Не-Русь - В. Бирюк

Тут в третий раз прибежал сеунчей, уже с матюками и повизгиванием — пришлось идти.

С накрывшей меня депрессией и апатией я упустил очень важное дело — переподчинение отряда. Тошно мне с людьми разговаривать. Так что, уселся тихонько среди тверских. Володша обернулся, смерил меня презрительным взглядом, хмыкнул. Но тут какой-то боярин, не старый, но с совершенно седой, серебряной, половиной русой бороды, говорить начал:

— Промыслом Божьим и милостью Богородицы дошли мы досюда. Ныне перед нами Янин — городок крепкий. В нём, как языки сказывают, четыре сотни горожан да посадских. Которые за семейства свои, за дома да имение, будут биться крепко. Ещё — десятка три дружины местного владетеля да ещё три — от эмира присланы ныне. Не «белые булгаре», но тоже воины добрые. Припасов у них… довольно. С водой — хуже. Но колодцы и в городе, и в замке — есть.

Мужчина внимательно оглядел собравшихся и продолжил:

— Говорить они не хотят. На подмогу надежду имеют. Толмачей наших шуганули от стен стрелами. Сидеть тут в осаде… нет времени. Лазутчики наши доносят, что эмир собирает два войска. Конное — на низу, у Ага-Базара, лодейное — у Биляра.

Помолчал, оглядел князей. Дождался пока Боголюбский чуть прикрыл глаза, и выдал:

— Есть слух, что эмир, де, в три дня будет здесь. С лодиями. И с десятью тысячами войска. И выкатится сюда они могут резво. Пройдут тишком северными протоками Камы и ночью, через Волгу на огонёк из города, нежданно-негаданно… Прям тут.

Оп-па! Ну ни фига себе!

Народ сразу зашумел, заволновался.

— Откуда?! Откуда столько?! Мы ж их под Бряхимовом в пыль раскатали… Они ж от нас всю дорогу улепётывали! Брехня! Врут твои соглядатые!

Но стоило Боголюбскому кашлянуть, как шум стих. И боярин ответил спрашивающим:

— Откуда?! Оттуда! Под Бряхимовом мы били лесовиков волжских. Бестолковищу дремучую. Теперя эмир своих булгар собирает. Не поганые с чащоб вылезают — идут агаряне безбожные. Ополчения городские, да вятшие с дружинами. Вот они и ударят. В два войска. Одно с востока, другое с юга. А может статься и третье войско заявится — суваши навалятся. С запада.

— Дык… Это что ж получается? Они нас заманывали?! Окружили-обошли?! А мы, аки сопляки желторотые, в самое их гнездо влезли? А теперя они нас… голыми руками со всех сторон… Окромя северу… Бечь надо… Спешно уйти до Казанки… А то — к Свияге… А лучше к Суре и там уж… А на что нам та Сура? Хай там мордва мордуется… И то дело — навоевались и домой… Да что ж мы как медведь в пчелиное дупло…?! Тута — ихние земли… Пожгли-пограбили — пора и честь знать…

Вдруг рядом с Боголюбским вскочил на ноги молодой парень лет шестнадцати:

— Стыдно! Стыдно господа бояре да воеводы! Нам ли об убегании думать? Или не мы крест святой несём? Или не с нами милость Царицы Небесной? Или нет в нас доблести воинской, храбрости русской? Воздвигнем же мечи наши славные да и сокрушим полчища басурманские! С нами господь бог и воинство небесное! Не устоять никаким ворогам!

Наконец-то я рассмотрел старшего сына Боголюбского. Не похож: ни смуглости на коже, ни скуластости, светлые глаза, русые волосы. Скорее — славянин из вятичей. Кровь с молоком. В мать пошёл. А вот убеждённость, напор, такой… религиозный фанатизм… похоже на Боголюбского. То-то он на сына с хоть и скрытой, но — с любовью посматривает.

Командирское собрание дружно начало бурчать:

— Оно конечно… Царица Небесная — само собой… Только ежели они разом… Да хоть и по-очереди… Это ж каждый — впятеро против нас! Ежели и суваши — и поболее… Не, пустое, не сдюжим… А ну как она… за грехи-то наши… Да об чём толкуем?! Их же ж… Полчища! Тьмы! Аки борови! На что нам смерти лютые в земле басурманской?

Ропот нарастал. Конечно, против господствующей идеологии никто не вякнет, но соображение же надо иметь! А Изяслав Андреевич уж больно сразу по христианскому… уелбантурил: «Кто не с нами — тот против нас!». С нами сила божья — кто против?

Ответ очевиден: только собственная наша глупость.

Боголюбский шевельнулся, устраиваясь поудобнее, пристукнул своим посохом, ропот стих. И в мгновения наступившей вдруг тишины неожиданно громко прозвучало моё бормотание, под сурдинку, себе под нос:

— Брать. Брать Янин. Спешно.

— Это кто сказал?!

Боголюбский впился глазами в ряды окружающих его бородатых лиц бояр и воевод.

Вот же попал! «Язык мой — враг мой» — сколько раз сам себе повторял! А всё не выучил.

— Я, княже.

