Многорукий бог далайна - Святослав Логинов

В воспаленном хоть и не потерявшем сообразительности мозгу Энжина прочно перемешались ненависть к далайну с тяжелым недоброжелательством ко всем, кто живет на сухом. Только изгои, с которыми ему нечего было делить кроме изорванной кожи на постель и куска жирха, казались безумному илбэчу достойными жалости. На побережье Энжин поставил отдельный, уступом выдающийся в далайн, оройхон и поспешно, не задержавшись ни на час, двинулся на запад, где уже поняли, что илбэча им не поймать, и, вероятно, сняли караулы.

Появившись там, Энжин построил оройхон, продливший сухую полосу, но уже не пытался на ней поселиться, а вновь сбежал. Эрхаай уговаривала его остаться, убеждая, что илбэч, несомненно, выстроит что-нибудь еще, и тогда они заживут на славу, но Энжин не стал ее слушать, и они расстались. У Эрхаай достало разума понять, что названный супруг окончательно свихнулся и не желает ни искать лучшей земли, ни добывать кость и кожу, а значит, кормить его не стоит.

Энжин шел на восток. Навстречу ему двигался необычайно умножившийся поток бродяг. По стране разнеслись фантастически преувеличенные вести о новых землях, и многие люди, бросив скудный быт, кинулись за счастьем. Ошпаренный Ёроол-Гуй свирепствовал небывало, но бродяг меньше не становилось. Постепенно они стянулись к созданной Энжином сухой полосе — единственному месту, где можно было жить. Полоса оказалась перенаселенной сильнее, чем сухие оройхоны, пребывающие под властью вана. Началась резня. Власти не торопились прекращать ее, ожидая, что вышедшие из повиновения изгои истребят себя сами. Но быстрей и надежней любых карательных мер прекратило распри известие, что совсем неподалеку выросло разом два оройхона, а если появится третий, то в стране будут новые сухие земли. Толпы ринулись туда по краю далайна или прямиком через сухие края. А молва уже сообщала о новых оройхонах, возникших в другой части страны.

Два года Энжин играл в прятки со всем миром. В первые месяцы кроме чудовищной дороги смерти он выстроил дюжину и четыре оройхона, но раскидал их так, что они могли служить прибежищем изгоям, и больше ни для чего. Лишь самый первый оройхон, у которого образовалась сухая полоса, представлял какую-то ценность. Впрочем, на эту полосу одонт Хооргон войска вводить не стал, рассудив, что так ему никаких двойных дюжин не хватит. Там сложилась своеобразная республика, называемая повсюду «Свободным оройхоном». Не стали власти преследовать бродяг и на новых землях. Слишком велика стала длина побережья, изрезан берег. Постепенно бродяг становилось меньше — набеги Ёроол-Гуя, жизнь на мокром, стычки с земледельцами и цэрэгами делали свое дело. Армии бродяг больше не существовало, уцелевшие превратились в обычных изгоев. Где-то среди них прятался и Энжин, прекративший всякую работу и успешно изображающий бандита. Он понимал, что если товарищи по несчастью проведают, что он и есть илбэч, наделавший столько переполоха, он не проживет и получаса из отпущенных ему Ёроол-Гуем суток. Поэтому Энжин со скучающим лицом слушал размышления остальных бедолаг, куда бы мог запропаститься илбэч, а если кто-нибудь спрашивал его мнение, нарочито зло отвечал:

— А ну его к Ёроол-Гую! Пропал — и хорошо. Спокойнее жить.

На самом деле в сердце озлившегося на весь свет илбэча созрел новый план. Он решил бежать ото всех, выстроить сухой оройхон лично для себя и жить там одному. Надо было лишь дождаться, пока людям наскучит искать новые земли, и тогда уйти по мертвой полосе и там, если удастся, начать жизнь заново. Поэтому и затаился вдруг безумный строитель и долгих два года бродил по побережью, ел тухлую чавгу и ждал. Лишь когда затихли последние слухи, и никто уже не надеялся на чудеса, Энжин отправился в путь. На плече он привычно нес корзину с сырым харвахом, позволявшую ему ходить, не вызывая излишних подозрений. К тому же, и цэрэги, если в эти места занесет отряд, гораздо мягче отнесутся к мирному сборщику харваха чем к простому бродяге. Ведь должен же кто-то собирать для них в этих местах огненное зелье.

Незадолго до вечера Энжин добрался к Свободному оройхону. Шел, вспоминая, что его карьера в землях вана началась именно здесь, этот оройхон был построен первым. А теперь ему не позволят остаться тут лишней минуты. Пройти мимо — еще куда ни шло, но только не трогать чавги, не подходить к шавару, не глядеть на хохиур. Здесь все было общее, но ничто не доставалось чужакам. И Энжин шел по поребрику между оройхоном и сухой полосой, тактично не глядя по сторонам.

— Мышка, мышка, засоси! — услышал он детский голос.

Мальчуган от силы лет трех, очевидно сбежавший из-под присмотра, влез в глубокую лужу и сосредоточено топтался на месте, глядя, как замешанная на нойте жижа затягивает его буйи. На чумазой физиономии сияло блаженство, вызванное запрещенной и потому особенно притягательной игрой. Нойт поднялся ему выше колен, но игрок не замечал, что сам уже не сможет вырваться из объятий цепкой мышки, и радостно продолжал увязать все глубже.

— Эге! — сказал Энжин. — Да так ты вовсе утонешь. Ну-ка, герой, вылезай!

Он шагнул в грязь и, ухватив пацана, выдернул его из жадно чмокнувшей ямины. Мальчуган обижено заверещал.

— Бутач, ты опять за свое?.. — на поребрик с сухой стороны выбежала молодая женщина. Она приняла орущее сокровище из рук Энжина, начала сбивчиво благодарить его.

— Ладно… — отвечал Энжин. — Мне это ничего не стоило, я и так с ног до головы в грязи.

Но женщина уже подхватила корзину и повела Энжина на сухую сторону к большой палатке, стоящей рядом с поребриком.

— Вы обязательно поедите с нами, — говорила она, — и переночуете. А иначе вам негде будет. Вы знаете, этот неслух проворней тукки, уследить за ним невозможно. Один раз он уже чуть не утонул в нойте — и лезет снова. Просто не знаю, как и быть.

Энжин сидел, слушал болтовню женщины, продолжавшей что-то ловко делать по хозяйству. Ему казалось, что он попал домой, и больше никуда не надо идти.

В волосах женщины матово сияли драгоценные украшения: сделанные в виде полумесяцев заколки из кости бледного уулгуя. И Энжин подумал, что надо быть не только очень богатым, но и очень уверенным в себе человеком, чтобы позволить жене носить такую роскошь среди бела дня. Бледный уулгуй был редчайшим зверем, добыть его казалось просто невозможно. В отличие от черного, бледный уулгуй был невелик, жил не в далайне, а в шаваре, в нижнем ярусе, полностью залитом нойтом, близко к выходу никогда не показывался, даже во время мягмара. И уж конечно, Энжин и не слыхивал, чтобы кто-нибудь мог справиться с бледным уулгуем в одиночку. Бляшки со щупалец зверя шли на женские украшения, хотя не у всякого одонта любимая жена могла расшить талх радужными костяными кружочками. А вместо коронного обруча в теле малого уулгуя находили два белых полумесяца. Их-то и увидел илбэч в волосах собеседницы.