Из жизни снобов (сборник) - Френсис Фицджеральд

Прибытие Констанции, замужней сестры Жозефины, делу не помогло; Дайсер вновь стал жертвой феномена людского любопытства. Когда часы в холле пробили шесть, он бросил на Жозефину отчаянный взгляд. С запоздалым пониманием ситуации гости стали расходиться. Констанция увела Диллонов наверх, в другую гостиную, а юноши отправились по домам.

Тишина; слышны лишь удаляющиеся с лестницы наверх голоса, да удаляющийся скрип автомобильных шин по снегу на улице… Прежде чем было сказано первое слово, Жозефина вызвала горничную и приказала ей говорить, что ее нет дома, а затем закрыла дверь в холл. Подошла к дивану и села рядом с ним, стиснув пальцы и ожидая.

– Слава богу, – произнес он. – Я уж думал, что если они еще хоть на минуту задержатся…

– Ужасно, да?

Я пришел лишь из-за тебя. В тот вечер, когда ты уехала из Нью-Йорка, я на десять минут опоздал к поезду, потому что меня задержали во французском «Бюро пропаганды». Письма я писать не мастер. И с тех пор я думал лишь о том, как бы приехать сюда и увидеть тебя снова!

– Мне было очень грустно.

Но не сейчас; сейчас она думала лишь о том, что через мгновение окажется у него в объятиях, почувствует, как пуговицы его мундира больно вдавятся в ее тело, почувствует, как его портупея словно сожмет их обоих, сделав ее частью его самого. Не было никаких сомнений, никаких оговорок – он олицетворял собой все то, что она желала.

– Я здесь пробуду еще полгода, а может быть, год. Затем, если эта проклятая война не кончится, мне придется вернуться обратно. Наверное, у меня нет никакого права…

– Подожди, подожди! – воскликнула она. Ей хотелось продлить этот миг, чтобы лучше его прочувствовать, чтобы более полно ощутить свое счастье. – Подожди! – повторила она, положив свою руку ему на руку. Она живо ощущала каждый находившийся в комнате предмет; она чувствовала, как проходят секунды, унося с собой в будущее груз очарования. – Хорошо. А теперь скажи мне…

– Я люблю тебя, – прошептал он. Она была у него в объятиях, ее волосы касались его щеки. – Мы с тобой почти не знакомы, и тебе всего восемнадцать, но я знаю, что лучше никогда ничего не дожидаться и не откладывать.

Она откинула голову назад и теперь могла на него смотреть, а он поддерживал ее рукой. Ее шея, ровная и мягкая, грациозно изогнулась, и она прильнула к его плечу так, как умела только она, и ее губы с каждой минутой становились все ближе к его губам. «Сейчас!» – подумала она. Он издал еле слышный вздох и притянул ее лицо к своему.

Через минуту она отпрянула от него и выпрямилась.

– Милая моя… милая… милая… – произнес он.

Она взглянула на него; она посмотрела на него пристально. Он вновь нежно притянул ее к себе и поцеловал. Вновь выпрямившись, она встала и прошла в другой конец комнаты, взяла коробку с миндалем и забросила в рот несколько орешков. Затем вернулась и села рядом с ним, глядя прямо перед собой, а затем вдруг бросила на него взгляд.

– О чем ты задумалась, милая моя Жозефина?

Она ничего не ответила. Он взял ее руки в свои.

– Ну, тогда скажи, что ты чувствуешь?

Когда он вдыхал, до нее доносился слабый звук, который издавал кожаный ремень его портупеи от движения по плечу; она ощущала на себе его добрый, уверенный взгляд; она чувствовала, что его гордая душа живет славой, подобно тому, как другие довольствуются лишь безопасностью; в его сильном, мягком и убедительном голосе ей слышался звон шпор.

– Я совсем ничего не чувствую, – ответила она.

– Что ты хочешь сказать? – Он был ошеломлен.

– Ах, помоги же мне! – воскликнула она. – Помоги мне!

– Я не понимаю, о чем ты?

– Поцелуй меня еще.

Он поцеловал ее. На этот раз он не стал ее отпускать и посмотрел ей в глаза.

– Что ты хотела сказать? – спросил он. – Что не любишь меня?

– Я ничего не чувствую.

– Но ведь ты в меня влюбилась!

– Я не знаю.

Он отпустил ее. Она ушла на другой конец комнаты и села.

– Я не понимаю, – сказал он через минуту.

– Я считаю, что ты – совершенство, – сказала она, и ее губы дрогнули.

– Но у тебя не… у тебя не замирает сердце?

– Ах нет, еще как замирает! Я весь вечер волновалась.

– Тогда что же с тобой, милая?

– Я не знаю. Когда ты меня поцеловал, мне захотелось рассмеяться. – Ей было очень тяжело это сказать, но помогла ее отчаянная внутренняя честность. Она увидела, как изменился его взгляд, и заметила, что он чуть-чуть отодвинулся от нее. – Помоги мне! – повторила она.

