Портрет убийцы - Фил Уитейкер

Все это данность, факты, и ты узнала их из первоисточника. А теперь надо вернуться в область предположений. Представь, что стоит ночь. Почти полное отсутствие звуков грохотом отдается у тебя в ушах, словно в раковине. Ты неподвижно стоишь под уличным фонарем — плохая лампочка оранжевым светом освещает происходящее. На дороге пусто, время — два, три, четыре часа утра. Дома́ перед тобой вырисовываются тенями. Если где-то и виден свет, то он случайно оставлен последним ложившимся спать или это ночники у кроваток детей, которые боятся спать в темноте. В стене дома, как раз напротив, появляется квадрат. Ты сосредотачиваешь на нем свое внимание: кто-то проснулся. Занавеси задернуты, а иначе было бы прекрасно видно, что творится в спальне наверху. Время от времени на материи появляется человеческая тень. Мужчина это, женщина, один человек или несколько, невозможно понять. Сколько времени ты стоишь так и наблюдаешь? Достаточно долго для того, чтобы кто-то мог упаковать чемодан, натянуть одежду поверх хлопковой пижамы, в последний раз проверить, что все пожитки убраны в безопасное место.

Свет гаснет. Ты, застыв, продолжаешь стоять, боясь даже дышать. Мысленно ты прослеживаешь происходящее: вот тихо щелкнул замок в плотно закрываемой двери, осторожный проход по коридору, медленный спуск с лестницы. Ты хорошо все просчитал. Под потемневшим окном появляется свет, освещающий идеальный круг цветного стекла во входной двери. Она открывается. Появляется фигура, закрывает за собой дверь, идет по дорожке к калитке, направляется прямо к тебе. Ты быстро отступаешь в сторону, прячешься за толстый ствол платана. Шаги в тишине ночи звучат как метроном. Они раздаются все громче, потом начинают затихать. Этот человек отошел на десять ярдов.

В любом случае к тому времени, когда ты решишь, что можно, не подвергая себя опасности, обнаружить свое присутствие, фигура уже еле различима. Это женщина — в этом ты уверена. Она несет в руке чемодан или какую-то большую сумку. Шагая по тротуару, она неоднократно проходит под уличными фонарями, выстроившимися в ряд под уклон улицы. В полосах света ее отчетливо видно, но в туманной мгле, которая стоит между фонарями, она превращается в смутные очертания. Порой ты даже не уверена, что она тут. Свет, тьма, появилась, исчезла — рисунок повторяется, фигура, появляясь, всякий раз становится все меньше.

Изабелла идет открывать дверь. Со своего места на кухне я слышу голос твоего отца, он тихо разговаривает с Изабеллой, интонация и громкость меняются, когда он обращается к Джесси, которая сидит у матери на руках. Я поднимаюсь на ноги, надеваю пиджак, ждавший со мной весь этот час, и беру чемоданчик с блокнотами для рисования, палочками пастели, углем, тряпкой.

Выйдя в переднюю, я вижу, что нет переводчика — твой отец один. Он видит меня поверх плеча Изабеллы и умолкает на середине фразы. Подходя ближе, я чувствую в нем какую-то перемену, что-то изменилось в лице. И только когда он начинает говорить, я понимаю, что это — отсутствие столь характерной для него уверенности.

— Забудем об этом, — говорит он мне. — Горничная сбежала — ночью. Скэнлон звонил сегодня утром в дикой ярости. Я был там — ничего не осталось, она очистила комнату. — Он закатывает глаза. — Я в таком оказался дерьме.

В последующие дни все стало развиваться по закону ускорения. Все дети и преподаватели были официально допрошены. Все дома вдоль Корпорейшн-Оукс и на других улицах на пути Мэри в школу были посещены. Врачи, адвокаты, дантисты, судьи, журналисты, все мужчины — знакомые, коллеги или друзья семьи — были подвергнуты допросам, независимо от их общественного положения и невзирая на их возмущение. В портах и аэропортах установлено наблюдение в поисках горничной. По предположениям твоего отца, она исчезла, поглощенная каким-то другим анонимным городом. Приглашен детский психолог, установивший, что у Мэри — травматическая амнезия: придется не один месяц потрудиться, прежде чем удастся что-либо из нее вытянуть. Лаборатория подтверждает присутствие семенной жидкости на трусиках, которые были на ней в тот день.

Каждый вечер, в шесть или в семь часов, твой отец звонит мне. Пинта в «Таверне графства», а потом снова на работу. День второй становится днем третьим, потом днем четвертым. Не знаю, когда твой отец наконец возвращается домой и возвращается ли вообще. Он на долгие дни выключается из твоей жизни. Каждый вечер после того, как он снова уходит к себе в участок, я остаюсь в кабачке и пью, предоставляя Изабелле справляться с Джесси как может.

На четвертый день вечером он говорит мне:

— Мы обратились к публике через «Ивнинг пост». «Девочка похищена у водохранилища». Никаких подробностей — мы-де не знаем ее семьи. Но это может кое-что дать.

Мы выпили, покурили. Твой папа рассказал: полиция считала, что они нашли горничную в Лестере, но это оказалось фальшивкой. Он рассеян, спешит выпить пиво, не докурив до половины сигарету, тушит ее.

