Остров Колдун - Евгений Рысс

– Теперь неважно, Валя, – сказал Фома Тимофеевич. – Теперь на судне пообедаем.

Фома посопел носом и хмуро сказал:

– Дед, я насчет судна наврал, судна-то не было. Это я, чтоб он испугался.

Глава восемнадцатая. КОРАБЛЬ НА ГОРИЗОНТЕ

Жгутов вскочил. Его очень поразило, что он, оказывается, попался на удочку. Мог бы нас всех поодиночке убить, да теперь поздно. Он огляделся. Мы все стояли вокруг него. Глафира, Фома, я, Валька, Фома Тимофеевич, решительные, готовые к любой драке. С нами ему не справиться. Он вздохнул и опять сел на камень.

– Докатился, Жгутов, – сказал Фома Тимофеевич,

– Несчастное стечение обстоятельств, – хмуро сказал Жгутов.

– Это что нас перебить не удалось, что ли? – спросил капитан.

– И это тоже, Фома Тимофеевич, – ответил Жгутов. – Не везет мне, вот и всё.

Меня очень удивили его слова. Уж, кажется, сам себе человек яму вырыл, сразу видно, а ему, понимаете, кажется, что не везет, что просто несчастное стечение обстоятельств, что он-то ни в чем не виноват. Просто судьба с ним неправильно поступила. До чего же не может человек на себя со стороны посмотреть. Я подумал, что это надо себе заметить и научиться смотреть на себя со стороны.

Капитан, очевидно, решил, что он уже здоров и нечего ему прохлаждаться.

– Даня и Валя, – сказал он резким, строгим голосом, и мы почувствовали, что снова у нас есть капитан, все знающий, обо всем думающий, за все отвечающий; и, честно сказать, это было очень приятно. – Даня и Валя, идите в бот и быстро тащите хлеб, спички, консервы. Только быстро, понятно?

Мы с Валькой торопливо полезли на бот.

За прилавком лежала куча книг, Казалось, что при толчке, когда бот выкинуло на берег, книги случайно упали с полки. Даже если б мы знали, что продукты спрятаны в боте, может быть, последнее место, где бы мы стали искать, было бы это. Ловко сообразил Жгутов.

Но сейчас, точно зная, где спрятаны продукты, мы, несмотря на темноту, без труда их нашли. Разгребли книги и сразу нащупали буханку хлеба. Мне кажется, что, пока я разрывал книги дальше и вытаскивал банку за банкой консервы, Валька отщипнула кусок хлеба и жевала его. Что-то она долго молчала и не ахала и не восторгалась, а это совсем на неё не похоже. Впрочем, я её не виню. Мы очень изголодались. Наконец мне попались спички. Я разыскал фонарь, зажег его и при тусклом свете заправил ещё два фонаря. Горючего в баке было много. Если бы бот наш не лежал на песке, наверное, с этим горючим мы бы спокойно дошли до дома.

Теперь нам было светло. Я оглядел магазин. Все перемешалось: книги, тетради, картины, банки с чернилами. Я вспомнил, как мы старались во время шторма правильно расставить по полкам Гоголя – к Гоголю, Толстого – к Толстому, и мне стало смешно. А все-таки молодец был Степан! Не задал бы он нам работы, было бы куда труднее.

Теперь мы разгребли всю эту гору книг, тетрадей, картин и под ними нашли и сахар, и чай, и консервы. Оказалось, что среди консервов очень много банок с тушеным мясом, как раз тех, которые я очень люблю.

Мы быстро перетаскали наши запасы на берег и сложили на чистую простыню, которую нашли в уголке за прилавком. Как приятно было смотреть на всю эту гору пищи, как приятно было думать, что скоро мы будем сыты и сможем спокойно ждать, пока придет за нами корабль!

Глафира, Валя и мы с Фомой взяли простыню за четыре конца и медленно двинулись к пещере.

Все время, пока мы таскали продукты, Жгутов, по-прежнему опустив голову, сидел на камне. Но, когда мы двинулись к пещере, он вдруг поднял голову.

– Теперь вы меня голодать заставите, – сказал он. – Ну что ж, ваша взяла. Но только смотрите, моя игра ещё не кончилась.

Фома Тимофеевич остановился и посмотрел на Жгутова.

– Пожалуйста, – сказал он, – завтрак, обед и ужин тебя ждут каждый день. Приходи, ешь.

– Фома Тимофеевич, – жалобно сказал Жгутов, – дайте мне мою долю.

Я понимал, как ему не хотелось три раза в день приходить к людям, которых он пытался убить. По чести сказать, я бы охотно дал ему его долю. Тоже и нам было мало радости видеть его противную физиономию. Но Фома Тимофеевич рассудил иначе.

– Нет, Жгутов, – сказал он, – на судне стол общий, ну, и на необитаемом острове тоже.

Я думаю, что капитан не хотел выпускать из виду Жгутова. Мало ли что могло взбрести в его сумасшедшую голову. А так все-таки три раза в день мы могли за ним наблюдать.

Мы двинулись дальше, неся простыню, и Жгутов крикнул нам вслед просительным тоном:

– А сейчас когда приходить? Видно, он не успел толком поесть – Валька ввалилась на бот и помешала ему. Видно, и его тоже мучил голод.

