественного распоряжения (как источника материальных средств для достижения финансовых, военных и административных целей путем раздачи их в «держания» под условием платежей, повинностей, служб) достигалось: 1) правом княжой власти на выморочные («спадковые») имения, причислявшиеся к добрам господарским, 2) конфискациями, 3) приобретениями частноправового характера — завещаниями частных лиц в пользу господаря, покупками и т. п.{78}

Западная Русь не знает общих, последовательно проводимых ограничений господарского землевладения, какие встречаем, например, в договорах Великого Новгорода с князьями. Борьба земель с развитием вотчинного землевладения и вотчинного хозяйства господарского имела и тут место, но приняла особые формы и никогда не достигала такой категоричности, как в новгородских отношениях.

В привилее Жмудской земле 1492 г. встречаем ограничение господарского землевладения statu quo ante: «дворы наши новые, у их поветех не мають быти через нас будованы, одно оные дворы, мають, были направованы и будуть тыи, которыми были у часу князя Витовта». В других привилеях (Полоцк, Витебск, Смоленск) находим отрицание права великого князя на выморочные имения: «в беззатщины и в отмерщины… не маем вступатися». Конфискации мало имели значения на практике не только потому, что постепенно потеряли характер государевой опалы и были введены в законные рамки, но и потому, что на практике применялись много реже, чем допускались законом, да и применялись чаще как временная кара с возвратом в порядке помилования.

Наконец, «спадки» по завещаниям — в большинстве случаев орудие борьбы с княжатами в форме «принудительных записов», как и в Московском государстве, составляют явления единичные, хотя «спадки» бывали очень крупных размеров. Другие ограничения носят особый и более сложный характер, обусловлены стремлением местных панско-боярских обществ ограничить вотчинную власть и произвол великого князя в пользу не столько политической свободы земли, сколько своих сословных и землевладельческих интересов. И земская жизнь западнорусских земель не развилась до «народоправства». Не будет преувеличением сказать, что в ней незаметно и тенденции к тому{79}.

Руководящую роль в этой земской жизни играет именно местное панство и боярство. Класс землевладельческий и административный, можно сказать, он и не был заинтересован в уничтожении права распоряжения местными земскими земельными имуществами со стороны господарской власти. Ему важно было лишь, во-первых, «сузить понятие выморочности, распространяя право наследования на широкий круг proximiores»[81], не ограничивая его лишь ближайшими родственниками наследодателя (общеземские прявилеи 1413 и 1457 гг., областные киевские, полоцкие, жмудские), и, во-вторых, сохранить за землями, попадавшими в руки господаря, значение фонда для пожалований и держаний с преимущественным или исключительным правом на них местного панско-боярского класса.

Подобная регламентация назначения тех или иных «господарских» земель, хотя бы в форме простого обещания великого князя, имела большое значение в развитии государственного права Литовско-Русского государства: она вела к раннему зарождению различия между собственно-личным господарским землевладением и государственными имуществами, «земскими». И Довнар-Запольский любопытно освещает вопрос, толкуя обещание великого князя не вступаться в витебские, полоцкие, смоленские «беззадщины» и «отумерщины», как норму, не нарушающую права господаря распоряжаться выморочными имениями путем раздачи их новым владельцам из местных панов. Так примиряет он кажущееся противоречие этой нормы с фактом неоднократной раздачи «спадковых» имений в этих областях по грамотам господарским{80}.

Практика эта не встречала возражений:

«так, — заключает Довнар-Запольский, — комбинировались права земли на выморочные имения и право господаря на распоряжение ими»{81}.

Задача местных обществ (точнее, их влиятельных элементов) была в том, чтобы земельные имущества не «выводились из воеводства», из оборота местного служилого землевладения путем ли отдачи сторонним людям, путем ли приобщения к господарскому дворному хозяйству.

Довнар-Запольский не противопоставляет принципиально господарским землям волости господарские, видя в этих последних «добра господарские, только не введенные в систему вотчинного хозяйства, которая является преобладающей чертой господарских дворов»{82}. Это «волости» и «замки», раздававшиеся в «держания» боярству на срок, обычно годовой. Их-то Довнар-Запольский считает типичными «земскими добрами», отличными по этой практике от вотчинных господарских. Такая точка зрения явилась у него естественным последствием изучения «государственного хозяйства Ягеллонов», для которого и дворы и волости прежде всего — источники дохода.

И сами документы содействуют подобному сближению земельных пожалований с раздачей в держание волостей, так как и те и другие записывались рядом в книги с такими заголовками: «То суть книги, кому король имения роздал», или: «Реестр книга данин… кому што господарь дал». А записаны тут земельные пожалования разного рода наряду с пожалованием волостей, уделов, даже монастырей, наряду нередко с пожалованиями движимого имущества — денег и лисьих шуб, меда и соли, сукна и т. п. Но хоть такое объединение разнородных пожаловании и характерно по-своему, оно еще не устанавливает тождества оснований пожалования и правового характера жалуемых предметов.

Правда, граница между их категориями весьма относительна и затушевывается переходными, среднего типа явлениями. В одном случае жалуются хозяйственные блага, земли и угодья, в другом — доходы. Но реальные явления средневековой практики, вместо того чтобы укладываться в эти две резко различные категории, развертываются в ряд, заполняющий различие между крайними противоположностями с почти непрерывными переходными вариантами. Наиболее четкий их обзор можно найти в очерке Владимирского-Буданова «Поместья Литовско-Русского государства»{83}.

Пожалование пустой земли или пустых угодий, ненаселенной земли, земли с челядью (двор), земель, населенных «людьми» (земель этих «людей» или самих «людей»), принадлежавшими к разным разрядам тяглого или служилого сельского населения, пожалование волостей и уделов — таков ряд пожалований, в тогдашней практике рассматриваемый, видимо, как вполне логически правильный, без ощущения, что где-то среди него происходит перебой сути дела, основания ряда.

В сознании того времени различия покрывались основным сходством цели пожалования: обеспечить имущественно служилого человека, дать ему средства, с которых он отбывал бы службу. Результат пожалования — держание, т. е. пользование ради «хлебокормления». Для великорусских историков, обычно лучше знакомых с московской, чем с западнорусской стариной, термин «держание» особенно любопытен, так как объем-лет явления, различаемые на северо-востоке, как «поместья» и «кормления».

Пожалования имений, населенных тяглыми людьми или людьми низших служб, — в основе такое же пожалование доходов, как и пожалование волостей. Но в первом случае с этим сплетается пожалование земельного имущества, как видно из оговорок: «восхотят ли за ним быти», либо могли «выпроводиться» с движимым имуществом.

Во втором пожалование дохода выступает в чистом виде — волость дается боярину, чтобы он ее «тот год выдержал» или «выбрал на весь год», или дается на определенную цель: «ему тую волость выбрати на окуп жене его и детям», которые в плену в Орде. Это держание состояло в «выбирании» доходов, и только, так как «самое управление в действительности находилось в руках местных жителей и осуществлялось через выборных лиц»{84}.