Рыба-одеяло - Константин Золотовский

И сейчас Ющенко набросился на старшину, который нам сделал замечание: «Неужели ты не видишь, что люди чуть живы? Стыдно!» – «Да я так, пошутил!» – оправдывается тот.

Но я уже не мог стерпеть этого и сразу заявил, что буду работать водолазом.

– Ладно, – говорит Ющенко, – а сегодня с вечера пойдешь на водный пост дежурить с Виноградовым.

Ночью у нас выставлялись плавучие посты посреди озера, чтобы следить за концами нитки, которые подвешивались на понтоны. Холо­дища, зуб на зуб не попадает. Виноградов из фанеры будочку сделал, хоть от ветра укрыться, и дал мне свою телогрейку. А вдалеке другой понтончик. Там боцман Ворошин и водолаз Буслаев.

Погода испортилась. На Ладоге она меняется внезапно. Озеро рас­свирепело. Бури тут дай боже! Кто испытал, тот может себе представить, что это такое. Вода хлещет, заливает нас. Площадка на понтоне всего два метра. Вцепились мы намертво в деревянный настил. Оглохли от воя ветра и от гула трубы, которая бьет о днище, как в барабан. Светопреставление! Волны такие, что немыслимо прийти и снять нас отсюда. А катер у нас единственный, что в аренду у рыбаков взяли, да и тот еле живой.

Но на рассвете, видим, подходит катер. На нем самый молодой моторист отряда Вася. Весь в масле, с головы до ног. Рассказывает, что Буслаева и Ворошина успели забрать, а наш понтончик отнесло, не нашли в темноте. И больше никто не решился за нами выходить, расшибет. А Вася рискнул. «Дойду», – говорит. По дороге вражеские истре­бители его обстреляли. Множество дырок от пуль, и поручни у судна перебиты. Он мог бы вернуться, никто бы не осудил. Но говорит: «Знал, что ждете, замерзаете, и пошел». Шторм бушевал еще три дня и две ночи. Погибли бы мы. Вот он какой оказался, наш моторист Вася!

Когда озеро утихло, глядим, а понтончики наши на грунте лежат разбитые и нитки под водой. Все расшвыряло. По многу часов не выхо­дили водолазы с грунта, разыскивали трубы. Снова все концы свари­вали и на стыки муфты накладывали. И вот уже кран держит готовую нитку в воздухе, приготовился спускать на дно. «Самолет!» – кричат. И сбросили трубу в воду, а то фашисты разглядят. Кран быстро при­жался к берегу. А я на боту стою, в полном водолазном снаряжении, с разводным ключом, чтобы под водой затянуть болты на креплениях. Неприятельский бомбовоз от Осиновца летит, а два наших ястребка преследуют его. Фашист не успел там сбросить бомбы и разрядился, чуть не долетев до нас. Бот резко покачнуло, я растянулся на палубе, и не подняться.

Водолаз Егоров, прозванный Чапаем за длинные усы и веселый характер, сказал:

– Подыши-ка воздухом, я за тебя схожу.

Но я преодолел слабость, встал и сам спустился. Трудно было, но старался не отстать от других.

Вечером Чапай принес на старухину плиту ладожских окуней, оглушенных вражеской бомбой. В первый раз наварили свежей ухи, целый бак. Желающих оказалось больше, чем рыбы. Каждому досталось по половинке окунька. Зато жидкости от ухи было вволю. «Пейте, – говорил Чапай, – Ладожское озеро не убудет».

В середине июня наши водолазы уже подходили с трубой к другому берегу. К этому времени и мы, трое слабых, окрепли, работали наравне со всеми. Хотя времени было в обрез, Ющенко посылал по очереди водолазов собирать щавель – добавок к пайку.

Однажды ползу я по зеленой траве, разомлевший от аромата лет­ней земли, а в фуражку собираю сочные листья щавеля. И вдруг передо мной собака. Настоящая! Уши торчком, шерсть взъерошенная, на впалых боках репейник налип. А в глазах у нее такое...

В Ленинграде давно уже не было собак. Рассматриваю я эту живую диковину, а она бочком, бочком от меня – и скрылась в лесу. Долго лежал я неподвижно с полными слез глазами. Даже про щавель забыл.

– Ну, посылать тебя не стоило. Мало принес, – говорит Чапай.

Я рассказал ему о встрече. Он задумался. Кстати, Чапай был стра­стным охотником.

– Даже зверь чует недоброе, – произнес он. – Эх, ты, проклятый фашист! Все испоганил! Ну, недолго здесь ему ходить. Отольется за наши беды!

Наконец последний отрезок нитки проложили мы у Лиднево, на другом берегу. Опробовали. Сначала воду пустили, потом нефть, под давлением двадцать атмосфер. Не держит нитка напора. Где-то по­вреждение. Разделили водолазов на четыре участка, по всей длине нефтепровода, искать разрыв. Ющенко говорит:

– Найти немедленно! Кто первый обнаружит – премирую!

