Сечень. Повесть об Иване Бабушкине - Александр Михайлович Борщаговский

окон, против входной двери, стол под зеленым сукном, какие-то люди в распахнутых шубах, листы бумаги, чернила и ручки, колокольчик, принятый в публичных собраниях. Пока он не прозвенел, Алексей показал Бабушкину иркутских знаменитостей. Доктор Мандельберг, член Иркутского комитета РСДРП, вошедший и в состав военно-стачечного комитета, и глава либералов князь Андронников о чем-то совещались у стола, а вожак эсеров — низкорослый, краснолицый Кулябко-Корецкий свирепо похаживал по паркету, размахивая при поворотах концами башлыка и испепеляя взглядом толпу не нюхавших запаха селитры говорунов. Мандельберг — львиногривый, небрежный в одежде, с пылким взглядом темных глаз, в бархатной блузе под шубой; рядом с ним худой и стройный Андронников, рыжевато-русый, с живым, ироническим лицом, в темно-серой тройке, в теплом и легком, как и все на нем, пальто, — само изящество и артистизм. Даже и скошенное в нижней половине лицо не лишало его привлекательности — странная асимметрия и скорбные выпуклые голубые глаза будто обещали неординарность, ум насмешливый и энергичный. Он и заговорил первым, не затрагивал партийных споров, или, как примиряюще выразился князь Андронников, благородных партийных страстей: то, что рядом стоял доктор Мандельберг, спокойно посматривая в зал из-под лохматых угольных бровей, как бы говорило, что Иркутский комитет РСДРП тактически держится тех же взглядов и только Кулябко-Корецкому, этому elefant terrible[6] революции, она мнится во взрывах бомб и очистительной крови. Князь Андронников говорил от лица тех, кто хочет сотрудничать во имя демократии в эпоху, когда ничьим усилием не надо пренебрегать, ни одной руки нельзя оттолкнуть — он даже поднял узкую руку с перстнем на безымянном пальце, — когда надо открыть объятия любому, кто готов быть не верноподданным, а гражданином, голосовать за республику и конституцию.

— Мы свидетели того, — говорил Андронников, — как вырастает самодеятельность народа даже в условиях обещанной свободы. Все сословия пришли в движение, люди не ждут, когда их взгляды созреют для партийных платформ; сегодня с них достаточно, что, сходясь в своем цехе, если угодно, и в сословии, они говорят: мы за республику! За российское учредительное собрание! Союзы растут, как сказочный царь Гвидон...

— Ваши союзы растут, как поганки в дождь! — сказал Кулябко-Корецкий, ни в ком не ища одобрения.

— Пожалуй, как грибы при благодатном дожде! — снизошел Андронников. — А кровь, которую хотели бы пролить господа Кулябко-Корецкие, чужда ниве русской демократии. — Он проводил взглядом смачно плюнувшего на пол и уходящего Кулябко-Корецкого и заговорил о том, что все сословия Иркутска охвачены союзами и назрела необходимость в Союзе союзов — едином центре, представляющем все оттенки демократии. Вскользь он упрекнул рабочих депо и типографий в сепаратизме, в нежелании войти в единый союз на началах равного представительства. — Сегодня мы делаем последнюю попытку объединить разрозненные усилия, создать действенный Союз союзов, который возглавит борьбу за демократию.

— За революцию! — подал голос Абросимов. — Руководить надо революционной борьбой, а не демократией, которой нет.

Внезапно по залу раскатился бас тучного чиновника: старчески розовое его лицо и острые глаза азиатского кроя обратились к толпе без всякого расположения.

— Предупреждаю, господа: по долгу присяги его императорскому величеству я воздержусь голосовать за крайние меры. Дешевый кумач над входом, черт знает что! — трубил брезгливый сытый старик. — Нет, господа, так не начинают солидного дела.

— Кто вас прислал?! — озлился всетерпимый Андронников.

— Присылают лакеев, а я де-ле-гат. От служащих Сибирского банка.

Легким движением плеча, заведенными за спину руками, будто старик предлагал мировую, а он — нет, дудки‑с! — князь Андронников показал, что недоволен, но надо терпеть даже и монстра во имя единства российской демократии. Граждане, делегированные в Союз союзов от каждого из союзов, сказал он, должны выйти к столу, занести свои имена в списки — так сложится единый список руководства Союза союзов. Хорошо бы обойтись и одним представителем от каждого из союзов, но время таково, что делегаты могут уезжать по неотложным делам, отправляться в служебные командировки, даже пасть от рук реакции, потому наиболее важные союзы должны быть представлены двумя, а то и тремя делегатами.

Бабушкин стоял в кучке железнодорожных и типографских рабочих. Он уже знал, что в Иркутском комитете РСДРП с недавних пор верховодят меньшевики. В Петербурге, после Лондона, он тоже натолкнулся на яростное сопротивление «экономистов», там, поддержанный Лениным, он повел борьбу против людей с неуловимыми, уклончивыми взглядами, но и те, примирители, не доходили до открытого братания с толстосумами и лабазниками. И время было другое — время собирания сил, размежевания, споров и подготовки будущей революции. Теперь же революция придвинулась, она уже отмечена кровью, она в гудках сибирских паровозов, увозящих калек и запасных с маньчжурского военного театра, в солдатских митингах, в воинственном радикализме двух тысяч иркутских приказчиков. Рабочие создали свой стачечный комитет, согласившись входить только в практические соглашения с либералами: создание Союза союзов — новая попытка подчинить революцию реформизму. Бабушкин жадно вглядывался в разношерстную толпу; велика же должна быть сила народной революции, если она подняла и этих с банковских кресел, от вощеного фигурного паркета и свободно играет каменно-тяжелым мусором.

— Граждане! — воззвал Андронников в разноречивом шуме и гомоне. — Сначала объединимся в Союзе союзов для общих целей российской демократии, а там и шпаги скрестим. — Он заглянул в лежавший перед ним список. — От союза инженеров предлагается два делегата.

Зал откликнулся благодушно: «Утвердить! Принять!», и двое инженеров двинулись к столу, чтобы внести свои имена в список. Сняв фуражку и склонившись к чистому листу бумаги, один из них приготовился писать, когда послышался хриплый голос Абросимова:

— Прошу называть число членов каждого союза; от какого числа мы избираем двух делегатов?

— Это бессмысленно, — возразил Мандельберг. — Мы бы ограничились одним представителем от каждого союза, если бы личная неприкосновенность была гарантирована уже сейчас.

— Нас двадцать девять человек. — Инженер пренебрег поддержкой Мандельберга. — Двадцать девять дипломированных инженеров.

Инженерных союзов оказалось несколько, самый представительный из них — службы пути и тяги. Затем сквозь толпу под одобрительный гул протиснулись два делегата от двадцати трех членов союза казенной и контрольной палат. Они шли к столу канцелярской робкой иноходью, словно и в этом зале, овеваемые ветрами демократии, ощущали свою малость.

— Два делегата от союза дантистов! — Андронников улыбнулся: славная пора наступила, вот благодетельные курьезы демократии, в ней все