Мое последнее слово. Речи подсудимых на судебных процессах 1966 - 1974} - Андрей Синявский

И так бы оно все и произошло. И не было бы сейчас этого судебного разбирательства, и не было бы моего последнего слова меня осудили бы заочно, в мое отсутствие… если бы не оказало влияние интенсивное вмешательство общественности. Ведь после первого срока экспертизы — в середине сентября — врачебная комиссия обнаружила у меня зловещую неясность психической картины, и по вопросам врачей, обращавшихся ко мне после этого, я понял, что меня собираются признать невменяемым. И только 5 ноября, после давления, оказанного общественностью, новая медицинская комиссия признала меня здоровым. Вот вам достоверное доказательство моих утверждений (которые здесь, в суде, называют клеветническими), как по указанию КГБ чинятся психиатрические расправы над инакомыслящими.

У меня есть и другое доказательство этого. В 1966 году меня восемь месяцев, без суда и следствия и вопреки медицинским показаниям о моем психическом здоровье, держали в психиатрических больницах, переводя по мере выписки врачами из одной больницы в другую.

Итак, 5 ноября я был признан вменяемым, и меня вновь водворили в тюрьму, и процессуальные нарушения продолжались Грубо было нарушено окончание следствия с выполнением 201 статьи УПК РСФСР Я требовал, чтобы мне был предоставлен избранный мною адвокат. Но следователь мне в этом отказал и подписал 201 статью один, да еще написал при этом, что я отказался ознакомиться с делом.

В соответствии со своим правом на защиту, предусмотренным ст. 48 УПК РСФСР, я потребовал пригласить для своей защиты в суде адвоката К а — минскую Дину Исаковну.

С этой просьбой я обратился к председателю Президиума Московской коллегии адвокатов и получил его отказ с резолюцией: «Адвокат Каминская не может быть выделена для защиты, так как она не имеет допуска к секретному делопроизводству». Спрашивается, о каком секретном делопроизводстве может идти речь, когда меня судят за антисоветскую агитацию и пропаганду? И все же, где, в каких советских законах упоминается об этом пресловутом «допуске»? Нигде.

Итак, адвокат мне предоставлен не был. Более того, вышеупомянутый ответ из коллегии адвокатов, с которым я был ознакомлен и на котором имеется моя подпись, был из дела изъят и возвращен в коллегию адвокатов, о чем в деле имеется справка. Взамен его был вложен другой, вполне невинный ответ председателя коллегии, с которым я ознакомлен не был. Как это можно расценивать? Только как служебный подлог.

Потребовалась моя 12-дневная голодовка, жалоба Генеральному прокурору СССР, в Министерство юстиции СССР и в ЦК КПСС, а также новое активное вмешательство общественности, чтобы мое законное право на защиту было, наконец, осуществлено и мне был предоставлен приглашенный моей матерью адвокат Швейский.

Сегодняшнее судебное разбирательство велось также с многочисленными процессуальными нарушениями. Обвинительное заключение, в котором 33 раза употребляется слово «клеветнический» и 18 раз слово «антисоветский», не содержит в себе конкретных указаний на то, какие же именно факты из сообщенных мною западным корреспондентам являются клеветническими и какие именно материалы из изъятых у меня при обыске и якобы распространяемых мною являются антисоветскими.

Из девяти ходатайств, заявленных мною в начале судебного разбирательства и поддержанных моим адвокатом, восемь было отклонено. Никто из заявленных мною свидетелей, которые могли бы опровергнуть различные пункты обвинения, судом вызван не был.

Мне инкриминирована, в частности, передача антисоветских материалов прилетевшему в Москву фламандцу — Гуго Себрехтсу. Эти материалы якобы передавались ему мною в присутствии Вольпина и Чалидзе. Однако мое требование о вызове этих двух людей в качестве свидетелей — не было удовлетворено. В суд не был вызван, далее, ни один человек из 8 названных мною, которые могли подтвердить истинность моих утверждений относительно фактов помещения и условий содержания людей в специальных психиатрических больницах. Суд отклонил мое ходатайство о вызове этих свидетелей, мотивировав это тем, что они душевнобольные и не могут давать показаний. Между тем, среди этих людей есть двое — 3. М. Григоренко и А. А. Фаинберг, которые никогда не помещались в спецпсихобольницы, а бывали в этих больницах только в качестве родственников и могли бы подтвердить мои показания об условиях содержания в этих больницах.