– Помочь тебе? Как? Скажи что-то более определенное. Я тебя люблю; я думал, что, возможно, и ты меня любишь. Вот и все. Если я тебе не нравлюсь…

– Но ты мне нравишься! У тебя есть все – у тебя есть все, что я всегда хотела!

А ее внутренний голос продолжил: «Но у меня ведь все уже было!»

– Да ты просто меня не любишь!

– Мне нечего тебе дать. Я совершенно ничего не чувствую.

Он резко встал. Он почувствовал, как ее безбрежное и трагическое безразличие заполнило комнату, и тогда в нем тоже родилось равнодушие, и многое из того, что было у него внутри, тут же куда-то улетучилось.

– Прощай.

– Разве ты мне не поможешь? – рассеянно прошептала она.

– Как, черт возьми, могу я тебе помочь? – с гневом ответил он. – Ты ко мне равнодушна. Ты не можешь этого изменить, но и я тоже этого изменить не могу. Прощай!

– Прощай.

Она очень устала и легла ничком на диван, с ужасом осознав, что все, что она слышала раньше, правда. Нельзя одновременно и тратить, и иметь. Любовь всей ее жизни стояла прямо перед ней, но, взглянув в свою пустую корзину, она обнаружила, что у нее не осталось для него ни единого цветка – ни единого! Спустя некоторое время она расплакалась.

– Ах, что же я с собой сделала? – простонала она. – Что я натворила? Что же я натворила?!

Лестница Иакова

Дело об убийстве оказалось на редкость мерзким и отвратительным; сидевший в зале суда среди публики Джейкоб Бут мучился молча – даже что-то сгрыз, словно ребенок, совсем не чувствуя голода, просто потому, что еда попалась ему под руку. Газеты дело облагородили, превратив дикое зверство в низкопробную и ладную мелодраму, и пропусков в зал суда было не достать. А ему этот пропуск вчера вечером достался случайно.

Джейкоб оглянулся и посмотрел на двери, где сотня с трудом вдыхавших и выдыхавших людей создавала своим напряжением возбужденную атмосферу, с замиранием сердец вырвавшись ненадолго из своей обычной жизни. День был жарким, толпа обливалась потом – этот пот был, словно роса, и если бы Джейкоб решил сейчас протиснуться к дверям, он весь бы вымок. Кто-то сзади сказал, что присяжные, наверное, выйдут только через полчаса.

С неизбежностью стрелки компаса его голова повернулась к скамье подсудимых, и он опять увидел крупное невыразительное лицо убийцы, украшенное покрасневшими глазами-пуговками. Это была миссис Чойнски, урожденная Делеанти, и судьбой ей было предначертано схватить однажды топорик и разрубить им своего неверного любовника. Пухлые руки, державшие оружие, сейчас безостановочно крутили чернильницу; несколько раз женщина бросала взгляды на публику и нервно улыбалась.

Джейкоб нахмурился и быстро оглядел зал; ему попалось симпатичное лицо, но теперь он потерял его из виду. Пока он мысленно представлял себе миссис Чойнски в момент преступления, лицо понемногу проникало в его сознание, а теперь снова растворилось в безликой толпе. Это было лицо темноволосой мадонны с нежными, светящимися глазами; кожа была безупречной и бледной. Он еще раз внимательно осмотрел зал суда, затем выбросил все из головы и стал сидеть в ожидании, выпрямившись и ощущая неудобство.

Присяжные вынесли вердикт о виновности в убийстве первой степени; миссис Чойнски взвизгнула: «Боже мой!» Оглашение приговора отложили до завтра. Толпа, медленно и ритмично покачиваясь, повалила на улицу под августовское солнце.

Джейкоб вновь заметил лицо и понял, почему не видел его раньше. Лицо принадлежало юной девушке, сидевшей рядом со скамьей подсудимых; его затмевала луноликая голова миссис Чойнски. Ясные, светящиеся глаза блестели от слез, а нервничавший молодой человек со сплюснутым носом пытался привлечь внимание девушки, касаясь ее плеча.

– Ах, да отстаньте вы! – сказала девушка, раздраженно стряхнув руку с плеча. – Оставьте меня в покое, ладно? Оставьте меня в покое! Черт вас возьми!

Мужчина глубоко вздохнул и отступил. Девушка обняла ошеломленную миссис Чойнски, и еще один задержавшийся в зале суда сказал Джейкобу, что это – сестры. Затем из зала увели миссис Чойнски – глядя на нее, можно было подумать, что она опаздывает на важную встречу, – а девушка села за стол и принялась пудрить щеки. Джейкоб ждал; то же самое сделал и молодой человек со сплюснутым носом. Подошел бесцеремонный сержант; Джейкоб сунул ему пять долларов.

– Черт вас возьми! – крикнула девушка молодому человеку. – Оставьте меня в покое! – Она встала. Ее харизма, неясные волны ее раздражения заполнили зал суда. – Каждый божий день одно и то же!