Последнее дело Коршуна - Вадим Пеунов

Капитан обратил внимание на числа. Вначале расхождения в них было на шесть-восемь дней, но между двумя последними разница была в двенадцать дней.

— Это все, что осталось от вашей переписки с Дубовой?

— Остальные письма я отнес полковнику Иванилову.

Прищуренные глаза Виталия Андреевича гасили в своей глубине что-то похожее на насмешку.

— А вы не сможете объяснить, почему Дубовая перестала регулярно писать?

— Я полковнику Иванилову говорил, что Нина переутомилась. Слишком много работала. А он считает, что ее молчание надо объяснить причинами интимного характера.

Ивану Ивановичу не понравился такой уклончивый ответ. «Он как будто недоволен встречей со мной».

После писем Долотов принялся за дневник. Он был написан химическим карандашом. Клетчатая бумага от времени пожелтела, а карандаш местами окрасился в фиолетовый цвет.

Иван Иванович раскрыл наугад и прочитал:

«Вернулась из деревни Гр. страшно уставшая. Там мы разгромили сельскую комендатуру и освободили четырех жителей, приговоренных к расстрелу за саботаж приказа немецкого командования о сдаче „излишков хлеба“. Саша П. и Коля Р. убиты. Петр Валерианович успокоил меня: Виталий жить будет. Как ужасны его изуродованные руки! А спина?! Из человека сделали калеку. Гады!!!»

Капитан без особого труда узнал размашистый почерк. В дневнике, как и в только что просмотренных им письмах, прописное «Д» писалось как печатное, а прописное «А» — без палочки посередине.

— Это дневник Дубовой? — спросил он.

— Нет. Общий.

— Как так «общий»? — При беглом осмотре страниц Иван Иванович увидел, что дневник написан одной и той же рукой.

Виталий Андреевич пожал плечами.

— Вместе писали. Нина и я.

— Разрешите мне прихватить с собой эти письма и дневник? — попросил капитан.

— Если это необходимо для того, чтобы найти убийцу Нины, то берите.

— Полковник Иванилов хотел бы поговорить с вами. Не смогли бы вы сейчас пройти к нему?

— Если вы настаиваете, то я готов, — громко согласился Дробот.

— Виталий Андреевич, — сказал неприятно удивленный капитан. — Я вам только передаю просьбу полковника.

— Извините, Иван Иванович, не хотел грубить. У меня такой голос. А о Нине я равнодушно говорить не могу. Ударяюсь в крайности.

Капитан и Дробот вышли в коридор и стали одеваться.

— Виталий… — стала в дверях Мария Васильевна. — Куда вы? Я приготовила ужин…

— А… вечно ты со своими глупостями: куда да куда. Видишь, капитан за мною пришел, приглашает в отдел госбезопасности.

Женщина перевела умоляющий взгляд на Ивана Ивановича.

— Не волнуйтесь, Мария Васильевна.

На выходе Виталий Андреевич буркнул:

— Позвони Николаю. Я к нему сегодня не приду.

Дверь закрылась. Мария Васильевна бросилась к телефону.

Чем ближе время подходило к концу работы, тем медленнее оно тянулось. Зиночка сидела как на иголках. Через каждые две-три минуты поглядывала на ручные часики — подарок Виталия и, не веря глазам, подносила их к уху. «Идут. Но как медленно!»

Обычно она прихватывала с собой книгу и читала ее урывками между делом. Именно урывками, так как Мирослав Стефанович не мог равнодушно смотреть, как «бездельничает машинистка». Застав Зиночку за книгой, он сразу же старался всучить ей листок с колонками цифр и названий. Выполнив работу, она получала другую или ту же самую, но с исправлением какой-либо цифры или слова. Теперь Зиночка сидела одна. Директор ушел еще в пять часов и сегодня уже не вернется. И она сидела и отсчитывала минуты.

Вот уже несколько дней Виталий не встречает ее после работы. Не зная, что́ с ним случилось, Зиночка сначала хотела позвонить в Дом народного творчества, но потом решила, что лучше пойти туда. Отсутствие директора пришлось очень вовремя. Не дожидаясь конца рабочего дня, Зиночка вскочила и, убрав машинку в шкаф, начала одеваться.

«Пойду… узнаю…»

За дни, которые протекли с тех пор, как она покинула Дом народного творчества, здесь ничего не изменилось. Двухэтажное здание выглядело так же, как и три недели назад. Напротив входа — Зиночкин любимец каштан. Ветер обрывает с него листья, гонит их вдоль улицы. Зиночка стала под раскидистыми ветками. Ждала долго. Стыли ноги, руки. Но вот широкие двери отворились, и из них вышли двое: Виталий и капитан. О чем-то разговаривая, они пошли по улице, направляясь к центру.

