Стертые времена - Владимир Гой

Навстречу нам попадаются редкие парочки, тут можно ходить безбоязненно – появившиеся не так давно чернокожие промышляют по вечерам в самом центре города, недалеко от собора на площади. И всё-таки возле моста мы встречаем стайку этих ребят. Они стоят под мостом, и в темноте поблёскивают их белоснежные зубы, которым я всегда поражался, – есть там нечего, а зубы всем на зависть. На всякий случай засовываю руку в карман, где у меня лежит складной швейцарский нож, и зажимаю его в кулак – если что, так удар получится более жёсткий. Но они, услышав не французскую речь, нас не цепляют, и мы проходим мимо. Они молчат, и в темноте светятся только их зубы – похоже, они улыбаются. Валерия ослабляет руку, которой она в испуге схватилась за меня.

– Кажется, что Страсбург из французско-еврейского города через несколько лет превратится в нечто другое! – комментирую я встречу с темнокожими ребятами. – А ещё несколько лет назад их тут не было вообще!

Валерия мне напоминает:

– Ведь в Риге уже появился один арабский магазин.

И я понимаю – скоро и у нас будет то же самое, если будет европейское пособие по безработице, да ещё оправдается прогноз о глобальном потеплении и морозы отступят. «Пусть уж лучше будут морозы», – решаю я и закрываю для себя эту тему – всё-таки мы на отдыхе. До отеля идти ещё далеко, и я поддаюсь соблазну, увидев на стоянке свободное такси.

Через десять минут мы подъезжаем к ярко освещённому «Хилтону», и швейцар услужливо распахивает двери. Я провожаю Леру в номер, а сам спускаюсь в лобби-бар, мне хочется ещё выпить. Таких ночных любителей пропустить перед сном пару стаканчиков тут хоть отбавляй. Присаживаюсь в свободное кресло возле бара и заказываю двойной виски с содовой. Мне хочется общения, но тут перекинуться словом не с кем, быстро выпиваю и ухожу, все-таки завтра в путь.

Валерия удивлённо спрашивает:

– Почему так рано?

– Там скучно! – скидываю с себя одежду, ныряю под одеяло, обнимаю её и думаю: «Вот это женщина! Спрашивает, не где ты так долго шлялся, а почему так рано!» – и ещё раз понимаю, как мне повезло.

Глава 21

Весна в Риге – это для меня, наверное, самая лучшая пора, время надежд, ожидания любви и какого-то волшебства.

Я сижу за столиком возле маленькой кондитерской на площади напротив Театра русской драмы. Она открывается в десять, и я как раз в это время приезжаю в Старый город. Я люблю сюда приходить и наблюдать, как люди торопятся куда-то по своим делам и разбегаются с площади в разные стороны по узким улочкам. Солнца с каждым днём становится всё больше, сразу поднимается настроение, и на лицах прохожих появляются улыбки, которых не было видно этой длинной и серой зимой. Женские юбки становятся всё короче, что тоже радует.

Долго не решаюсь набрать номер красавицы доктора, спрашиваю себя, зачем мне это надо, но всё равно звоню.

– Здравствуйте, доктор, я только вчера вечером вернулся из Питера. И позвонить никак не мог, прошу прощения!

Чувствую по голосу, она рада моему звонку.

– Это не страшно, я всё равно была очень занята.

Потом зачем-то пообещал позвонить и встретиться завтра, хотя завтра суббота и я буду дома. И она меня выручает.

– Я не смогу, как и по всем другим выходным!

– Тогда позвоню на следующей неделе, – и кладу трубку.

Мысли о том, что я неисправимый любитель женского пола, посещали меня не раз, и я считал, что это не так уж и плохо в наше розово-голубое время. Моя мама каким-то непостижимым способом узнавала, что я где-то кутил с друзьями, звонила мне домой и строгим голосом просила Валерию позвать меня к телефону. Это были самые неприятные минуты – мама мне строго выговаривала, что я конченый бабник и она не знает, как меня терпит жена, после этого бросала трубку. А Валерия с сочувствием смотрела на меня: «Ну что, получил?» Я молча кивал головой и шёл досыпать. Потом опять звонил телефон, и мама договаривала то, что не успела в первый раз. Мне всегда было интересно узнать, что в это время думал мой отец, но он был немногословен и во всём поддерживал мать.

Не знаю, зачем я собираюсь ей звонить. Да, она чертовски привлекательна, но мысли о том, чтобы с ней переспать, у меня не было, и всё же что-то меня к ней неудержимо тянуло.