Только вышли, неприятельские истребители тут как тут. Видят, на озере людей много. И ну строчить из пулеметов! Куда побежишь? На боту лебедка, я и приткнулся к ней. А другой водолаз, громадный был, прямо кувырком нырнул в люк и застрял, заткнул отверстие. Чапай вытаскивает его и шутит:

– Бот-то не на твою фигуру рассчитан!

После налета на палубе валялись крупнокалиберные пули. Обе стенки пробило, сверху и снизу, а у лебедки от чугунной шестерни боль­шой кусок вырвало.

Быстро заделали пробоины и продолжаем поиски. Мелкая зыбь на озере. Заметили нефтяное пятно, остановились. Говорю Егорову:

– Спускайся, Чапай!

– Это же участок старшины Ферапонтова. Еще обидится, что его опередили.

– Какая тут, к лешему, обида! Время не ждет. А то получим премию – медаль в полтонны от гитлеровского бомбардировщика.

Спустился он у пятна и сразу нашел конец нитки.

– Ого, – кричит, – тут разорвало так, что рысь проскочит!

Привязали буек. А на следующий день и другой конец отыскали. Опять соединили и осторожно опустили на грунт. Под водой не раз про­верили нитку по всей ее длине. Дно неровное. Местами нить провисала. Водолазы камнями заваливали ямы и балласт накидывали на трубу, чтобы плотнее легла на грунт.

Так впервые в гидротехнике, в трудных военных условиях, под са­мым носом у врага был проложен нефтепровод. И помчалось в Ленин­град драгоценное горючее.

Я стою на водолазном боте, последний раз оглядывая озеро. Оно кажется серебряным. Радость жизни охватывает меня. С благодар­ностью думаю о друзьях, которые поддерживали меня во время суро­вых испытаний. А что может быть дороже этого товарищеского чувства локтя?

Лишь через полтора месяца узнали фашисты о нашем нефтепроводе. Говорят, Гитлер разжаловал в рядовые многих своих офицеров за то, что проморгали такую важную операцию. Старуха, у которой мы жили в Коккорево, удивлялась:

– В деревне никого, только я одна, а они бомбят и бомбят берег. Господи, и чего им еще надо тут?

Мы-то знали, что им надо. Только зря они старались. Ладожская нить полностью выполнила свою боевую задачу.

Кусок этой трубы – нити – по сей день хранится в Музее истории Ленинграда у стенда, названного: «Ладога – Дорога жизни».

Трофейный самолет

Однажды наши зенитчики подбили вражеский самолет неизвестной тогда конструкции. Упал он в речку на нейтральной, или, как называли бойцы, ничейной, полосе. По одну сторону гитлеровские, по другую наши батареи стоят.

Немецкие разведчики попытались ползти к речке, да советские снайперы их обстреляли. Зато добрались до берега наши пластуны и по­шарили багром в воде. Кроме коряг, ничего не зацепили. А спуститься не в чем, речка глубокая, бурная. Как достать самолет?

Вызвали нас с Никитушкиным из водолазного отряда. Захватили мы кислородный прибор ИСАМ-48 и прибыли в войсковую часть. Сразу стали учиться ползать по-пластунски. Всю ночь тренировались за бру­ствером. Сначала только в комбинезонах, а потом бойцы стали освещать нас фонариками и стрелять деревянными пулями. Поневоле станешь укрываться. Хоть и не настоящие пули, а больно врежут. К утру нам по­ставили оценку удовлетворительно. Комиссия была придирчивая, сами отличные пластуны.

Днем мы с Никитушкиным отдыхали, а когда стемнело, нас про­водили за окопы. Никитушкин в легком комбинезоне, в тапочках – летом было дело, на боку сумка, а там баллончик с кислородом и же­стяная банка с химпоглотителем. Я за ним ползу, на ремне свисает автомат. На спине у нас растут зеленые кустики – маскировка. А в ку­стике у меня катушка, с которой стальной трос разматывается.

Гитлеровцы ракету за ракетой выбрасывают, местность просматри­вают. Загорится ракета – светло как днем, мы так и замираем на месте. А наша артиллерия отвлекает неприятеля. Гитлеровцы молчали, мол­чали и тоже начали отстреливаться. Завязалась артиллерийская дуэль.

Под грохот этой канонады мы добрались до места и вползли в за­росли на берегу. Размотали до конца трос, а катушку запрятали в кусты. Никитушкин быстро снарядился. Пристегнул баллон с кислородом, натянул маску, сделал трехкратную промывку – вдохнул и выдохнул через трубку. На руку надел петлю троса и тихонько спустился в речку.

Скоро ли он дойдет до самолета, ведь в баллоне кислорода немного? Сижу я в темноте и до боли в глазах всматриваюсь в воду. Слышу, трос дернулся. Значит, нашел!