– Через полчасика, – ответил Фома Тимофеевич. – А раньше придешь, тоже не беда, поможешь водорослей набрать для костра.

Жгутов промолчал и остался сидеть на камне и даже нам вслед не смотрел, а смотрел в море и думал свою, наверное, горькую думу. А может быть, и не так. Может быть, просто сидел и отчаянно искал выход, придумывал разные способы, как бы все-таки нас одолеть, убить, уничтожить. Не знаю я и не хочу даже знать, о чем думал Жгутов.

В углу пещеры мы расстелили простыню, сложили на неё аккуратненько кирпичики хлеба, консервы, чай, сахар, и как-то сразу пещера стала как настоящий дом, и, по чести сказать, если бы только я не думал, что мама очень волнуется, мне бы хотелось здесь пожить недельку-другую.

Быстро мы натаскали водорослей, и перед входом в пещеру загорелся костёр. Мы с Фомой сбегали ещё раз на бот и притащили кастрюли, ножи, ложки, несколько тетрадей на растопку и ломик, чтобы повесить на нем чайник или кастрюлю. Ломик одним концом уперли в скалу, а под другой конец подставили камень, который лежал недалеко. Когда мы брали тетради, я подумал, что, может, стоит взять несколько книг. Спросил об этом Фому, а он помолчал, посопел и сказал, что не надо. Он был, конечно, прав. Книги жечь неприятно. Все-таки люди думали, старались, писали.

И вот загорелся костёр, и над огнем висели кастрюля и чайник, и чайник скоро начал шуметь, и в кастрюле булькало растопившееся сало, и мы с Фомой большими ломтями нарезали хлеб, а Фома Тимофеевич предложил накрошить хлеб прямо в консервы. Там было столько сала, что получилось вроде очень густого супа. Глафира насыпала в чайник чаю, и чайник закипел, и наконец мы сняли ломик с кастрюлей и чайником и сели вокруг кастрюли все пятеро с ложками, А тут и Жгутов подошел, и ему тоже дали ложку, и он сел вместе с нами, и мне было так хорошо, что я даже и на него не злился. И мы с серьёзными, задумчивыми лицами, стараясь не торопиться и не ронять достоинства, начали ложками доставать из кастрюли куски пропитанного горячим салом хлеба и дули на них, стараясь показать, что мы не торопимся, что мы не умираем от голода, а просто неторопливо, прилично едим.

Как было хорошо почувствовать себя сытым! Честное слово, иногда имеет смысл поголодать, чтоб испытать это удивительное удовольствие. Пока мы ели, чай настоялся, и Глафира его разлила по кружкам, и мы насыпали сахару кто сколько хотел и мешали ручками ножей и потом пили его – крепкий, сладкий, с хлебом, – и перед нами лежало огромное голубое море, и даже чайки кричали весело, так было нам хорошо.

Много есть скверного в кораблекрушении, но все-таки бывают и хорошие минуты. Не знаю, испытывали ли ребята из моей воронежской школы столько радости, сколько я испытал.

Как только мы кончили пить чай, Фома Тимофеевич сказал:

– Я позволил вам побездельничать, поскольку вы давно не ели и все заслужили обед, а теперь хватит. Чья очередь у флага стоять?

– Моя, – сказала Валька.

Фома Тимофеевич с сомнением на неё посмотрел.

– Ну, может, тебе и отдохнуть стоит, – сказал он. – Всё-таки ты набедовала сегодня. Да, пожалуй, и очередь надо заново ставить, раз у нас перерыв получился. Ну, мальчики, кто из вас пойдёт?

– Я, – сказали мы оба с Фомой.

– Ты, Фома, уже стоял, – сказал я. – И за себя и за Вальку. Теперь я постою.

Сейчас, когда я был сыт, мне даже хотелось постоять у флага, посмотреть на море, попридумывать разные интересные вещи. Фома не стал спорить. Я поднялся на вершину скалы и оглянулся, чтоб посмотреть на своих, чтобы проверить, виден ли им я. Фома, Глафира, Валька и капитан сидели вокруг костра. Валька смотрела на меня и, увидев, что я обернулся, помахала мне рукой. Вниз по скале медленно спускался Жгутов. Мои были все вместе. Им было хорошо, моим друзьям и товарищам, а Жгутов шел один, и теперь до следующей еды ему предстояло сидеть одному у себя в расселине, смотреть на море и думать о будущем, которое для него обязательно будет плохим.

Я даже чуть было не пожалел его, но вспомнил Степана, додумал о Глафире, представил себе, как стоял Жгутов с гаечным ключом в руке, как он смотрел на Фому Тимофеевича, и перестал его жалеть.

Мне предстояло два часа шагать взад-вперед и обводить горизонт глазами. Так думал я и посмотрел на гладкую морскую даль, потом повернулся направо, потом повернулся назад, потом повернулся налево – и остолбенел. Черная точка двигалась по голубому морю. Нет, не точка – крошечный кораблик, крошечный потому, что он был ещё далеко, шел прямо к острову. А может быть, мимо острова? У меня даже сердце упало от неожиданности. Я растерялся. Я помнил, что, если увидишь корабль, надо что-то делать. Только я забыл что.