Убить эмо - Юля Лемеш

– Кирилл, по‑моему, этот анекдот про тебя.

– Как сказать.

Недомолвки, закрученные по спирали мысли, полный бардак в его голове. Казалось, чего ему надо? Рождение обеспечило ему уровень жизни, доступный немногим. А он все пытается докопаться неведомо до чего. Быть может, смысл жизни ищет? Самое напрасное времяпровождение.

– А я один раз работала. Честное слово. Мы с девчонками машины мыли. Под присмотром моего папы. Он считает, что надо попробовать заработать свои деньги. Весело было. А ты хоть раз работал?

– Мои предки против. Хотя я и не пытался. Еще наработаюсь.

Кто бы сомневался! Наверняка его готовят к другому будущему. Про которое я могу пофантазировать, но увидеть – только в кино про богатеньких буратин.

– И самое важное – научись слушать и слышать, – Кирилл снова заводит свою шарманку.

Если бы он не был таким симпатичным, если бы я относилась к нему чуть хуже, я бы с легкостью послала его куда подальше с его нравоучениями. Если бы… Я просто не представляю, как я смогу без него жить. Просто волшебство какое‑то! Вот ничего такого в нем нет. Не красивее многих. И характер такой сложный. Горе мне, горе…

– Ты снова не слушаешь, – упрек не по адресу.

– Я слушаю. А обвинять меня в невнимательности тупо!

– Тупо носиться как угорелая кошка и визжать про свою трагическую непонятость. А эти потрошеные мишки!

– Ага. Лучше? как моя мама, толстеть на килограмм в год и не видеть в жизни ничего интересного. Она – скучная.

– Твой отец так не считает. Наверное, когда они познакомились, она была веселая.

Я такого монстра вообразить не в состоянии. Веселая мама, это как сверхзвуковой бегемот. Обхохочешься.

– Она – эмоциональная калека. Она просто диктатор, придавленный другим диктатором. Ее сестрой. Которая директриса. Она всегда считала маму никчемной. И она теперь никчемной считает меня. А чего, спрашивается, я могла такого крутого сделать? В космос слетать?

– Масло масляное.

– Не придирайся к словам, умник.

Потом была пауза. Третий поцелуй за день. Несколько небрежный, на мой взгляд.

– Вот дома меня постоянно критикуют, а твоя тетка считает, что я прелесть, – похвасталась я.

– Врет.

– Правда! Она сама так мне сто раз говорила!

– Врет. И правильно делает.

– Почему? Разве врать правильно?

– Еще как. Врать надо как можно чаще. Людям это нравится. Народ просто балдеет, когда ему вешают сладкую лапшу на уши. Поверь, если бы тетка сказала тебе правду, то ты повесилась бы сто раз.

Мне становится не по себе. Я просто не знаю, как реагировать. И есть хочется.

– А дядя?

– Тот врет всегда. Работа такая. Он – враль при погонах. Ты ему тоже как кость в горле.

Признаюсь, я взбеленилась. Особенно когда вспомнила свои советы однокласснику. Мол, привирай, тогда будешь всем нравиться. Вот дура. Хотя я совсем другое имела в виду. В моем понимании привирать – значит говорить приятным людям всякие приятные слова. Просто так, для поднятия настроения. Чтоб им было приятно. Например, похвалить за пустяковое дело. А еще лучше – не за пустяковое. Хвалить надо каждое живое существо хотя бы раз в день. Тогда мир станет лучше, потому что в нем будут жить люди, которым хочется делать хорошие дела. За которые их непременно похвалят. А зачем его родичи врут? Какого рожна им надо? От обиды и несправедливости слезы начали подступать к глазам.И тут Кирилл изрядно испортил мне настроение:

– Ты все‑таки порядочная психопатка. Чуть что, глаза на мокром месте. Хочешь зеркало дам посмотреть? Нос уже краснеет.

Так нельзя разговаривать с девушками. Это неправильно. Неужели не понятно, что он меня обижает?

– А ты – отмороженный на всю голову, – не оставаться же в долгу?

– Ты хоть сама замечаешь, как часто выходишь из себя по любому поводу?

– А ты затаился в себе как пожизненно заключенный.

– Не зря про эмо говорят, что с ними очень трудно выдержать один час!

– Никто терпеть не просил. Я не навязываюсь!

– Вот это и называется исступлением.

– А твое поведение называется отупением!