Недавно я познакомился с одним художником, это был солидный мужчина лет шестидесяти пяти, он курил сигары и пил исключительно виски, в отличие от меня. Звали его Нормундом. Мы встретились с ним в ресторанчике для художников, который он самолично торжественно открывал ещё в советское время, будучи профессором Академии художеств. Большинство интересных знакомств у мужчин происходит по пьянке. Он говорил по-русски с сильным акцентом, порой не мог вспомнить некоторые слова, я точно так же говорил по-латышски, поэтому мы друг друга отлично понимали.

Он сидел за стойкой бара и пускал клубы ненавистного мне сигарного дыма, от которого я сразу начинал кашлять, мне этот дым стоял поперек горла еще с тех времен, когда я работал в баре. В другой раз я бы просто ушёл, но не тогда – слишком интересным был человек. Профессор пил виски, остроумно шутил и понимал шутку, и это мне нравилось. К вечеру мы были уже крепко навеселе, и он пригласил меня посмотреть его мастерскую, где у него была припрятана бутылочка отличного виски. От такого предложения отказаться я не мог, к тому же это было недалеко. Была зима, булыжник Старого города покрывался тонким слоем невидимого льда, а если ты уже пьян, это намного усложняло задачу. Но мы взяли друг дружку под локоток и справились с ней неплохо, ни разу не упали и благополучно добрались до его дома. Старая винтовая лестница со скрипящими деревянными ступенями вела под самую крышу. Нормунд долго искал в кармане ключ, потом наконец вставил его в замочную скважину и открыл дверь. Через секунду я оказался в царстве его картин.

Для меня это был другой мир, в который я случайно попал. Нормунд пошёл в какой-то закуток своей огромной мансарды под скошенным потолком искать виски, усадив меня в большое мягкое кресло, видимо, предназначенное специально для гостей. С полотен, которые висели вдоль стен и стояли на мольбертах, на меня смотрел большой филин с лицом, очень напоминавшим Нормунда. На одной картине этот филин держал на крыле нежную юную девушку, на другой он закрывал её крылом, и она присутствовала почти на каждой работе. Этими полотнами можно было заполнить любую галерею.

Он вернулся с пузатой бутылкой «Чиваса» и плеснул в два гранёных, ещё советских стакана, в каких подавали газировку и соки в магазинах. Любопытство мучило меня, и я спросил:

– Прекрасные картины! Ты, наверное, к выставке готовишься?

Он отрицательно покачал головой:

– Не на выставку и не на продажу, – он немного задумался. – В этих картинах часть моей жизни!

Он добавил в стаканы солидную порцию виски, и я понял, что они несут в себе нечто сокровенное.

– Натурщицу я искал уже давно, и какие только ни приходили, но они все были мне неинтересны. И вдруг вошла эта девушка, у меня появилось ощущение, словно кто-то зажёг свет. Это было удивительное создание, на вид лет девятнадцати, на самом деле ей было двадцать три. Я сразу предложил ей солидную сумму, предупредив, что полностью обнажаться ей не надо будет. Девушка согласилась. На следующий день она пришла ровно в десять, как мы и договаривались. И чем дольше я её рисовал, тем больше понимал, что начинаю в неё влюбляться. А я ведь не так молод, как ты!

Мне показалось, что он сказал это с болью в голосе.

– Я тянул и писал первую картину очень долго, что мне совершенно не свойственно. Потом я принялся рисовать другую, затем третью, а через полгода я её отпустил. Она ушла, оставшись только здесь, на моих полотнах.

Мне стало его жаль, я поднял свой стакан.

– Давай выпьем за тех, кто помогает нам творить что-то прекрасное в этом мире!

– Давай! – и мы залпом выпили до дна. Я уже собирался уходить. Нормунд это почувствовал и опять налил огромную порцию, давая понять, что моё присутствие ему не в тягость.

– А у тебя с ней что-то было? – бестактно спросил я.

– Нет, что ты, ничего не было! Если бы было, я бы написал только одну картину, а тут получилось иначе!

– Но ты хотя бы ей позвонил? Пригласил бы, пообщался!

– А зачем? Это будет как недопетая песня. У этой истории не может быть продолжения!

Мне стало грустно – такой классный мужик, и надо же было ему так безнадежно влюбиться.

– Давай выпьем за несчастную любовь! – и мы снова осушили стаканы. На этот раз я сразу поднялся и стал прощаться.

На улице была уже полночь, и кто-то нам сверху включил мороз и рассыпал по небу звёзды. Я смотрел вверх и думал: «Господи, какое счастье, я ещё молодой!»

Вспоминая эту историю, решаю позвонить доктору Лане ещё раз. Она поднимает трубку, и я сразу спрашиваю: