Разорванный круг - Владимир Попов

Предусмотрительность матери помогла Ольге найти со временем Катю, а потом и Сашу. Оля попала в Сибирск. До двенадцати лет жила в детдоме, а потом удочерили ее Прохоровы. Игнат Васильевич работал на шинном заводе. Детей у них было четверо, но все уже завели свои семьи и разъехались. А они привыкли к шуму в доме, безлюдье и тишина их угнетали. Игнат Васильевич еще ничего - целый день на работе, да и общественных дел хватало, а Юлия Николаевна все одна да одна. Вот и придумал ей муж заботу. Пошли в детдом, посмотрели детей и взяли самую шумливую, Олю. Когда же отыскалась Катя, взяли и Катю.

Рассказала Оля, что закончила школу и уже полтора гора работает браслетчицей. Рассказала и о новых родителях - какие они добрые, заботливые.

Где двое - там и третьему место найдется. Сашу Прохоровы тоже не отпустили. Две недели прожил он беззаботно. С утра на реку шел, валялся на песке, купался вдоволь, играл в волейбол, пристав к случайной компании. Торчал в порту, по несколько часов любовался судами, провожал и встречал теплоходы. А возвращался домой - и окунался в теплую атмосферу семьи. Он так привык ко всем, что казалось, будто всегда жил с ними.

Однажды повел его Игнат Васильевич на шинный завод. Сначала заглянули в подготовительное отделение. Увидел Саша, как разные вещества, из которых потом шины получаются, задают в смесители и как выходит из них сырая резина. "Здесь решается качество, - пояснил Игнат Васильевич, нагнувшись к самому уху Саши. - Что задали, сколько задали, как перемешали - то и получили. Испортишь - потом уж не поправишь". Не понравилось Саше в этом цехе. Шумно, пыльно. В другом цехе сырую резину домешивали в валках. От липкой смоляно-черной массы шел острый запах. С непривычки у Саши стали слезиться глаза, запершило в горле. Он закашлялся. Игнат Васильевич неодобрительно посмотрел на него и повел в новый цех, светлый, просторный, чистый. Почти что одни девушки работали в нем. Саша сразу увидел Ольгу. Она принимала от подруг косо нарезанные куски кордного полотна, склеивала их быстрыми движениями в кольцо и пропускала между валками. Потом накладывала второй слой, третий. Она совсем не походила на домашнюю Олю, веселую и болтливую. Была сосредоточенна, удивительно точна в движениях. В комбинезоне, в черной косынке, она казалась старше своих лет. Саша хотел подойти к Оле, но его удержал за руку Игнат Васильевич. "Не мешай, - сказал он, - отвлечется складка получится не по размеру, а это уже непорядок.

Больше всего понравился ему сборочный цех. Восхитила легкость, с какой сборщики надевали браслеты на вращающийся барабан. Казалось, они делали все без труда. Только капельки пота на лбу выдавали большое напряжение. Бросилось в глаза и удивительное взаимодействие между станком и человеком, будто два живых существа без слов понимали друг друга.

Но вот у одного сборщика на браслете образовалась складка. Игнат Васильевич сердито засопел, когда рабочий разглаживал складки, но когда он, так и не разгладив их, стал надевать следующий браслет, подошел к нему и остановил станок. "Ты что?" - заорал сборщик. "Я делаю что надо, а ты - что не надо". - "Подумаешь... Ты кто такой?" - "Ты не знаешь, кто я, зато я знаю, кто ты. Сукин ты сын". Сборщик понял, что шутки плохи. Заюлил, стал снимать браслет, но Игнат Васильевич оттащил его от станка. "Зови мастера". Но звать никого не пришлось. Мастер проходил мимо и сразу понял, что происходит. С мастером рабочий вел себя смелее. "Ты бы лучше смотрел, чтобы браслеты нормальные давали! - сказал он, сразу переходя в контрнаступление. - Не стоять же мне из-за разини, которая немерные браслеты делает".

Пока мастер и рабочий разбирались, кто прав, кто виноват, Игнат Васильевич отправился к браслетчицам искать разиню и нашел. Виновницей оказалась Ольга. "Разве я так учил тебя работать, поганка?! Где ты такое подсмотрела?!" - набросился на нее Игнат Васильевич. Если бы Ольга удивилась или растерялась, было бы ясно, что она не подозревает о том, что делает брак. Но она закрыла лицо руками, заплакала и пошла прочь от станка. А Игнат Васильевич долго стоял понурившись.

В тот день до сознания Саши дошла одна простая истина, и чем больше жил он и работал, тем больше убеждался в ее непреложности: шинник должен быть предельно честным.

