Жизнь и смерть Арнаута Каталана - Елена Хаецкая

Дверь приоткрылась, и чья-то рука поспешно сунула Каталану грош. Каталан придержал дверь.

– Да благословит тебя Бог за эту милостыню, добрый человек.

Дверь, перестав сопротивляться, распахнулась. На пороге стоял немолодой человек и щурил глаза, пытаясь разглядеть вечернего гостя.

– Если ты не нищий, – сказал он наконец, – то зачем бродишь под дождем и стучишься в незнакомые дома?

– Я ищу добрых людей, – сказал Каталан. Это было уже четвертое предместье, где повторялось одно и то же. – Вот почему я брожу один под дождем и стучу в ожидании, что отворится мне.

– Благодать Господа нашего Иисуса Христа да будет с тобой, – без колебаний отвечал хозяин дома, и сердце Каталана радостно стукнуло. – Ты найдешь тех, кого ищешь, на улице Богоматери Полей, второй дом от угла, с одним окном по фасаду.

– Да наградит тебя Бог по заслугам твоим, – промолвил Каталан, сам не зная, какой смысл вкладывает в эти слова.

Затем он снова сел в седло и отправился на улицу Богоматери Полей.

Когда Каталан постучался в дверь указанного дома, сумерки уже сгустились. В темноте слышно было, как шумит дождь, да хлюпает вода под копытами, да фыркает недовольная лошадь.

– Благословен Господь наш Иисус Христос, – обратился Каталан к слуге, открывшему дверь. – Меня прислала добрая женщина Беренгьера де Кунь, чтобы я передал некоторую часть денег тем, кто несет свет во тьму, веру в мир неверия, спасение погибающим.

Каталана тотчас же впустили, предоставив его самого заботам хозяина дома, а лошадь его – заботам слуги. Согревшийся теплым вином, переодетый щедростью хозяина в сухое, Каталан был допущен в жилые покои, где несмотря на поздний час горели свечи и несколько человек негромко переговаривались между собой.

Каталан остановился на пороге и спросил:

– Кому я должен передать деньги от доброй женщины Беренгьеры из Альби в обмен на благословение?

С этими словами он вытащил из-за пазухи мешочек с деньгами и встряхнул его. Никто не обратил на Каталана внимания, только один человек молвил равнодушно:

– Положи на стол. Это деньги Господа.

– Воистину так, – пробормотал Каталан.

Он сделал как ему велели и тихонько устроился в углу, постаравшись, чтобы о нем забыли. Время от времени он поглядывал на мешочек, но тот оставался на столе – к деньгам никто не прикасался. А потом мешочек вдруг исчез, но когда и как это произошло – не уследил даже наблюдательный Каталан.

Затем пришел еще один человек, ослепительно бледный, в черных одеждах, и все разом замолчали. Он обвел собравшихся глазами и улыбнулся доброй светлой улыбкой. Тотчас же люди, сколько их было в комнате, преклонили колени и получили благословение, после чего обменялись поцелуем мира, а слуга внес корзину с хлебами.

Поднимаясь с колен, Каталан мысленно обратился к своему товарищу Вильгельму, который должен был проследить, в каком доме сейчас находится он, Каталан, и отправиться за подмогой к отряду, ждущему в получасе езды от Эстретефонды. Ибо страх Каталана перед "совершенным" все увеличивался и бороться с этим оказалось невыносимо; воззвать же к Богу за помощью Каталан не решался – он был почти уверен в том, что "совершенный" легко может проникнуть в его мысли. И потому сидел Каталан, забившись в угол, и укрощал гневную душу свою, чтобы она не возмутилась и не выдала его.

А отряд, должно быть, уже получил весть и мчится к предместью…

И вот закончил "совершенный" Риго Лагет проповедь и молвил, благословляя хлебы в корзине:

– Благословен будь, именем Господа нашего Иисуса Христа, сей хлеб жизни и сие печево истины! Господь наш Иисус Христос! Да войдет хлеб сей жизнью в уста всех истинно верующих и да изблюется он со желчью и кровью из уст нечестивых, предавшихся врагу человеков и исповедующих ложно!

С этими словами "совершенный" разделил первый хлеб и раздал половинки налево и направо. И так, разделяясь, шествовал хлеб из рук в руки, пока самый малый кусочек, который и делить уже было не нужно, не попал к сидящему с края Каталану. И все вложили хлеб в уста и стали жевать. Каталан хотел уклониться и только сделать вид, что ест, но сосед его вдруг странно глянул и спросил:

– Что ты робеешь, добрый человек? Разве не прислала тебя верная наша, Беренгьера из Альби? Разве не истолковала она тебе смысл нашей трапезы? Не хлеба ли спасения пришел ты вкусить?

