Долгая зима - Джон Кристофер

– Мы неплохо понищенствовали для первого раза.

– Славная женщина. Надеюсь, у нее не будет неприятностей.

– Из-за того, что она поделилась с нами едой? Как же ее муж об этом узнает?

– Вдруг он заставляет слуг шпионить за ней? Мне не слишком понравился этот их Карл. Будем надеяться, что все обойдется, и наслаждаться трапезой, ведь ей хотелось именно этого.

Мадлен завершила приготовления и оглядела импровизированный стол.

– Ни вилок, ни ножей. Наверное, они у сэра считанные. – Она потрясла сумку, и на песок упал последний пакетик. – Пластмассовые ложечки. Это уже кое-что. А еще сигареты и коробок спичек.

После ужина Мадлен собрала оставшуюся еду. Эндрю зажег две сигареты и протянул одну ей.

– «Велосипед», – сказал он, разглядывая пачку. – Новая марка. Думаю, к этому можно привыкнуть. Если только нам позволительна такая роскошь, как курение.

– Сколько у нас денег?

– Один нигерийский фунт. Плюс несколько шиллингов и пенсов.

– Завтра придется заняться поисками. Нужна и работа, и жилье.

Эндрю откинулся на спину и стал смотреть в небо. Было уже достаточно темно, чтобы разглядеть звезды, но сполохи, только что мелькавшие в его глазах, тут же погасли, стоило ему сфокусировать зрение.

– Здесь можно увидеть Южный Крест? – спросил он. – Думаю, что да.

– А вот как быть сегодня? – задумалась Мадлен. – Мы не сможем вернуться в отель.

– Есть надежда, что нам позволят провести ночь на полу в посольстве…

– Здесь по крайней мере тепло, – сказала она и прикоснулась к его руке. – Мы можем спать здесь, на пляже.

– Не слишком-то комфортабельно.

– Зато чисто и спокойно. Мне не улыбается перспектива возвращения в город. – Она указала на сумку. – На завтрак еды хватит.

– Тогда решено.

– Тебе этого никогда не хотелось? – спросила она. – Ребенком, когда ты попадал на побережье? Мне – да.

– И мне, – ответил Эндрю. – Только я забыл.

Они проговорили еще с час, пока в остывшем небе не загорелись настоящие звезды. После этого они пожелали друг другу доброй ночи и устроились по негласному соглашению каждый в собственной выемке в песке. Некоторое время в отдалении тявкала собака, но лотом угомонилась и она. Лишь волны продолжали мерно набегать на пляж.

Когда Эндрю проснулся, в небе горела половинка луны, только начавшая карабкаться вверх. Мадлен мирно спала.

Он тихонько поднялся, стараясь не потревожить ее, и побрел в рощу. Здесь почему-то было еще более одиноко, чем на бесконечном пустынном пляже. Он потянулся: от лежания на песке у него свело мышцы спины.

Эндрю вернулся на пляж, остановившись по другую сторону песчаного холма. Ночь была очень теплой, но его все равно пробирала дрожь. В безжалостном свете луны он вспомнил обо всех своих утратах. Прежняя работа, даже сама Англия казались сейчас чем-то совершенно нереальным. Он сожалел о сыновьях, которые, как он теперь ясно видел, отойдут от него, какая бы трудная жизнь ни ожидала их в ближайшем будущем. Утрата Кэрол не вызывала у Эндрю ни малейшего сожаления; он не чувствовал к ней даже отвращения. В этой прозрачной ночи все, что ему когда-либо принадлежало, что совсем недавно имело для него хоть малейшее значение, утратило всякий смысл. Он расставался с прежней жизнью без горечи.

Охватившее его сейчас чувство не было чувством потери. Это было нечто худшее: он ощущал себя нагим, на теплом ветерке ныли незащищенные кости. Пусть все то, с чем он сейчас расставался, было иллюзией – Эндрю не мог представить себе, как без нее существовать. Боль, пронзившая его, была хуже боли, причиняемой неразделенной любовью, ибо любовь всегда сулит надежду. Он встал на колени и повалился головой на песок. Это была молитвенная поза, только ему некого и не о чем было молить. И нечего предложить. Он сознавал лишь одно: и внутри, и вокруг расстилалась пустота.

Эндрю не слышал шагов Мадлен и вздрогнул, когда она прикоснулась к его плечу.

– Энди, – раздался ее голос, – с тобой все в порядке?

– Да, вполне-, – сухо ответил он.

– Я так испугалась. Проснулась, а тебя и след простыл.

Эндрю молчал.

– Когда остаешься ночью одна, тут же превращаешься в ребенка. Со мной так всегда.

Он по-прежнему не нарушал молчания. Мадлен поднесла руку к его лицу и коснулась мокрых щек. Эндрю следовало отпрянуть, но его оставила всякая воля, и он мог всего лишь слепо взирать на песок и волны, освещаемые луной. Не сопротивлялся, когда Мадлен увлекла его на песок и прижала к себе.

– Милый, – шептала она, – все будет хорошо. Не плачь, Энди, милый, ну пожалуйста, не плачь…

Эндрю снова стала колотить дрожь, еще более сильная, чем прежде. Мадлен целовала его мокрое от слез лицо, согревала ладони. Через некоторое время она отпустила его.

Послышался шорох одежды, и она снова прильнула к Эндрю, уже в расстегнутой блузке и без лифчика. Мадлен прижималась щекой к его волосам, как будто стала выше ростом. Он чувствовал нежное прикосновение ее груди к своей шее, тепло плоти, волной пульсирующей у его уха. Материнское побуждение, пронеслось у него в голове, это вполне естественно для женщины, никогда не дававшей грудь ребенку…

Но то было настоящее тепло, и пульсировало оно по-настоящему. Ее пальцы заскользили по его телу, ласково перебираясь от одного ребра к другому. Не в силах больше выносить этого, он обнял ее, стиснул ладонями ее лицо и стал целовать.

Эндрю помог Мадлен стянуть блузку, и его взору предстали плечи, руки, маленькие заостренные груди неземной красоты – в свете луны тело словно серебрилось.

Не в силах отвести глаз, Эндрю прошептал:

– Это от жалости?

Она покачала головой и тихо ответила:

– Наверное, от одиночества.

– В этом нет необходимости.

– Есть, – сказала она. – Есть, мой милый!

Потом они купались в темной воде и долго бродили по пляжу, пока не обсохли достаточно, чтобы натянуть одежду.

Снова улеглись на песок, но уже бок о бок, и тут же уснули.

Очнувшись, Эндрю зажмурился от светлеющего неба. Мадлен уже некоторое время теребила его за руку.

– Кто-то идет, – прошептала она.

Он рывком сел. К ним приближались трое в форме. Один из них с трудом удерживал на поводке овчарку.

– Сиди спокойно, – приказал Эндрю. – Не хватало только, чтобы они спустили на нас собаку.

– Полиция?

– Думаю, да.

Троица подошла ближе. Вышедший вперед человек крикнул:

– Вставайте, босс. И вы, леди.

Они встали. Взглянув на нашивки, Эндрю определил, что патрулем командует сержант – высокий, худой, остроносый, с аккуратным ртом и подстриженными усиками. Он наблюдал за ними, широко расставив ноги.