Красиво жить не запретишь - Иван Мотринец

— Вот уж нет, я таким долгожителем быть не желаю, — отказался Скворцов. — А может, действительно нужен пост в больнице? Хотя Маша там под постоянным наблюдением, в этой палате — круглосуточно свет, неотлучно люди из персонала. И все же пост нужен! Раз — безопасность Маши, два — Федосюк сам либо некто из подосланных им мог узнать, что ее увезли без сознания, но живую. Зевак было при этом немало. Вот и выход на след. Поставим реанимацию на прослушивание?

— Уже сделано, — отозвался Иванцив. — Вы об охране позаботьтесь.

Они опоздали примерно на четверть часа. Еще раньше, два часа назад, дежурный врач реанимационного отделения распорядился перевести Машу, пришедшую в себя, в другую палату, чтобы она спокойно поспала.

— Дрянь недобитая! И что теперь делать? Меня же, как пить дать, уже ищут-свищут, — Федосюк нервно кружил по комнате, обставленной с претензией на вкус, но больше свидетельствующей о тугом кошельке хозяина.

Хозяин квартиры, лет тридцати с небольшим, выглядел вполне интеллигентно: черная, ухоженная бородка, быстрые карие глаза, крупный, но хорошей лепки нос. Портили впечатление уши, слишком заметно отстающие от черепа, слишком розовые. Он, сидя в кресле, спокойно курил, наблюдая за Федосюком. Тот резко остановил свое кружение, почти крикнул:

— Что ты молчишь! Ждешь, пока я слиняю отсюда? Такой гость — хуже татарина?

— Жду, когда, наконец, утрешь сопли и будешь готов к мужскому разговору.

— Я же пришел к тебе за советом. Но, черт побери, земля горит под ногами, именно такое ощущение. «Тачку» поставил метрах в трехстах от дома, но… Они же там, в милиции, не все олухи, а «Жигуль» — не иголка в сене.

— Кстати, знаешь, как найти эту самую иголку в сене? Сжечь стог.

— Не врубился.

— Да я так, чтобы выпустить пар. Сказанное здесь тобой, надеюсь, чистосердечное признание? Иначе игра сразу не в твою пользу пойдет.

— Не убавил — не прибавил. Но сколько не шевелю мозгами, не пойму, зачем эта сучка следила за мной.

— Их карты мы не знаем. Пока. Но сдается мне, что интересуешь ты ментов исключительно по одной причине: убийство старухи. Из них уже, небось, душу вытрясли, а там и звезды полетят: в прекрасном, орденоносном городе Львове убивают таких замечательных граждан, как профессор мединститута. Кстати, ты точно не тюкнул ее по головке? Любя? Или из ревности?

— На кой мне она на кладбище? Живая — меня ценила, хотя, чтобы выжать из нее пару кусков, надо было попотеть.

— Ну, ты мужик в хорошей форме.

— Бей, бей лежачего! Да я при ней был долгое время вроде личного секретаря.

— Секретарша обошлась бы ей дешевле. Но о вкусах не спорят. Лады, пора подводить черту. Ты здесь прохолонь окончательно, встряхни мозги. А я смотаю по тройке адресов, улажу, что нужно, узнаю, что нужно.

— Да скажи мне по-человечески, что же можно сделать в моем положении?! Я здесь без тебя волком завою.

— Там, на полке, найди и полистай Уголовный кодекс.

— Ты что, думаешь, мне самому надо идти в милицию?

— В тридцать лет ума нет — и не будет. Но это — не про нас. Все сделаем красиво, не гони лошадей. Я — скоро.

Ждать пришлось долго. Федосюк успел прикончить найденную в баре бутылку «Совиньона», докурить свой «Космос» и приняться за «Мальборо», взятые там же, в баре. Кодекс он отыскал без труда, но с трудом продирался сквозь зловещие строки статей и параграфов, переполняясь липкой, бросающей в пот тревогой и все более укрепляясь в мысли: его конкретный случай — совершенно особый, чистейшая психология. Никакого умысла, преднамеренности и так далее. Переспал с красивой телкой, вовсю старался, чтобы и она получила кайф сполна. Уж он-то в таких играх мастер экстра-класса. А не прошло и часа, как та кобра дошла в его руках до состояния раскаленной сковородки, и вдруг этот, ее подлый телефонный звонок, слава Богу, услышанный им. Кто бы на его месте не озверел!

Послышались короткие, частые, оглушительные для нынешнего состояния Федосюка звонки в дверь. Замерла на полпути к пепельнице рука с сигаретой. Так долго и нагло вряд ли могут звонить приятели или знакомые Кости. Неужели пришли за ним, Виктором? Тогда вот-вот взломают дверь.