– Воистину так, – отозвался Каталан и под пристальным взглядом соседа поскорее запихал хлебец в рот и, не жуя, проглотил.

Тем временем разговор за столом повернулся к бытовым делам общины: называли имена просящих об утешении, перечисляли дома, где есть больные, к которым необходимо направить врачей, называли размеры и содержание взносов в имущество общины, упомянули при этом и имя Беренгьеры из Альби – похвалили ее за щедрость.

Тут один человек обрадованно воскликнул:

– Я же говорил вам, добрые люди, что мне удастся ее обратить!

Каталан понял, что это, должно быть, и есть тот самый Бростайон… Но ничего больше он подумать не успел, ибо внезапно его охватила дурнота, в глазах у Каталана потемнело, в ушах отчаянно зашумела кровь, и схватившись обеими руками за живот, он перегнулся пополам и громко замычал от боли. И когда все глаза обратились на него, Каталан вдруг начал неудержимо блевать кровью и желчью. Судороги сотрясали все его тело, пока хлебец не вышел из его утробы. Тогда Каталан затих, обтирая лицо и плача.

Лагет поднялся со своего места, стремительно подскочил к Каталану и вцепился в его плечо.

– Иуда! – воскликнул "совершенный". – Ты проник на нашу братскую трапезу со злыми мыслями!

Но Каталан ничего не мог говорить и только слабо постанывал. В животе и в горле у него все было будто исцарапано когтями.

Удерживая Каталана, Лагет обратился к собравшимся:

– Мы говорим, что не должно проливать крови ни одного живого существа – ни зверя, ни птицы, ни человека. Но сей змий вполз к нам в дом, обманув наше доверие, и принял обличие человека; проливать же кровь гадов дозволительно.

Каталан слегка шевельнулся в руках Лагета. Тот поглядел на него презрительно и заключил:

– Впрочем, он умрет и без пролития крови, дабы никто не был этим смущен. Свяжите его хорошенько и подвесьте вниз головой.

Тот же слуга, что заботливо подносил Каталану на кухне вино и помогал сменить мокрую одежду на сухую, стянул руки Каталана грубой веревкой и, продев свободный конец веревки пленнику между ног, ловко опутал его щиколотки, после чего подвесил к массивной потолочной балке на кухне рядом со свиным окороком.

Зная, что неизбежно ожидает его мучительная и долгая смерть, Каталан, уже не скрываясь, принялся выкрикивать сдавленным голосом:

– Pater noster qui in caelis! Еs sanctificetur nomen tuum!

И вдруг, видимо, привлеченный католической латынью, одиноко и неуместно раздающейся в еретическом логове, ворвался на кухню какой-то человек и одним махом перерубил обе веревки, так что Арнаут Каталан и свиной окорок упали на пол одновременно. От удара Каталан потерял сознание; когда же очнулся, то увидел рядом с собою брата Вильгельма.

– Слава Богу! – сказал Вильгельм. – Мы подоспели вовремя.

Каталан подхватился было вскочить да бежать наверх, но Вильгельм удержал его. Тогда Каталан спросил жадно:

– Всех схватили?

– Двоих. Один убит.

– Их было больше, – мрачно сказал Каталан. – Помоги мне встать, брат, ибо ноги, кажется, опять не хотят служить мне опорой. Как же это вышло, что вы упустили столь многих?

Из еретического дома забрали всю найденную там одежду и деньги; ставни и двери забили и под утро двинулись обратно в Тулузу. Дождь уже, по счастью, перестал, хотя теперь задул холодный ветер. Среди захваченных был Риго Лагет. Каталан скрипел зубами, глядя, как "совершенный" идет между двух коней, привязанный за левую руку к седлу одного всадника, а за правую – к седлу другого.

Город встретил их молчанием. Арестованных препроводили в тюрьму инквизиторского дома и заперли там, а Каталан, пошатываясь, явился в монастырь и объявил братьям, что измаран нечистотами снаружи и внутри, после чего рухнул на пороге церкви и наотрез отказался вставать.

Так пролежал он остаток дня и всю ночь, а возобновившийся дождь нещадно поливал его холодными струями. Наутро, по распоряжению настоятеля, подступили к нему брат Фома и брат Лаврентий и, разорвав на Каталане одежду, как следует отходили его плетьми. Согрев таким образом остывшую кровь упрямого своего собрата, заставили они его выпить жидкой каши, после чего перетащили в постель и закутали одеялами, ибо Каталан весь одеревенел и не мог даже двигаться.

Суд над захваченными в Эстретефонде еретиками открылся с наступлением весны. Пейре Челлани предложил судить их не инквизиционным, а публичным судом, ибо вина арестованных была очевидна и оправдание их вряд ли возможно.