В суд были приглашены только те свидетели, которых представило обвинение. Но что же это были за свидетели? Так, ко мне подсылался перед моим арестом, по всей вероятности сотрудниками КГБ, военнослужащий войск госбезопасности, ныне работающий в отделе таможенного досмотра на Шереметьевском аэродроме, мой бывший школьный товарищ, некий Никитинский, которому было поручено спровоцировать меня на преступление — организацию ввоза из-за границы оборудования для подпольной типографии. Но незадачливому провокатору осуществить это не удалось. Тогда следствие, а затем и суд попытались сделать его свидетелем по этому пункту обвинения. Мы видели здесь, что Никитинский не справился и с этой задачей.

Для чего же потребовались все эти провокации и грубые процессуальные нарушения, этот поток клеветы и ложных бездоказательных обвинений? Для {чего} понадобился этот суд? Только для того, чтобы наказать одного человека?

Нет, тут «принцип», своего рода «философия». За предъявленным обвинением стоит другое, непредъявленное. Осуждая меня, власти преследуют здесь цель скрыть собственные преступления, психиатрические расправы над инакомыслящими.

Расправой надо мной они хотят запугать тех, кто пытается рассказать об их преступлениях всему миру. Не хотят «выносить сор из избы», чтобы выглядеть на мировой арене этакими безупречными защитниками угнетенных!

Наше общество еще больно. Оно больно страхом, пришедшим к нам со времен сталинщины. Но процесс духовного прозрения общества уже начался, остановить его невозможно. Общество уже понимает, что преступник не тот, кто выносит сор из избы, а тот, кто в избе сорит. И сколько бы мне ни пришлось пробыть в заключении, я никогда не откажусь от своих убеждений и буду высказывать их, пользуясь правом, предоставленным мне ст. 125 советской Конституции, всем, кто захочет меня слушать. Буду бороться за законность и справедливость.

И сожалею я только о том, что за этот короткий срок — 1 год 2 месяца и 3 дня, — которые я пробыл на свободе, я успел сделать для этого слишком мало.

Последнее слово Кронида Любарского 30.10.1972

Суд над астрофизиком, кандидатом физико-математических наук К. Любарским состоялся в г. Ногинске Московской области. По статье 70 УК РСФСР Любарский был приговорен к 5 годам лагерей строгого режима.

О суде над К. Любарским см. «По се в» № 12/1912;

«Хронику текущих событий», выпуск 28; «Хронику защиты прав в{ СССР»,} выпуск{ 1.} — { Ред.}

Я не юрист. О юридической стороне дела здесь много говорил адвокат. Ко многим вопросам я буду подходить с позиции «простодушного» — с точки зрения здравого смысла. Я не коснусь многих вопросов. О конкретных эпизодах, фактах обвинения я буду говорить очень мало, буквально несколько слов. Но, как уже заметил адвокат, обвинение в полном объеме требует изменений. Прокурор полностью поддерживает обвинение, в то время как в нем имеется по крайней мере 3? неточностей. Кстати, 5 из них исчезло после показаний Попова. Осталось не так много — всего 32. Я думаю, что повторять этот список не имеет смысла… Разобраться в этом — дело суда. Я полагаю, что суд, в отличие от прокурора, учтет это. Ибо речь идет о том, чтобы, как сказал прокурор, в судебном заседании было все детально исследовано. Я полагаю, что эти исследования найдут свое отражение в решениях суда. Они, правда, не нашли никакого отражения, к сожалению, в речи прокурора.

А там есть вещи поразительные. Есть эпизоды, которые ниоткуда не взяты: ни мною не высказаны и не подтверждены свидетелями, — а тем не менее они представлены так, что якобы и я их высказал, и якобы они подтверждены свидетельскими показаниями Речь идет об эпизодах, связанных с Поповым, Владимирским.

Буквально два слова о том, чему так много внимания уделил прокурор, а именно — об источниках получения самиздатской литературы Нет, гражданин прокурор, отнюдь не голые декларации я имел в виду В моем заявлении, переданном суду[1], есть интересующие вас и место, и время, и обстоятельства И я всего этого не говорил только по той простой причине, что действительно — в чем вы совершенно правы — для квалификации моих действий это никакого значения не имеет. А вот что касается Шихановича, которого вы категорически считаете источником, — то ни места, ни времени, интересующих вас, нет ни в материалах предварительного следствия, ни в материалах судебного следствия.