И он говорит Апушкину:

- Ты знаешь, Иван Миронович, в чем сложность шинного производства? Оно все на честности построено. Изделие токаря можно замерить, сваренный сталеваром металл проверить анализом, плохо сшитое пальто на глаз видно. А шины все одинаковые: черненькие, блестящие. И когда уже собрана - не проверишь. Вот и получается: шины собирают из одних и тех же материалов, а ходят они по-разному: и сорок тысяч километров, и шестьдесят. На нашем заводе, как и на всяком, есть брак. К сожалению, от него пока никуда не денешься. Но у рабочих-исследователей ни разу брака не было. Они марку свою высоко держат и горды этим.

Апушкин все больше молчит, думает, себя с Кристичем сравнивает. Почти на двадцать лет моложе его Саша, а знает куда больше и понимает глубже. "Застыл я на одном месте, - признается он себе. - И давно. Перед войной было двадцать три года, как раз половина того, что сейчас, столько же вроде и осталось. Ну, войну прошел, танк водить научился, сейчас машину вожу лихо вот и все достижения за вторую половину жизни. Правда, жена у меня хорошая, двое ребят, но это дело нехитрое. А развитие у нас с Сашей разное. Почему? С детства не так шли. И работа больно уж засушливая - мотаешься один по дорогам. Вот Саша всегда на людях, есть у кого поучиться, с кого пример взять, с кем мыслями обменяться. И есть еще постоянное желание через чужой забор заглянуть - ему все интересно".

Особенно жаль Апушкину второй половины своей жизни. Стряхнуть бы ее, начать снова с двадцати трех, да рядом с таким, как Кристич.

Апушкин понимает, почему ему одному скучно - думать не о чем. Подбросят попутчики, как дровишки в топку, материалец о жизни, мыслишки разные, смотришь - и время быстрее прошло, и голова вроде даже посвежела.

"Ишь, приноровился, - с завистью думает Апушкин о своем спутнике. - И руками работает, и голова не окрошкой набита. Вот это жизнь! Поучиться надо!" Но признаться в таких уничижительных мыслях не хочется, и он заводит разговор о другом.

- Честность, сказал ты, в шинном производстве нужна. Она везде нужна. И нашему брату, испытателю, тоже. У другого разболтается передок, а он и в ус не дует. Ходят у него шины не только вдоль, но и поперек, жует их дорога при такой езде втрое, вчетверо быстрее. Или просидит полдня у какой-нибудь бабенки, а потом наверстывает, жмет на всю железку, скорость вдвое превышает. А один у нас орел завелся, так до чего додумался: съедет с шоссе, задний мост на домкратах поднимет - и крутит вхолостую. А сам в это время храпака задает.

- Стоп, - прерывает его Кристич, - время шины замерять.

- Может, до гаража дотянем, - робко предлагает Апушкин. Не любит он заниматься этим нудным делом в дороге.

Кристич понимающе улыбается:

- Честность, Иван Миронович, потому и трудна, что она в ущерб себе, зато на пользу делу.

Апушкин безропотно подчиняется и выискивает глазами место на обочине, где удобнее стать.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Каждые десять секунд - автопокрышка, каждый час - триста шестьдесят, каждые сутки - восемь тысяч шестьсот сорок. А за год набирается два с половиной миллиона штук.

Последние годы Госплан не увеличивает количество покрышек сибирскому заводу, милостиво оставляет те же два с половиной миллиона. Те, да не те. Покрышки завод выпускает разные, и количество маленьких все уменьшается, а ассортимент гигантов растет. В штуках - цифра неизменная, в тоннах, в затратах труда - разница колоссальная. Заводчане знают это лучше, чем кто-либо другой, и всегда немного хитрят: разные свои мероприятия проводят исподволь, не шумят о них, не демонстрируют мощностей, которые наращивают к концу года. Однако ни разу не удалось им перехитрить Госплан. Больше того. Зачастую Госплан ставит такие задачи, которые кажутся совершенно невыполнимыми. Тогда в Москву снаряжается "спасательная экспедиция" - едут плановики во главе с директором завода. Случается, что Госплан сдается, а чаще всего нет. Представители завода возвращаются назад пришибленные и злые.

Всякая злоба, как известно, порождается бессилием. Но она же и рождает силы. Начинаются форсированные поиски способов, которые обеспечили бы план. Все поднимается на ноги, все подчиняется одной цели.

Бывший директор завода Лубан был умудрен жизнью. Как ни ругали его за консерватизм, все, что обеспечивало рост производства, он приберегал к концу года, когда новый план уже составлен. Вот почему такое предложение, какое, допустим, сделал вулканизаторщик Каёла, он приберег бы на последний квартал.

Брянцев был горячее и честнее. Появилась возможность сделать скачок в середине года или даже в начале - делал, не задумываясь над тем, что получится с планом на следующий год.