Так мы в первый раз поругались по‑настоящему. Вдрызг. С хлопаньем дверью. Не слишком громко, чтоб тетя не услышала. Хотя я пылала желанием высказать этой коварной тихушнице все, что я о ней думаю.Всего три поцелуя!Может, стоило промолчать и не лезть в бутылку? А нос и вправду красный. Он всегда так себя ведет, если плакать хочется. Вот возьму и не пойду завтра в школу. Пускай помучается. Дошла почти до дома и подумала: а вдруг ему по фигу, приду я или нет? А если я не приду, а он даже не позвонит и не спросит, что со мной? И что я тогда стану делать? Зная свой характер, ни за что не сделаю первый шаг к примирению. А вдруг он не понял, что мы поругались?Вот хрень! И что теперь делать? Позвонить и напомнить, что мы в ссоре? Кретинизм. Не пойти в школу? Чтоб узнать наверняка, волнуется ли он за меня? А если ответ отрицательный?Неужели я попала в зависимость от противного гадкого мальчишки?Сдохну, но не подам виду, что он меня волнует.Сдыхать не пришлось. Вереница эсэмэсок – «прости», «Стасик‑карасик», «не забудь про контрольную», «я уже скучаю без тебя», «моя тетка – дура», «целую тебя в нос», «ку‑ку!». При чем здесь «ку‑ку», я так и не въехала, но улыбалась до ушей.Словно гора с плеч свалилась. Теперь я понимала смысл этого высказывания. Я стала легче в два раза, мне хотелось прыгать. Что я и сделала.

* * *

В этот момент небо было просто обязано хлопнуться на землю, а пара рек пукнуть и потечь вспять. Когда Ирка вошла в класс, в лесу передохло немало матерых медведей. А под горой вовсю свистали раки.Учительница по литературе дважды уронила журнал, который так и остался бы на зашарканном полу, если б его не поднял великодушный Смирнов.Гарик, не совладав с лицом, закрыл его руками. И подсматривал сквозь пальцы на свою единственную роковую любовь. По‑моему, он слегка трясся. Не то от смеха, не то от выброса адреналина.Свита, состоящая из пяти девочек невзрачной внешности, всполошилась, как стая перепуганных куриц. Клянусь, они даже кудахтали. Остальная аудитория безмолвствовала как рыбы об лед. Итак, смесь куриц и рыб уставилась на невиданное чудо по имени Ирка.

– Ирочка, да как же это? – наивно всплеснула руками учительница, обходя Ирку по безопасной широкой дуге.

Полноватые ноги, облаченные в колготки масти шахматной доски, офигенные флипы, на каждом запястье самодельные снэпы, короткая юбка, естественно, шотландского раскраса и куцая кофта на пару размеров меньше необходимого. И шея торчит из здоровенных бирюзовых бус, как стебель из клумбы.Кто‑то особо нервный психопатически хихикнул.

– Быть может, ты заболела? – с надеждой в голосе спросила ошарашенная вусмерть учительница.

У Ирки недавно были длинные прямые светлые волосы, на уход за которыми она тратила ежедневно не меньше часа. Теперь она щеголяла смоляной классической эмовской челкой, дополненной начесанной лохматостью на затылке. Глаза щедро обведены черными тенями. Сальные пряди сбоку украшала ярко‑розовая прядь.

– Вот это ремни! – заинтересовался Смирник, уставясь на навороченный трехслойный пояс, над которым виднелась полоска мягкого живота, украшенная свежим пирсингом в пупке.

– Отвали, – чтоб обозреть в прах поверженную публику, ей пришлось дернуть головой, иначе челка закрывала обзор.

Шейные позвонки громко хрустнули.

– А теперь все успокоились. Ирочка, присядьте, пожалуйста. Иначе я сообщу директору, что вы пытались сорвать урок.

Вот тебе и на! Получи фашист гранату! Ирке угрожают – офигеть. Она – слава и гордость школы, которую готовят на золотую медаль, – и вдруг угрозы!Громко хлопая снэпами по полу, слегка растерянная, Ирка присела на свой стул. Не упустив возможности кинуть на меня победоносный взгляд. Стараясь делать вид, что ей фиолетово, кто на нее там уставился. Каменное бледное лицо с белыми выпученными губами. Которые она наштукатурила телесного цвета помадой.

– Кирилл, тебе капец, – тихо прошептала я.

Я была поражена. Оказывается, я уже забыла, как реагировали одноклассники на мое перевоплощение. Или в моем случае метаморфозы происходили постепенно?

– А теперь посмотри, как должна выглядеть классическая ультра‑тру‑эмо‑кид, – еле слышно посоветовал Кирилл.