Но прозвучал еще один звонок, на сей раз леденяще длинный, и наступила тишина там, снаружи, теперь комната наполнилась иными звуками — частыми ударами его сердца. И мысли медленно переключились на более близкую, физически ощутимую и никогда ранее не испытанную опасность. Тахикардия в его возрасте? Нет, чепуха, всего лишь нормальная реакция на стресс.

Сколько просидел в сумерках, без движения, он бы не смог определить. Час, два или все пять? И когда, наконец, услышал шорох ключа в дверном замке, звук захлопывающейся двери, не ощутил ничего, кроме усталости. А Костя первым делом включил настенное бра, закурил сигарету и коротко засмеялся, остановившись рядом с креслом Федосюка. Пустая бутылка, гора окурков, раскрытый Уголовный кодекс, неподвижный Виктор и взгляд, и смех Кости ясно выражали его отношение к нынешнему Виктору: слабак.

— Ну, и какую статью ты себе подобрал?

— Да здесь черт ногу сломит. И ничего, даже похожего, на мой случай.

— Ой ли? Кодекс чтиво общедоступное, все по полочкам разложено. Ты тянешь на покушение на убийство. Можно, правда, умеючи, свести на непреднамеренное, в состоянии ослепления, нанесение тяжкого телесного повреждения. Но за тобой же, как мы выяснили, шла охота до того, как. Так что навесят — шейный позвонок, гляди, не выдержит.

— Вот это слова друга!

— Минуточку! Насчет друга — ты торопишь события. Едва, по прежним нашим стыковкам, тянешь на приятеля. Но это поправимо. А теперь так: либо продолжай сморкаться в тряпицу, либо будем по-мужски решать твои проблемы.

— Костя, ты же знаешь, как меня приперло…

— Сейчас знаю больше твоего. Бабки, надеюсь, у тебя есть? Понадобятся, и немалые.

— Все равно что нет. Пара кусков.

— Ну, ты орел! Старухе-то не один год служил.

— Знаешь, как-то не привык — деньга к деньге. На сегодня всегда и на все хватало.

— Ну, этот вопрос мы обсудим в другой раз. Не хватит бабок — заработаешь, работа, не боись, не пыльная, живот не надорвешь.

— А я и не ломаюсь. Только, ты же знаешь, мне за дверь и нос опасно высунуть.

— Все — путем. Секи информацию. Тебя, как я и думал, клеют к убийству старухи. Убивал — нет, не о том сейчас речь. Но ты из ее постоянного окружения. И жизнь заметную ведешь. Не знаю, сколько времени, но менты следили за тобой, это — информация из первых рук.

— Костя, но за мной ничего нет! Тем более после смерти Черноусовой — с ней все концы в воду.

— На тебе — покушение на убийство. Не знаю, чем взяла тебя подсунутая тебе баба, но, видать, душу ты с ней облегчил. Ибо не спешила бы докладывать капитану. Она все еще в тяжелом состоянии, в реанимации, так что гром, думаю, не грянул, показаний еще не давала. И тут одно из двух: либо заставить ее замолчать, либо обеспечить ее вечное молчание.

— Значит, она в клинике? Туда, да еще вечером, да еще в реанимацию — не сунешься. Но если бы даже удалось с ней переговорить, все впустую. Она из тех, что ни Бога, ни черта не боится, сейчас озверела, скорее всего, от злости, крови ответной жаждет. Бабки вряд ли приведут ее в чувство.

— Так что решаем: молчать ей отныне и навеки?

— Костя, это — безнадега. Я тебе говорил: реанимация — глухая оборона. А даже если вдруг выгорит — мне же вышка засветит.

Но Костя хорошо подготовился и к разговору с Виктором и к последующим действиям. Разумеется, руководствуясь не совсем отвлеченным для него понятием товарищества. Ему нужен был партнер, надежнее и безмолвнее собаки. Он решил сам сотворить то, что требовалось для успешного продолжения собственного весьма доходного, но опасного дела.

Кроме того, спокойный, ироничный Костя все более увлекался этим детективным сюжетом, ощущал себя его талантливым, изобретательным создателем. Примерно через час Виктор, ставший в минуту бородатым и длинноволосым, и более всего смахивающий теперь на зашоренного любителя каких-то там муз, отъехал спокойно от дома в собственной машине, успевшей изменить номерной знак. Поручение Кости было несложным: передать из рук в руки несколько икон и пару допотопных, на вкус Виктора, гравюр некоему Чеславу, который совсем неплохо говорит по-русски. Полученный от этого Чеслава конверт надлежало доставить Косте, не вступая с говорящим по-русски господином ни в какие искусствоведческие дискуссии.

Проблемами самого Виктора занялся Костя.

Телефонный звонок разрушительно ворвался в первый, еще поверхностный сон Иволгина.

— Слушаю, докладывайте, майор не сомневался, что этот, в общем, не очень поздний звонок сулит очередную неприятность. Отнюдь не будучи пессимистом, он привык доверять собственному профессиональному чутью.