Иероглиф - Михаил Савеличев

К счастью, мы живем в мире волшебных предметов — машин, компьютеров, автоматов, которые своей самостоятельностью снимают с нас ответственность за совершенные поступки и превращают нашу жизнь в волшебный театр, наполненный притворными страданиями, наигранной смертью и кровью, сделанной из кетчупа. При всей нашей разумности и прозорливости мы никак не можем уяснить для себя — какая же связь между железкой в моих руках и страшной смертью еще несколько секунд назад бежавшего в мою сторону человека? Только волшебство. Только театр. Только сценарий.

И в подобном ощущении, наваждении я не нашел ни одного случая пусть на мгновение, на секунду превращающего меня в стремящегося только убивать зверя. Там я всегда был человеком, как ни дико это звучит.

Все случилось намного позднее, намного. Года через два, когда я уже окончательно вжился, врос в студенческую жизнь, пообтерся, снова располнел и не просыпался среди ночи от военных кошмаров, в которых я вновь слышал рев вертолетных винтов, залпы артиллерии, видел стены огня, разрываемые фонтанами земли и камня. Именно там, посреди спокойной безбрежности гражданки я и обнаружил второй флажок.

В первый раз, когда я вспомнил о нем в беседе с одногрупниками, я не придал ему большого значения. Мало ли что бывает во время студенческой пьянки и, особенно, после нее, тем более если это все происходит в «общаге» и подле нее. Студенческая жизнь сама по себе — сосредоточие ярких событий, некий водораздел между беззаботностью жизни детской и свободой, самостоятельностью жизни взрослой. Армия и война не в счет. Там выживают и не сходят с ума только дети. Здесь же еще много от детства — веселость, радость, альтруизм, учеба, отметки, но в этот сам по себе приятный коктейль добавлен алкоголь свободы, плотской любви, независимости, крепкой мужской (или женской) дружбы.

Ты уже взрослый, ты уже с окружающим миром на «ты», ты уже как равный общаешься с преподавателями, и они воспринимают тебя как коллегу. Тебе многое позволяется, но и многое прощается, так как ты пока еще новичок в этом мире. И то, что ты прошел войну, мало что здесь значит.

Человеческая память милосердна, время лучший лекарь, а мирная жизнь — страшный наркотик. Тебе идут одни плюсы. Девушки восхищенно смотрят на ветерана и очень любят касаться пальцами и губами шрамов. Преподаватели на экзаменах и зачетах не очень придираются и норовят натянуть на лучшую оценку, словно это хоть как-то реабилитирует мир взрослых, ведущих войны руками детей. Невоевавшие друзья и приятели с пиететом относятся к тебе, приглашают на вечеринки, расспрашивают, слушают с замиранием сердца страшные лживые байки, подливают и просят спеть. После всего это приятно. Особенно, если ты все забыл.

На курсе было несколько таких, как я. Но мы не общались друг с другом. Нет, конечно, мы разговаривали, вместе курили и смеялись, но горы были для нас запретной темой. Мы знали правду, и нам не было нужды вешать лапшу на уши друг другу, хвастаясь фальшивыми подвигами и собственной крутизной, сквозившей через обветренную, опаленную кожу мужественных лиц. Мы не говорили об этом. Но мы об этом молчали. И это было так же тяжело и невыносимо, как если бы мы решили рассказать своим друзьям и подругам всю правду — как некрасиво умирают люди, совсем не так, как в кино, как выглядит попавший под напалм и чудом выживший человек, чья кожа спеклась в нечто черное, бугристое, трескающееся и лопающееся при малейшем движении, каким фонтаном бьет из порванной артерии кровь, и ее ничем при этом нельзя остановить — как воду из выбитого в ванной крана не удержать никакими затычками и тряпками — только поворотом вентиля, перекрывающего ее подачу.

На одной студенческой общажной вечеринке это и случилось. Это не была крутая мужская пьянка, разбавленная девушками определенного поведения и свободных нравов. Это было только милое застолье группы — чистое, опрятное, с нашими прекрасными и любимыми девочками, со скатертью на столе, обилием салатов и картошки, и редкими бутылками вина и портвейна. Сессия была позади, экзамены и зачеты у подавляющего большинства рухнули с плеч, а у кого не рухнули — были перенесены на такую далекую, нереальную осень, о которой в теплый июньский вечер и думать-то не хотелось.

Впереди нам предстояла практика — лучший отдых для студента. Даже месяц законного ничегонеделанья — скука и бездарно прожитое время по сравнению с ней, и когда хочется чтобы лето все-таки кончилось, вернулись из дальних краев друзья, и снова бы помчала, поехала, полетела разудалая студенческая жизнь.

Было весело и немного грустно. Весело от того, что мы были вместе, и грустно от того, что счастье столь скоротечно, что мы не столько проживаем его, сколько потом вспоминаем о нем. Мы пили, ели, произносили приличные и не очень (насколько позволяла терпимость наших девочек) тосты и спичи. Танцевали в полутьме под музыку в обнимку и целуясь. Вино не водка — опьянение от него не столь жесткое и агрессивное, от него не тянет спать, и оно заставляет быть энергичным и предприимчивым.

За стол мы сели днем, решив посидеть теплой компанией до вечера и затем разойтись по своим «нумерам», чтобы там уже вкусить все прелести простой, незамысловатой, грубоватой мужской компании пополам с дьявольской нокаутирующей смесью пива и водки. Но постепенно наше настроение изменилось. Наши девочки были столь прекрасны, порозовев от вина, комплементов и поцелуев, друзья столь умны и всепонимающи, стол замечателен, и к тому же без всякой блевотины, что мы сидели и сидели, запершись и отгородившись от всяких стуков, просьб, требований, от всей остальной «общаги».

Я решительно взял шефство над сидящей по соседству Прекрасной Дамой, обнимая ее за хрупкие плечи, подливая в кружку красного вина и приглашая танцевать, при этом превращая даже самый энергичный танец в интимное объятие, когда ваши тела прижаты друг к другу, глаза смотрят в глаза, а губы как бы невзначай соприкасаются. Во многом это была чистая случайность, что она села со мной. Конечно, она была вовсе не моя Прекрасная Дама, для этого она была слишком Прекрасна, и к тому же имела Храброго Рыцаря, которого я пару раз мельком видел. Дама мне нравилась. Она притягивала меня, завораживала, мне было приятно с ней разговаривать, шутить, выполнять мелкие поручения и танцевать.

Тогда я целовался с ней в первый раз, и это мне тоже было приятно. Но я не собирался ни у кого ее отбивать — ни у Храброго Рыцаря, ни у Кощея Бессмертного. Я был не против даже переспать с ней, но это обычное состояние здорового молодого мужчины, a переводить или пытаться перевести наши отношения на более высокий уровень — к любви, например, я не хотел. Мне она для этого казалась слегка глуповатой или слишком простой. Скорее всего, это было больше братское отношение к Прекрасной Даме, чем любовное.