Пришлось встать и посмотреть Боголюбскому в глаза. Тот откинулся назад, смерил полуприщуренным взглядом, взмахом руки оборвал начавшийся, было, ропот и веско произнёс:

— Обоснуй.

Та-ак. И вот я тут — весь из себя такой… «обоснувальник». Теперь давай — делай ему презентацию проекта. В стиле: «не для того — чтобы хорошо», а «потому что — иначе хуже будет». Перебор вариантов надежды в безнадёжном положении.

Нормально — типичная ситуация по первой жизни: делать надо необходимое. Остальное само получится.

— Сидеть здесь под стенами — нельзя. Эмир соберёт столько войска, сколько захочет. Ударит — когда захочет, как захочет. Отдать тактическую инициативу… э… право выбора — бить битыми. Уходить — нельзя. Большое лодейное войско — догонит, прижмёт к берегу. Они-то — свежие, без груза. На берегу соберётся и конное войско, и ополчение сувашей. Раскатают, в землю вобьют.

Я хорошенько подумал и подытожил:

— Мы во всём их слабее. В разы. В лодиях, в воинах, в конях…

— С нами сила господня!

— Это — точно, княжич. Но на Руси говорят: «на бога надейся, а сам не плошай». Давай-ка и мы своим умом малость подумаем. Чтобы не оплошать. Мы во всём булгар слабее. Кроме одного — страха. Они — битые. Не все — верхушка. Эмир, ближники его, гридни — «белые булгары». Они битые, они от нас недавно в страхе бегали. Стало быть, надо страх им — усилить. Убежать или на месте стоять — дать им страх перебороть, осмелеют они. А идти им навстречу, бить их войски порознь… Не потянем, маловато нас. Получается… Надо брать Янин. Брать легко, играючи, быстро. Чтобы лазутчики эмиру донесли: «Богородица и на этой земле русским щастит. Боголюбский только ножкой топнул, а у нас крепость крепкая — сама ему в руку упала». Тогда можно его и дальше пугать: не надейся, де, эмир, на крепости. Мы тебя и поле бивали, мы тебя и в городках побьём.

Я, очень довольный собой, поклонился слушателям и сел ногу на ногу, ожидая, в тайне, криков «браво» и аплодисментов.

Увы, первая реакция зала звучала иначе:

— Шо за придурок?

— А… шпынь мутный… набродь смоленская… у тверских мурло какое-то прирезал — вот и славится.

— А… а то я уж подумал — всерьёз…

Рязанский князь Глеб, до того отрешённо смотревший в сторону, повернул ко мне своё несколько лошадиное, вытянутое лицо, ещё удлиняемое обширными залысинами и, с нескрываемой брезгливостью, обычной по отношению к невежде, к наглому сопляку, влезшему в разговор серьёзных, старших и вятших людей, поинтересовался:

— Ну и как же ты городок брать надумал? Воевода свежевылупленный.

Я?! Брать?! Я не надумывал — «как»! Я надумывал — «нужно» брать. Что нельзя убегать, стоять, ждать. А — как…? Я ж в этой… в полиоркетике… И, кстати, Боголюбский, к примеру — тоже. Уж сколь много есть примеров его кавалерийского геройства, а вот крепости… Даже и ты, Глеб Рязанский — Боголюбскому такой возможности не предоставил: когда братья Андрей да Ростислав (Торец) к Рязани подступили, сам с отцом в Степь сбежал. Сдал город, не дожидаясь штурма. Ещё известны две чётких неудачи. Две осады, Луцка и Чернигова, в которых Андрей принимал участие, проявил героизм, был ранен при отражении вылазок… — обе закончились безуспешно.

Булгары не сдадутся, они подмоги ждут. Штурмовать крепости наши полководцы не умеют… А я… Да я и вовсе никогда…!

— Брать-то? Да как обычно. Залезть на стенку. Попихать сторожу. Открыть ворота. Которые там… с ножиками будут бегать, слова доброго не слушать — прирезать.

Глеб непонимающе мигнул. Ещё раз мигнул. И расплылся в улыбке. По собранию прокатились смешки, перешедшие в общий хохот. Не «аплодисменты, переходящие в овации», но тоже… «порвал зал».

Общее напряжение, дошедшее, после изложения оперативной обстановки, едва ли не до мордобоя между членами этого… княжвоенсовета, рассеялось. Глеб, отсмеявшись, аккуратно вытер уголки рта и, повернувшись к Володше, негромко, но очень отчётливо, спросил:

— Твоё? Бестолочь приблудная. Липнет же… всякое дерьмо к красному сапогу.

Лицо у меня… стало в цвет красного княжеского сапога. Смолчать… да я…! да мы…! попандопулы всех времён и народов…! Эти укреплённые курятники… одним задрипанным авианосцем… да просто доисторической трёхдюймовкой даже с не полным БК…!

Что характерно для 12 века: авианосцы по Волге не шныряют. И всего прочего… даже доисторической трёхдюймовки… даже допотопной трёхлинейки… Из всего… допотопного — имеется одна Ванькина голова. Которая сегодня смотрела и думала. Сваливала на свалку и молотила молотилкой.