Пастырь из спецназа - Михаил Серегин

– Ничего я не знаю! – с раздражением откликнулся главврач. – Твои анализы вообще ничего не показали. Ее – еще неизвестно, что покажут. Да если и покажут? Ты думаешь, Медведев даст этому делу ход? Глубоко сомневаюсь…

А назавтра отца Василия вызвали в ментовку.

– Тут к нам заявление поступило, – явно не зная, как и подступиться к этой теме, начал Скобцов, исполняющий обязанности начальника ГУВД.

– Говорите, я слушаю, – спокойно кивнул отец Василий.

– Некая гражданка утверждает, что вы покушались на изнасилование Веры Ивановны Холодковой… Вам знакомо это имя?

– Вера? – оторопел священник. – Разумеется, знакомо. А что, она разве подала заявление? – задал он самый дурацкий, наверное, вопрос, какой мог придумать.

– Наше законодательство признает право любого гражданина Федерации заявить о любом известном ему правонарушении… – пояснил Скобцов.

– Чушь какая! – возмутился священник.

– Почему чушь? – хмыкнул Скобцов. – Не чушь, а как раз нормальное гражданское право.

– Я не про это! – отмахнулся отец Василий. – Я про изнасилование!

– Так вы что, признаете сам факт? – побледнел Скобцов.

– Упаси господь! – сразу перепугался священник. – И в мыслях этого не держите!

Они проговорили два часа. Понятно, что Скобцов имени заявительницы не раскрыл, но, слава господу, ему хватило ума не пытаться сразу же, не расследовав все обстоятельства дела, повесить на православного священника это дикое преступление. В свою очередь отец Василий не стал скрывать своих мыслей и яростно выложил Скобцову почти все, что думает об организаторах этой грязной инсинуации.

Но кое о чем священник благоразумно умолчал. Он заподозрил, что заявление подоспело в ментовку как раз к моменту замышлявшегося на него покушения. Те, кто все это придумал, явно рассчитывали, что сведения о покушении, будет оно удачным или нет, где-то да просочатся. И тогда у этой дикой выходки Веры появлялся мотив, и неважно, что она сама потом по этому поводу скажет.

Скобцов слушал, морщился, кривил губы, тер лицо руками, но слушал. И только в самом конце произнес фразу, которая объясняла очень многое:

– Не знаю, не знаю, батюшка… мне по поводу «Детей Духа» никто указаний не давал. – И, поняв, какую глупость только что ляпнул, залился краской.

– Очень признателен за откровенность, – ядовито откликнулся священник. – А теперь разрешите откланяться… Мне к повечерию готовиться надо.

Скобцов, все еще красный от стыда, с готовностью кивнул: только бы избавиться от свидетеля своего служебного позора.

Вера отошла на второй день. Она совершенно не помнила, что с ней произошло в тот вечер, и только жаловалась на головную боль и навязчивые мысли о самоубийстве.

– Я не хочу умирать. Ты мне веришь, Костя? – говорила она. – Но эти мысли постоянно прокручиваются в голове, словно кто-то нашептывает…

Костя сокрушенно качал головой: он уже не был уверен, что справится с этой проблемой сам, а отправлять свою знакомую в областную больницу не хотел.

– Нет, Корзинкину я бы ее доверил, – называл он священнику фамилию умершего недавно известного на всю область психиатра. – А этому новому… не знаю… не хочу рисковать. Пусть лучше у меня отлежится…

С того дня отец Василий окончательно потерял покой. То, что костолицему удалось подключить к исполнению своих гнусных планов такого близкого ему человека, приводило его в полную растерянность. Священник довел себя до того, что вскоре ему стало казаться, что за ним постоянно кто-нибудь наблюдает! Как-то уж больно подозрительно смотрела на него торговка семечками на углу; слишком внимательно – дворник у супермаркета, а стоило священнику неожиданно оглянуться, и он обязательно обнаруживал на себе чей-нибудь испытующий или оценивающий взгляд. Он уже и не знал, что думать: то ли половина Усть-Кудеяра принялась активно работать на костолицего, то ли у него самого начались конкретные глюки…

Они с Алексием так и не прекращали ночные дежурства в нижнем храме: диакон – четыре дня в неделю, священник – три, но никто больше не заявлялся. И если бы отец Василий не понимал, что это лишь временная передышка, он бы давно прекратил эту странную «охоту за тенью». Но он понимал, с кем имеет дело. Зная повадку костолицего, можно было смело предсказать: однажды что-то начав, этот решительный, целенаправленный человек ни за что не остановится и рано или поздно себя проявит – стремительно и беспощадно.

