Мальчик-менестрель - Арчибальд Кронин

В дальнем конце гостиной за столиком в стиле «буль» с книгой в руках сидела стройная, элегантная женщина лет тридцати. У нее было бледное ухоженное лицо с тонкими, правильными чертами, которое даже сейчас, в минуту отдыха, сохраняло сосредоточенное выражение, и коротко стриженные, что очень ее молодило, прекрасные каштановые волосы. Одета она была просто, но изысканно — в темно-серый шелковый костюм без излишеств, украшенный потрясающим шелковым, алым с серым, восточным шарфом.

Десмонд, действительно сраженный наповал, отдал шляпу слуге и остался стоять у дверей, выпрямившись и опустив руки по швам. Так, замерев, он простоял достаточно долго, тихо радуясь про себя, что его опоздание явно вывело ее из себя, чего он, собственно, и добивался.

Наконец, так и не сумев заставить Десмонда совершить хоть какую-нибудь промашку, она подняла глаза, но осталась сидеть. Она молча рассматривала его — критически и не слишком дружелюбно, не преминув отметить про себя великолепный римский покрой его костюма, который, и этого она не могла не признать, еще больше подчеркивал красоту молодого человека.

— Итак, вы и есть наш новый викарий? — холодно поинтересовалась она.

— Полагаю, что так, мадам, — ответил Десмонд, не сдвинувшись с места.

— Я слышала, что для плейбоя вы неплохо управляетесь с младенцами.

— Мадам, я был бы счастлив, если это самое плохое, что вы про меня слышали.

— Поскольку в городе вас любовно зовут отцом Десмондом, — сдержанно улыбнулась она, — можно и мне вас так называть?

— Мадам, я не смею рассчитывать на такую степень доверия при первом знакомстве, но надеюсь в дальнейшем заслужить вашу любовь.

Почувствовав, что подобный обмен любезностями ничем хорошим для нее не кончится, дама сказала:

— Садитесь, пожалуйста.

Что Десмонд и сделал — легко, непринужденно и без лишней суеты. Она же не сводила с него пристального взгляда холодных серых глаз.

— По крайней мере, вы хотя бы отличаетесь от вашего предшественника, — заметила госпожа Донован. — Я как-то пригласила его на чай. Только раз. Но мне и одного раза хватило. Он сидел на краешке стула, поджав губы и словно язык проглотив со страху, а руки у него дрожали так, что чай выплескивался из чашки.

— По крайней мере, он хотя бы не был плейбоем, мадам.

— Нет, не был. Хороший, трудолюбивый пастырь и при этом невыносимо скучный. Я была счастлива, когда ему дали собственный приход. Могу я предложить вам чашку чаю?

— Я пришел в надежде, что меня угостят вашим знаменитым чаем, — улыбнулся своей неотразимой улыбкой Десмонд. — И рад, что вы меня не разочаровали.

Она потянула за шнур звонка рядом со стулом и отложила книгу — прекрасно переплетенное издание «О подражании Христу», — обронив:

— Я получила Фому Кемпийского[53] от вашего отца. Которого я хорошо знала и любила.

— Благодарю вас, мадам. За своего отца и от себя лично.

В эту минуту принесли чай. Слуга осторожно поставил тяжелый серебряный поднос со старинным сервизом марки «Споуд»[54] и трехъярусной вазой для пирожных.

— Спасибо, Патрик, — произнесла мадам, а когда Патрик вышел, поклонившись и бесшумно закрыв за собой двери, добавила: — Ирландские слуги, если их как следует вышколить, лучшие в мире, святой отец. Но если этого не сделать и распустить их, они сразу становятся худшими в мире. Запомните мои слова. Они еще пригодятся вам при общении с прислугой в доме священника.

— Нашу добрейшую миссис О’Брайен испортить невозможно. Скорее она испортит нас.

— Я вовсе не желаю, чтобы меня портили, — отрезала мадам, которая, похоже, восприняла слова Десмонда как мягкий упрек в свой адрес. — Или чтобы меня окружали одни лизоблюды. Патрик — мой дворецкий и одновременно шофер, его жена Бриджит — замечательная кухарка, ей помогает на кухне деревенская девушка Морин. А сын одного из арендаторов три раза в неделю приходит ухаживать за моим скромным садом.

Десмонд никак не прокомментировал полученную информацию, словно хотел показать, что дама слишком много говорит и это дурной тон.

В результате ей ничего не оставалось, кроме как заняться подносом с чаем.

— Сливки? Сахар?

В ответ Десмонд только покачал головой. Тогда она протянула ему чашку чистого чая — горячего, ароматного и очень вкусного. Внимательно проследив, как он с видом знатока осторожно отхлебнул чай, она вопросительно подняла брови.