«Почему Виталий пешком, а не в машине? И главное… вдвоем». Зиночка сразу же почувствовала в этом что-то недоброе.

Желая во что бы то ни стало получить ответ на волнующий ее вопрос, она бросилась назад к Дому творчества. Ворвалась в приемную, где увидела незнакомую женщину.

— Где Виталий Андреевич?

— Его только что забрал один капитан. А зачем он вам?

Зиночка помчалась к дому Виталия Андреевича. Прибежала запыхавшаяся. Она увидела, что в кабинете горит свет, мелькает в окне чужая тень. Но вот свет погас, и почти тотчас в дверях появились две фигуры: одна в широком темно-синем пальто, высокая, плечистая, другая в шинели, приземистая, сутуловатая.

«Куда он его ведет?»

Почти след в след Зиночка шла за Виталием и капитаном до трехэтажного здания на улице Дзержинского. «Что же случилось с Виталием?» — в отчаянии думала она.

Зиночку как будто подменили. Сейчас это была уже не та робкая девочка, которая со страхом входила в магазин в поисках работы. Она почувствовала, что наступил момент доказать всю силу своей любви. Виталий в опасности! И она спасет его. Спасет, как когда-то спасла Нина Владимировна!

Зиночка решительно толкнула дверь в бюро пропусков.

Виталию Андреевичу предложили сесть. Он сел. При этом он не сгорбился и не откинулся на мягкую спинку кресла, а гордо, с подчеркнутым чувством собственного достоинства выпрямился и расправил плечи. На столе перед полковником лежал дневник Дубовой и стопка писем, принесенных капитаном.

— Мне бы хотелось, Виталий Андреевич, подробнее узнать о судьбе дневника Дубовой, который оказался у вас.

— В этом нет ничего удивительного. Его начала вести Нина, а после ее мнимой смерти продолжал я. Так что это наш с нею общий труд. Когда писатель Лимаренко обратился ко мне с просьбой помочь ему в сборе материала о нашем соединении, то я отдал ему походные газеты отряда, которые первое время хранил у себя, и этот дневник. После того, как повесть была написана, газеты были переданы в музей Советской Армии в Москве, а дневник забрала у Лимаренко Нина. У нее он и находился до последнего времени. Месяц назад, когда я заканчивал одну работу, он мне потребовался для оживления в памяти некоторых эпизодов из прошлого. Я попросил Нину, и она мне его переслала.

— А почему вы не принесли его мне вместе с письмами Дубовой?

— Дело в том, что содержание дневника довольно основательно использовано писателем Лимаренко в его повести, а кроме того, записи касаются давно минувших лет и вел их большей частью я. Нине принадлежит только первая треть дневника.

Полковник секунду оценивал то, что сообщил ему Дробот.

— А для какой работы он вам потребовался?

— Я являюсь действительным членом Общества по распространению политических и научных знаний. Там у меня выпущено несколько брошюр по педагогике и психологии.

— Кое с чем я знаком, — сказал Иванилов. — Но пока меня интересует дневник. В нем от начала и до конца один и тот же почерк.

— Правильно. У нас с Ниной почерки были довольно схожи. Но после ранения в предплечье мне стало тяжело писать.

— С которого места идут ваши записи?

— Нина пропала при загадочных обстоятельствах вместе с группой штабных работников партизанского соединения. С тех пор я его и продолжал. Разрешите, покажу.

Дробот привстал в кресле и протянул обрубленную руку к Иванилову. В сознании Иванилова шевельнулась какая-то жалость к этому человеку. Виталий Андреевич сразу открыл нужное место. Полковник прочитал несколько отрывков.

— Знаете, Виталий Андреевич, хотя почерки в дневнике внешне и сходные, но уловить разницу не так трудно. Главное — стили различные. У вас неплохая наблюдательность. Есть образность в изложении.

Виталий Андреевич с видимым смущением потер нос. Похвала пришлась ему по вкусу.

— До войны я окончил педагогическое училище у себя в Харькове и пописывал стихи. А после войны заочно кончал библиотечный институт. Теперь я больше интересуюсь научными проблемами этики, эстетики, философии и педагогики. Так и не вышел из меня поэт.

— Бывает. Но, знаете, я с удовольствием читаю эти записи. В них много оригинальных мыслей и наблюдений о вашей работе разведчиком в отряде Сидорчука.

— Я очень польщен тем, что сумел заинтересовать вас. Но все это использовано в повести.