Когда в храм зашел тот самый лысый мужичок, что задирал сектантов на празднике, отец Василий как раз собрался идти в больницу – навещать Веру и еще четырех своих прихожанок. Священник скользнул взглядом по лысому задире, узнал его и приветливо кивнул: мужик вызвал в нем самые теплые чувства. Лысый как-то нерешительно переступил с ноги на ногу, но, как только отец Василий хотел миновать его, неожиданно цепко ухватил священника за рукав.

– Батюшка…

– Да?

– Меня… это… Маконя просил зайти.

– Маконя? – Отец Василий не ожидал, что Лысый и Маконя как-то связаны, хотя… да, там, на льду, тусовались как раз шанхайские… – А что случилось?

Мужик замялся и наконец решился.

– Помирает Маконя. Просил вас прийти.

– Помирает? – переспросил священник и тут же вспомнил, в каком состоянии был Маконя у проруби. Наверное, только поэтому он и не пришел на праздник, и дежурную роль главного похабника и штатного задиры пришлось исполнять лысому…

– Ага, – кивнул мужичок. – Точно помирает. Вчера еще ничего был, а сегодня совсем хреновый стал – зеленый какой-то…

Отец Василий на секунду задумался и решил, что Веру навестить еще успеет, а вот к Маконе можно опоздать…

– Что ж, поехали, – хлопнул он лысого по плечу. – Ты на машине? А то я сейчас не на колесах.

– Ага! – радостно кивнул мужик. – Друган за перекрестком стоит, ждет.

До Шанхая они добирались минут сорок. «Друган» лысого оказался таким же помятым и непутевым; битый, грязный «зилок», на котором он приехал, вечно глох, и священнику два раза пришлось вылазить из кабины и ждать, когда это, с позволения сказать, «транспортное средство» прочихается и соизволит сдвинуться с места.

Они миновали и Костин дом, и железнодорожное общежитие, и клуб «Строитель», и лишь на самом краю города водитель с видимым облегчением остановил своего «железного коня».

– Приехали! – радостно ухмыльнулся он. – Вылезай!

Отец Василий спрыгнул на промасленный, черный от угольной пыли снег и направился вслед за лысым к маленькому, покосившемуся от времени дощатому строению. Где-то здесь родился, прожил свою непутевую жизнь, а теперь и умирал Маконя…

Они вошли в черную, разбухшую дверь, прошли темным, пропахшим гнилыми досками и старым тряпьем коридором и оказались в маленькой, почти пустой комнате. Старый, некогда окрашенный синей масляной краской ободранный стол, ведро с застоявшимися помоями, полтора десятка пустых бутылок в углу да железная кровать.

Маконя лежал, прикрыв глаза и сложив руки на груди. Отец Василий перекрестился, поставил на пол свой саквояж с церковными принадлежностями и подошел к кровати.

– Андрей, – позвал он.

Маконя молчал.

Отец Василий вздохнул, наклонился над умирающим, удивился и потянул воздух ноздрями… Точно: Маконя был мертв, и мертв как минимум двое суток – этот запах отец Василий прекрасно знал.

– Что же вы… – обернулся он к лысому и замер.

Лысого в комнате не было и в помине, а у дверей стояли два широкоплечих молодца с обрезками водопроводных труб в руках.

– Не понял… – протянул священник. – А где этот… что привел меня?

– Мы за него, – усмехнулся один из молодцев и двинулся навстречу священнику.

«Ну, с этими-то я справлюсь», – спокойно подумал отец Василий и вдруг увидел, что в дверь, вслед за этими двумя, входят еще двое…

– Вы никак на поминки пришли, ребята? – весело спросил он, медленно отступая к окну.

– Ага! – беззаботно гыкнул один из молодцев. – По тебе!

– Ну, это вряд ли, – улыбнулся ему священник. – Я еще отпеть вас должен, прежде чем…

Конечно же, парень ударил без предупреждения. Отец Василий отклонился, перехватил молодца за локоть и мягко перенаправил его лбом в стену. Получилось громко.

– Лысый! – крикнул священник. – Ты где, сукин сын! – И тут же поставил блок, а за ним и второй: парни останавливаться и не думали. – Лысый, где ты?!

Его уже прижали к кровати и, навалившись втроем, уронили прямо на окоченевшее тело Макони. Отец Василий с трудом увернулся от удара трубой, ударил кого-то ногой в лоб, из положения лежа поставил блок и увидел, что в дверь заходят еще двое. «Мама родная!» – охнул он и признал, что разойтись по-хорошему теперь уж точно не удастся.

– Ур-рою! – кинулся на него самый крепкий.