День вампира (сборник) - Олег Дивов

Оборотень нагулялся вдоволь. Питался мелкой живностью, лакомился ягодами, жевал какие-то полезные травки, спал в густых зарослях, дышал свободой. И вот – пришел обратно к людям… Одно насторожило Лузгина: Вовка несколько раз ловил тревожную волну, идущую от города.

Тот же сигнал, что посылали искавшие его «нелюди-зоологи».

Только гораздо сильнее.

Лузгин терзался сомнениями еще неделю. Вовка почти каждую ночь уходил гулять и возвращался под утро очень довольный. Он стал живее, веселее и даже на Муромского смотрел без прежней боязни. Напротив, во взгляде его теперь читался некий брезгливый интерес. Муромский нервничал. Лузгин, конечно, украдкой хихикал, но, по большому счету, было ему не до смеха. При внешней благостности, ситуация с оборотнем в Зашишевье потихоньку набирала опасное напряжение. Казалось, Вовка в жизнь села вписался лучше некуда. Но это если не обращать внимания на настороженные взгляды, которыми иногда одаривали его мужики. И внезапные приступы черной меланхолии, находившие на самого Вовку. В любой момент оборотень мог уйти в кусты, залечь там на полчаса, выйти обратно с перекошенной мордой и некоторое время глядеть сущим волком. Нет, он не проявлял агрессии. Ему просто становилось необъяснимо плохо, и он не собирался этого скрывать. Однажды, будучи хмур и подавлен, Вовка послал Юру Яшина на три буквы, вполне членораздельно. За что тут же огреб по черепу железным крюком для перетаскивания бревен. Яшин вызверился на Вовку мгновенно, будто давно был готов к конфликту. Оборотень принял боксерскую стойку и начал ловко отмахиваться от железяки, не пытаясь атаковать, но и не пропуская удары. Подбежал Витя Яшин, отнял у брата крюк, обматерил его, Вовку, Лузгина и – превентивно – Муромского, уже тащившего из штабеля досок заныканный там лом.

Вовка отделался довольно легко – ему снова прицепили к ошейнику длинную цепь. Цепь мешала работать, и смышленый оборотень тут же обмотался ею, как революционный матрос пулеметной лентой. А свободным концом покрутил над головой, со свистом рассекая воздух. У Муромского отвалилась челюсть. Поразмыслив, он цепь с Вовки снял и вручил ее Лузгину, сказав: «Еще раз вы… нется щенок – сам ответишь». – «А ты на меня тоже ошейник надень и присобачь одного к другому, – предложил Лузгин. – Будем с Вовкой как в песне – скованные одной цепью, связанные одной целью…» – «Дождешься», – пообещал Муромский. – «Не дождусь. Надо как-то решать это все, пока не случилась беда». – «Ишь ты! – усмехнулся Муромский. – Никак поумнел».

Назавтра ситуация обострилась – приехала на мотоциклах целая делегация из Филина, «разобраться насчет зверя». Лузгин струхнул было, но тут навстречу гостям выдвинулся Муромский и показал себя во всей красе. Изъясняясь с небрежной уверенностью, он за пару минут сбил с филинских боевой задор и погрузил их в состояние униженной зависти. Потому что зашишевские, хоть числом поменьше, зато разумом покрепче, зверя словили, приручили и к делу приспособили! Визитеры посмотрели, как Вовка расправляется с бревнами, почесали в затылках и уважительно первыми достали пузырь.

Вместе с филинскими прибыл опухший Ерёма. Его отозвали в сторонку, по-свойски расспросили с применением угроз и шантажа и выяснили: слух о поимке «зверя» уже добрался до города. Бабы растрепали по телефону городским подружкам, и была наверняка утечка информации через магазин в Филине. Так или иначе на городском рынке (когда, зачем, каким образом он туда попал и как вернулся назад, Ерёма не помнил) его расспрашивали – правда ли, что за Горелым Бором мужики поймали громадного черного волка, бегающего на двух ногах… А в окрестных селах началось брожение умов. Народ дружно задался вопросом – не слишком ли много позволяют себе эти зашишевские куркули? Не обурели ли они от хорошей жизни – ручных двуногих волков заводить?

Муромский при поддержке братьев Яшиных задал Ерёме резонный вопрос – не обурел ли он сам? Но Ерёма клялся и божился: за что купил, за то и продаю, сам лишнего не болтал, катался по родственникам с сугубо разведывательными целями, как просили, а налейте стакан, ну хоть полстакана.

Филинских умеренно напоили и спровадили. Муромский хорохорился и говорил, что общественное мнение видал в гробу. Если общество плюнет, зашишевские утрутся, а вот если Зашишевье дружно харкнет – утонет весь район. Лузгин молча грыз ногти. Вовка жевал соевые батончики и глядел в лес.

Ясно было, что дальше так продолжаться не может. Русские народные рокеры на мотоциклах, помятых, как долго бывшие в обращении купюры, и с такими же рожами, явились в Зашишевье при двустволках.

По сельским меркам это уже не шутки, а прямая угроза.

Однажды в обед Лузгин подсел к Сене.

– Что с Вовкой-то будем делать, а?

– А чего, милок? – удивился Сеня. – Разве нехорошо? Вон, живет, кашу жует.

– Что-то надо делать, – пробормотал Лузгин.

Витя с Юрой многозначительно кивали друг другу на бревно, за которым пряталась бутылка. Силу воли испытывали.

– Тяжело Вовке с нами, – начал издалека Лузгин.

– Слушай, да ремня ему, и все дела, – бросил Юра. – Ты это… Вишь, там за бревном? Ну-ка, дай сюда.

– Не по правилам! – сказал Витя. – Андрюха, не трогай. Он сам должен.

– Да я не хочу.

– И я не хочу!

– И я не хочу, – сказал Лузгин. – Мужики, а мужики, ну признавайтесь, вы бы хотели, чтобы Вовка тут надолго остался? Как вам с ним?

– Слушай, да никак. Пусть живет пока, а там видно будет.

– Точно, – согласился Витя, гипнотизируя торчащее из-за бревна зеленое горлышко, заткнутое газетным жгутом. – Там видно будет…

– Ой, не будет, – буркнул Лузгин и ушел.

Он твердо знал – в Зашишевье у каждого мужика свое мнение о Вовке, и свое понимание, как ему дальше жить. Но дождаться совета было нереально. Местные перекладывали решение судьбы оборотня на «городского», да еще и «москвича». Чтобы потом в случае чего спросить: «Как же так, Андрюха? Сгубил ты пацана. А мы тебе говорили…»

Муромский подошел к Лузгину сам.

– Ну? – спросил он. – Вижу, наигрался со зверушкой своей?

– Наигрался, – кивнул Лузгин, отводя взгляд. – Пора бы и совесть поиметь. Завтра приноси фотоаппарат. Пленка есть? Вот и приноси. Будем сдавать мальчишку. В надежные руки спецслужб. Ох и подлец же я.

– Не переживай, Андрюха, – посоветовал Муромский. – Все правильно. Это сейчас он мил да хорош, а что дальше будет? Рано или поздно кого-то загрызет, помяни мое слово. И капец. А если не загрызет – сам посуди, как ему жить с нами, такому? Не человек, не зверь. Измучается и от тоски подохнет. Или с ума сойдет. Короче, по-любому кончится эта история убийством.