Песни падающих звёзд - Рин Эшоу

— С такой мордой в бой идти нельзя. Хоть и рослый мужик, да на морду что девица.

Эльф и правда был, как и его собратья, красив и величав. Длинные серебристые волосы, вымытые, блестящие и приятно пахнущие, распущены по плечам, заострённые уши украшены многочисленными серебряными колечками, лоб высок и покат, губы — пухлые, влажные, подкрашенные яркой помадой…

Хорош был эльф, тут не соврать. А что так высок и широкоплеч — ну, и такие бывают. Природа-мать, порой, по-всякому шутит. Чего вон охранник стóит, которому имя ещё до рождения присвоено было: Аргус. А он взял — и циклопом родился, хоть родители вполне себе обычные человеки. Видать, и тут кто-то с великанами поразвлёкся.

Менестрель присел на выставленный у стены табурет, откашлялся, подкрутил для виду колок у лютни и, широко улыбнувшись замершей публике, мягко провёл по струнам зажатом между пальцами плектром.

— Мои дорогие… — голос менестреля был приятным, с лёгкой, не свойственной эльфам, хрипотцой, от которой тело покрывалось мурашками. — Я рад представить вам на суд своё творчество. Мир знает меня, как эльфа Флофимэрэля, но сегодня для вас я — покорный слуга!

Мелодия, тихая и печальная, пролетела над головами и окутала всю таверну от мала до велика, заставив забыть обо всём на свете. Огнеяр замер, не замечая, как льёт медовуху мимо кружки раскрывшего от удивления рот огра.

Прец сцепил руки в замок так сильно, что побелели мохнатые костяшки пальцев. Прун, чтобы не пропустить ни одного слова, ни одной ноты, подался вперёд, неуклюже нависая над столом. Борода его намокла, утопая в похлёбке. Девушки и вовсе полукругом выстроились напротив эльфа, и теперь, роняя слёзы на расшитые платочки, тихонько подвывали в такт песням.

А эльф пел и пел о далёких странах и мирах, о приключениях королей, о страданиях слуг, о вине и о сыре, о войне и о мире, о любви ведьмака и чародейки… И песни его заставили трепетать каждое израненное сердце, каждую искалеченную душу. Ни один посетитель таверны теперь не сомневался, почему в одну шеренгу выстраивают менестреля с богами. Даже охранник-циклоп — и тот украдкой вытер навернувшуюся на единственном глазу слезу.

А только закончил Флофимэрель и, склонив спину в низком поклоне, поблагодарил слушателей, публика сорвалась как с цепи. Каждый норовил оттолкнуть соседа, лишь бы оказаться поближе к менестрелю и пожать руку, а то и поцеловать кончики изящных пальцев. Заметив выразительный взгляд хозяина таверны, циклоп Аргус безуспешно попытался прикрыть своей спиной могучего эльфа и, передвигаясь бочком, спровадил к гостевой комнате на втором этаже.

Недовольный народ зашумел, раскричался, принялся заказывать в два, а то и в три раза больше выпивки, чтобы успокоить расшалившиеся нервы. Огнеяр довольно заулыбался. Не соврали слухи. Удачу несёт с собой эльф, не иначе — и заслуживает свой гонорар. Немаленький, причём, на такую сумму обычный человек может месяц жить безбедно.

Прец молчал. Как не пытался расшевелить его брат Прун, ничего не выходило. Задумчиво размазывал кайт по миске остатки похлёбки и всё чаще прикладывался к вновь наполненной заботливым Огнеяром кружке. Наконец он оттолкнул от себя миску и, тяжело поднявшись, бросил на стол несколько монет.

— Пойду я. Устал.

— Ты чего? — удивился Прун. — Время ж ещё раннее.

— Тяжко на душе что-то. И муторно.

Не слушая больше брата, Прец миновал охранника и, толкнув дверь, вышел на улицу.

Воздух был холодным и сырым, как и бывает августовскими ночами, но сладким и терпким от яблок, созревших в небольшом саду за таверной. Прец глубоко вдохнул, чувствуя, как начинает покалывать в лёгких. В голове прояснилось, и печаль с сердца растворилась без следа, словно бы её никогда и не было.

Кайт состоял с минутку, наслаждаясь тишиной ночи, а затем, удивившись собственным переменам настроения, собрался обратно в таверну.

— Ну, эльф, чтоб тебе в Навь провалиться! И зачем только разбередил старые раны своими песнями, — шёпотом выругался Прец.

Его внимание привлекло бормотание откуда-то сверху. Прислушавшись, Прец задрал голову и прищурился. Звук исходил из единственного подсвеченного окна.

«Менестрель! — осенило кайта, и тот переступил с ноги на ногу в нерешительности. — А если спросить… Откажет или нет? Может, хоть совет какой даст. А ну Мирке на роду написано петь? А я её в стеклодувы гоню… Решено. Спрошу. А выгонит — притворюсь пьяным, мол, не соображаю ничего».

Воровато оглянувшись, Прец ухватился руками за подпирающий стену таверны столб, вскарабкался, и, ловко перемахнув через козырёк крыльца, оказался под окном эльфа.

Эльф сидел, сгорбившись, возле большого трюмо с потрескавшимся от старости, но начисто вымытым зеркалом, и, стирая с лица краску, горестно вздыхал:

— Ах, матушка, за что? За что, за что ты создала меня? Чем я прогневал небеса? Как жесток этот мир! Почему для того, чтобы я мог исполнять свои песни, радовать публику, блистать на сцене, мне нужно быть кем-то другим? — Флофимэрэль отшвырнул от себя остро пахнущую тряпку и, облокотившись локтями на трюмо, угрюмо посмотрел на своё отражение. — Мог бы когда-нибудь стать таким известным простой орк Флоф? Сумел бы так ловко он перебирать струны лютни? Кем бы я был, матушка, если бы не встретил того человечьего доктора, изгнанного своим народом за чудовищные, с их слов, эксперименты? Ведь он, только он, порицаемый всеми, помог мне! Исполнил заветную мечту. Ах, матушка, вспомнила бы ты, как были уродливы мои клыки? — эльф отогнул пальцем нижнюю губу, демонстрируя зеркалу зубы. — Посмотри же, теперь они прекрасны и белоснежны, как диковинные морские жемчужины! Ах, а уши, уши? Две толстые лепёшки, приклеенные по бокам к голове, под острым инструментом доктора превратились в два изящных цветочных лепесточка! Жёсткие кучерявые волосы, гнущиеся во все стороны, как проволока… Матушка, ах, матушка, какие теперь они мягкие, гладкие, нежные, подобно заграничному шёлку! Я не зря, не зря терпел ужасную боль, когда доктор пересаживал мне волосы из хвоста единорога. Наживую, матушка, представь, наживую шил толстыми иглами, заливая кровью пол… Зато теперь я, посмотри, ах, матушка, неотличим от эльфа! И пусть приходится голодать, чтобы сохранить тонкий стан, я готов, матушка, готов на что угодно! Жаль только, что не унять мой рост… Но доктор обещал, обещал, что как только насобираю столько денег, сколько потребуется для перехода в другой мир, мы тотчас отправимся, и там сможем урезать мне ноги! И тогда стану я, матушка, настоящим эльфом — тонкокостным, хрупким, грациозным… Я так боюсь, ах, матушка, так боюсь, что мои почитатели смотрят на меня и перешёптываются! Нет-нет, нельзя, нельзя мне останавливаться, осталось совсем немного