— Все, надо возвращаться. Телефон должен же зазвонить.

Я наблюдаю, как он натягивает пальто и выходит из кабачка, раздвигая людей и прокладывая дорогу сквозь толпу. Оставшись один, я не спеша потягиваю пиво. Выпил кружку — заказал другую. Пара незнакомцев спрашивает, можно ли присесть за мой столик. Я продолжаю сидеть, прислушиваясь к их разговорам. Проходят минуты, потом час, потом больше. Я отмечаю время, дожидаясь, чтобы в доме, когда я вернусь, царила тишина.

— А, ты еще здесь…

Я вздрагиваю от голоса твоего отца. Поднимаю взгляд и вижу: он стоит рядом со мной, по-прежнему в пальто. Он тяжело дышит, лицо блестит от пота.

— Что случилось?

— Порядок. Служащая строительного общества живет на Мэпперли. — Он продолжает стоять, не обращая внимания на любопытные взгляды моих соседей по столу. — Она каждый день проходит по Оукс и в то утро, о котором идет речь, видела мужчину с девочкой. Говорит, выглядели они как-то странно. Я разговаривал с этой женщиной по телефону — она его рассмотрела не слишком хорошо, но, может быть, достаточно. Ты не мог бы повидаться с ней утром?

— Конечно, — сказал я ему.

А он говорит без умолку, такой оживленный после того, как в последние дни ходил со свинцовым лицом. Он не делает попытки сесть — похоже, ждет, чтобы я встал. Я оставляю недопитую кружку на столе, иду с ним к двери, мы выходим на Верхний Лаз, и ночной воздух отрезвляет меня.

— Рэй, ты пришел прямиком в «Таверну»?

Он бросает на меня взгляд, продолжая быстро идти.

— Нет, Изабелла сказала, что ты еще не вернулся. Вот я и решил, что ты, должно быть, все еще накачиваешься.

Пройдя до конца Оукс, ты выходишь на Дорогу Мэнсфилда. Поверни направо, пройди кладбище, затем вдоль Форест-Филдс, куда каждый октябрь приезжают семьями на Гусиную ярмарку, чтобы повеселиться и покататься на аттракционах. Не успеешь и опомниться, как окажешься в Каррингтоне. Все боковые дороги ведут в Мэпперли-Парк, где среди листвы уединенно селятся люди свободной профессии. Где бы ты ни свернула, все дороги ведут вверх по крутому холму, все со временем приведут тебя к владениям в самом Мэпперли, который и следует посетить. Но если ты решишь пойти по проспекту Тэвисток, ищи продающийся дом. Он будет всего один — здесь такой спрос на недвижимость, что дома редко попадают на открытый рынок. Этот дом не был продан в последний раз, когда я там был, и он еще какое-то время останется непроданным, пока не сгладятся воспоминания и он снова не станет просто строением из кирпича и цемента. Нет нужды задерживаться на нем, со временем я тебя туда привезу. Правда, не мешает помнить об этом доме, чтобы легче было найти его, когда ты снова приедешь.

А сейчас продолжай идти, пока снова не выйдешь на Дорогу Вудборо, гораздо дальше того места, где ты свернула с нее на Оукс. В этом месте с холма видна долина Мэпперли, где тридцать лет назад жила служащая строительного общества по имени Мэгги Мортенсен. Ее дом находился на Дороге Брек-Хилл, не могу припомнить номера. Поезжай и постой перед домом номер пять или пятьдесят — не важно. Какой бы дом ты ни выбрала, скажи себе, что там она жила и туда я отправился через пять дней после того, как Мэри Скэнлон истекала кровью на стуле полированного дерева в своей классной комнате.

Мэгги Мортенсен было двадцать два года. Сейчас ей, наверное, за пятьдесят. Интересно, вспоминает ли она когда-либо, приходит ли ей время от времени на память то утро, когда она случайно увидела мужчину с девочкой. Должно быть, вспоминает — это ведь, наверное, было самым крупным событием в ее жизни. Один телефонный звонок — номер набран был без всякой уверенности, — и ее закрутило в водовороте событий. Твой отец расспрашивал ее три часа, снова и снова уточняя ее показания, пытаясь выжать из нее все подробности, даже самые маленькие, которые могли бы послужить ему отправным пунктом. Когда я приехал к ней, вид у нее был растерянный. Я увидел по ее глазам, по тому, как широко они были раскрыты, что она этим увлечена и одновременно в ужасе от того, во что ввязалась. Так же выглядел и я за полтора года до этого, в первые недели после того, как начал работать. Неожиданное соприкосновение с грязью, которую совершают люди. Со временем я привык, это стало рутиной, как было и с твоим отцом. За исключением отдельных случаев — тех, что оставляют рваную рану в сердце. Девятилетняя девочка. Высокий, шести футов росту, мужчина. Всаживает свой разбухший член снова и снова в ее анальное отверстие. Пульсирующее семя фонтанирует в ее прямую кишку, а потом, смешавшись с кровью, тихо вытекает на трусы, которые ей не следовало снимать.