— Мадам, ирландский чай всегда хорош, но этот, словно манна небесная, должно быть, послан Небесами.

— Нет, вовсе не Небесами. Он доставлен прямо с особой цейлонской плантации. Что будете есть?

Десмонд взял два тончайших, восхитительных на вкус сэндвича с водяным крессом и отставил тарелку.

— Как? А торт?! Бриджит не переживет, если вы не попробуете хоть кусочек. Я-то думала, что все викарии обожают пирожные и торты.

— Не только викарии, но и клир в целом, — улыбнулся Десмонд, послушно взяв кусок роскошного домашнего торта, и весьма остроумно рассказал забавную историю об отце Бошампе и шоколадном торте.

Однако госпожа Донован, вовремя вспомнив, что собиралась проявить строгость к молодому священнику, даже не улыбнулась.

— Мне не нравится, когда высмеивают доброго пастыря. Однажды я слышала проповедь вашего отца Бошампа. Она меня просто потрясла.

— В Уинтоне, мадам?

— Да. Я как-то была там проездом.

Десмонд сидел, не в силах произнести ни слова, — его вдруг захлестнуло какое-то странное чувство, необъяснимое ощущение того, что когда-то, давным-давно, он уже видел мельком эту замечательную женщину, которая теперь сидела рядом с ним и предлагала ему вторую чашку чаю.

— Я с нетерпением жду, что вы поделитесь со мной своими кошмарными впечатлениями о Килбарраке. После Рима вы, должно быть, испытали настоящий шок.

— Ничего подобного, мадам. Я ведь ирландец, впрочем, как и вы, сударыня. Что действительно меня потрясло и заставило испытать несказанную радость, так это воистину прекрасная, просто великолепная церковь, где мне, скромному рабу Божию, дозволено служить нашему Создателю. И здесь я не могу удержаться, чтобы не сказать о неожиданном удовольствии получить приглашение на чашку чая в согретом Божией благодатью доме дарительницы этой изумительной церкви.

— К чему столько слов, отец Десмонд?!

— Да, когда меня что-то трогает до глубины души, я сразу глупею и начинаю говорить слишком много. Словом, я не просто люблю, а обожаю эту церковь и благословляю ее дарительницу.

— Я тоже люблю свою церковь, отец Десмонд. Только это и держит меня в ирландской глуши. Это, да еще мой дом, который я тоже люблю. После смерти мужа мне пришлось стать деловой женщиной, а в Дублине у меня головной офис с многочисленным персоналом. И волей-неволей приходится туда ездить. Однако, так как у меня есть своя выделенная телефонная линия, я стараюсь принимать решения здесь и выбираться в Дублин как можно реже. — Тут она замолчала, а потом спросила: — Но почему мне приходится говорить одной?

— Потому что я вас внимательно слушаю, мадам. Возможно, до вас дошли странные истории о моем пребывании в Риме. В них нет ни капли правды. Я просто старался быть вежливым. И мне было скучно. Но какое счастье оказаться на родине, в обществе ирландской леди, столь очаровательной и утонченной, столь благородной и — о боже! — дорогая госпожа Донован, вы должны остановить меня… Я пришел сюда, исполненный решимости быть с вами таким же невежливым, как и вы со мной тогда, в воскресенье, в церкви. Но я получил такое удовольствие от общения с вами, что и сам теперь не знаю, что говорю. — С этими словами Десмонд решительно поднялся и произнес: — А сейчас мне пора идти… Вечером у меня молитва на благословение, а наш добрейший каноник требует от меня пунктуальности.

— Тогда в следующий раз вы должны прийти пораньше, — тепло улыбнулась мадам Донован, тоже поднявшись. — Я провожу вас.

Она на секунду задержалась рядом с ним в мощеном портике. На небе уже показались первые звезды.

— Ну разве не божественно? — выдохнула она. — Божественный вечер. Если вы опаздываете, Патрик может вас подвезти.

— Спасибо, но не стоит, мадам. Я с удовольствием прогуляюсь.

— Есть короткий путь до церкви через лес. Как-нибудь я вам покажу. Доброй ночи, Десмонд, — протянула ему свою нежную теплую руку мадам Донован.

— Доброй ночи, дорогая госпожа Донован.

Она смотрела, как он энергично шагает по подъездной дорожке, и вдруг ей почему-то ужасно захотелось, чтобы он оглянулся.

И он действительно оглянулся.

Когда Десмонд скрылся за высокими воротами, она прошла к себе в комнату и посмотрела на себя, возбужденную и разгоряченную, в зеркало. Ей понравилось то, что она там увидела, и она улыбнулась, но затем отпрянула от зеркала и громко сказала: