Апельсин потерянного солнца - Ашот Бегларян

в ответ на слова Элеоноры об удавшемся сюрпризе. Затем абсолютно непринуждённо дал ей пару советов относительно того, как должны вести себя ученики, особенно на перемене, чтобы ремонт и социалистическое имущество оставались в целости и сохранности не один год. Впрочем, это больше был повод для поддержания разговора, тон которого обнадёживал.

В один момент Алеку даже показалось, что по лицу Элеоноры скользнула тень застенчивой улыбки. В любом случае в ней не осталось и следа от чопорности, которая, скорее, была неким капризом женщины, знающей себе цену, или же защитной реакцией порядочной девушки в общении с незнакомым молодым человеком. Теперь же, словно сломав невидимую оградительную стену, она открылась и даже направила флюиды благосклонности в сторону своего ухажёра. Однако это ещё не означало, что девушка вот-вот бросится в объятия парня.

Вдобавок к советским общественным установкам, родители воспитывали Элеонору и двух её сестёр в согласии с обычаями и традициями предков, а также личным примером, внушая детям с подросткового возраста, что семья — не просто первичная ячейка общества, но сама суть существования, а первый долг и жизненное предназначение женщины — быть верной спутницей мужу, образцовой домашней хозяйкой и достойной матерью. Не удивительно, что скромной и целомудренной девушке потребовалось ещё немало времени, чтобы убедиться в правильном выборе спутника жизни, ощутить настоящее эмоционально-энергетическое родство с ним. Она долго боролась сама с собой, нервничала и тревожно спрашивала себя, не слишком ли импульсивно поступает, не ошибается ли в своих чувствах? И как отнесутся к её выбору родители и ближайшие родственники?..

Лишь спустя два месяца они стали встречаться, а ещё через месяц Элеонора повела знакомить Алека со своими родителями.

Глава 18

Отец Элеоноры был столяром, но не обычным ремесленником. Про таких в народе в шутку говорили: «руки растут из головы». Как Буратино у папы Карло[42], в руках у мастера любое изделие словно оживало. Бориса Левоновича в городе знали все известные и состоятельные люди, армяне, азербайджанцы, русские, евреи. Даже некоторые представители партийной элиты считали за честь заказывать мебель, двери и другие предметы из дерева у него в мастерской, расположенной в центре города.

Что касается матери Элеоноры, Эвелины, то это была скромная, тихая домохозяйка, родом из Нагорного Карабаха.

Немногословный и сдержанный Алек сразу пришёлся ко двору. Папа девушки почувствовал в молодом прорабе родственную душу трудового человека. У них сразу завязался предметный разговор, а в дальнейшем — некая корпоративная дружба. А мать была рада, что Алек оказался земляком. Узнав об участи отца Алека, Борис Левонович и Эвелина Амбарцумовна и вовсе преисполнились настоящей родительской жалости к парню.

— Эвок, — с умилением обратился Борис Левонович к супруге, — нам надо поскорее познакомиться с этой героической женщиной, которая одна вырастила и воспитала достойных сыновей.

В ближайшую субботу Алек отправился за матерью в деревню.

Кнар, конечно, обрадовалась вести, но приглашение знакомиться с родителями невесты застало её врасплох. За всю свою жизнь она всего лишь дважды выезжала из деревни в город — оба раза когда сыновья поступали в институт: Алек — в Баку, а Эрик — в Ереване.

— Ой, даже не знаю, как быть, — растерялась мать. — Всё так неожиданно. Я никогда сватьей не была… Мне надо подготовиться…

— Мама, надо ковать железо, пока горячо, — шутил Алек. — А то могут передумать.

— Они должны танцевать от радости в укромном месте, что ты выбрал их девушку, — в тон ему парировала мать.

На самом деле Кнар не сказала ничего высокомерного или оригинального — это было распространённое после войны полушутливое-полусерьёзное изречение, ибо даже спустя пятнадцать лет после войны число женщин в Стране Советов, согласно статистике, было на двадцать миллионов больше, чем мужчин, и многие девушки вынуждены были засиживаться в девках, а то и вовсе отказаться от мечты о замужестве.

Кнар стала готовиться к необычной для себя, крайне волнительной встрече. Она попросила молодую соседку помочь покрасить хной волосы. Вдобавок та сделала на голове Кнар скромную, но достаточно стильную причёску с начёсом на макушке, подстригла ей брови.

Кнар порылась в большом старом комоде и нашла несколько новых платьев, блузок и костюмов, отправленных ей в подарок Алеком на дни рождения и в женские праздники. Были тут и пара модных шляпок, шали и косыночки, изящные перчатки и даже туфли на высоких каблуках, которые Кнар и не примеривала. Она была искренне удивлена обилию вещей, так как о многих подарках со временем просто забыла. Молоденькие модницы мечтали бы о таком гардеробе, Кнар же могла носить один и тот же жакет или кофту в течение нескольких лет, при этом умудряясь сохранять их в почти новом виде. Ей и многим её сверстницам, рассеянным по всей огромной стране под названием Советский Союз, не было надобности, вставая рано утром, накладывать макияж и одеваться в нарядные одежды, потому что некому было показать себя — ведь их любимые мужья погибли или пропали на фронтах ненасытной войны. Широко рекламируемый за пределами Союза образ богато одетой и ухоженной до кончиков волос европейской женщины конца 1950-х был явно не про них…

Кнар долго не могла выбрать подходящую одежду, стесняясь позвать на помощь сына. Невольно вспомнила малышку Гоар, её огромные агатовые глаза. «Вот помогла бы дочурка, посоветовала, — Кнар вытерла навернувшиеся на глаза слёзы. — Не уберегла малышку… Цавт танем[43]!»

Наконец она остановилась на светлом костюмчике в горошек, выбрала нарядную блузку к нему, а в качестве аксессуара — цветастую косыночку.

Алек был изумлён, увидев мать в образе горожанки. Она, казалось, помолодела лет на десять. Ежедневный тяжёлый труд на поле не испортил её хрупкую фигуру. Сутуловатые, но мягкие покатые плечи, тонкая талия, стройные ноги на, пусть и невысоких, но каблуках. Крестьянку в Кнар выдавали лишь заскорузлые, узловатые кисти рук. А обветренное лицо не только не портило образа в целом, но, наоборот, придавало ему своеобразную изюминку — шарм загоревшей на морском курорте женщины.

— Мам, ты прямо Брижит Бардо[44]! — воскликнул Алек.

— А кто это?

— Французская актриса кино, мировая красавица.

— Не знаю и не хочу знать. От таких красавиц все беды в мире…

— Но разве быть красивой плохо, мама?

— Эти бесстыжие кривляки только и могут, что охмурять мужчин. Не та любима, что красива, а красива та, кого любят. И любят не глазами, а душой. Надеюсь, ты не обманулся на внешность своей девушки.

— Нет, мама, Элеонора другая… Вот увидишь, она тебе понравится…

Глава 19