Валентина. Тайные желания - Ноэль Гаррисон

У нее не укладывается в голове, как от порки можно получать удовольствие. Почему женщины вообще позволяют себя бить? Однако Валентина старается не делать поспешных выводов. Ей нужно понять почему. Для этого она здесь и находится, верно?

– Боюсь, у нас осталось мало времени, – смотрит на часы Леонардо. – Эта комната заказана. Через десять минут здесь соберутся люди, а мне еще нужно кое-что приготовить.

Она поворачивается к развалившемуся на диванчике Леонардо и думает: «Не собирается ли он сам пользоваться этой комнатой сегодня?» Губы ее неожиданно пересыхают, и она украдкой проводит по ним языком.

– Можете осмотреть здесь все завтра или в другое время, если хотите, – предлагает он, вставая с диванчика.

В любом случае на сегодня ей достаточно. Ей хватит и того, что она уже увидела в Атлантиде и Бархатной Преисподней. Помимо удивления и любопытства, она чувствует возбуждение, и у нее действительно появились идеи насчет завтрашней съемки. Голубой цвет. Танцовщицы. Обнаженная красота. Все эти чудесные вибраторы. Есть с чем поработать. Фотографии будут, конечно, откровенными, но снимать предстоит женщин, и это ее несколько успокаивает.

Леонардо вместе с ней поднимается по лестнице и провожает ее до двери.

– Так вы придете завтра вечером? – уточняет он, устремляя на нее пристальный взгляд.

– Конечно, – отвечает она, щурясь от яркого света в прихожей.

– Я вас еще не сильно напугал? – с почти застенчивой улыбкой спрашивает он.

– Что вы, вовсе нет, – говорит она и быстро на прощание целует его в обе щеки. Его «Армани» снова на миг лишает ее обоняния, и, отрываясь от него, она замечает кое-что еще. К ее удивлению, у Леонардо одно ухо украшено небольшой золотой серьгой. Это никак не сочетается с его лощеным деловым стилем и выглядит так же неуместно, как, скажем, смотрелась бы у него на руке татуировка сердца.

– Что ж, спасибо, Валентина, – говорит он, когда она выходит.

– За что? Вы же меня наняли…

– Да, но вы не обязаны были соглашаться. – С улыбкой он закрывает дверь, и она остается одна на темном пороге. Образ его магнетических карих глаз все еще хранят ее зрачки.

Валентина бредет к метро, размышляя о встрече с Леонардо, оживляя в памяти свои ощущения от увиденного в двух комнатах, которые он показал ей в клубе. С одной стороны они не оправдали ее ожиданий, с другой – привели в замешательство. По какой-то непонятной причине Атлантиду она находит более эротичной. Но еще осталась Темная Комната. Осмелится ли она когда-либо войти туда?

Она старается сосредоточиться на предстоящем проекте. Это большой заказ и захватывающая работа. Для нее – первое погружение в мир эротической фотографии. И как удачно, что только вчера Тео подарил ей альбом со старыми негативами. Это похоже на знак, подтверждение того, что решение Валентины (согласие создать альбом садомазохистских фото, кто бы мог подумать!) положительно скажется на ее карьере. При мысли о Тео и его подарке она ускоряет шаг. Сегодня он может вернуться. Иногда он уезжает всего на день. Она замечает, что надеется на это. Он может объяснить ей свой подарок, а потом… Надо признать, экскурсия по клубу Леонардо дала ей массу идей насчет того, чем они с Тео могли бы заняться в спальне. Меньше всего она думает о том, что он спросил у нее вчера утром. Каким-то образом знакомство с Леонардо подняло ей настроение. Сегодня для нее важнее быть любовницей Тео, чем решать, хочет ли она стать его девушкой.

Белль

Она жаждет темноты. Поэтому сегодня вечером возвращается к мосту Риальто, где началась ее карьера венецианской проститутки. Свет ей невыносим, ибо при свете клиенты увидят следы на ее теле. Сегодня утром синьор Бжезинский не бил ее кулаками, как обычно, он решил воспользоваться ручкой щетки для волос. Он бил ее по заду, по тому самому месту, по которому шлепал русский, но на этот раз весело не было. Он бил ее снова и снова, безжалостно, и ей пришлось молить о пощаде. И чем она это заслужила? Тем, что посмеялась над ним. И тем, что разговаривала по-польски. Синьор Бжезинский стоял посреди спальни, упершись рукой в бок, и разглагольствовал о том, каким замечательным лидером был Муссолини, и что он наконец приведет Италию к ее былой славе, возродит империю. Луизе показалось: ее муж в эту минуту сам стал похож на итальянского диктатора – невысокий, лысый, большая голова и пухлые губы, чересчур экспрессивная речь, напыщенность. Слишком напоминает итальянца, чтобы им быть. Он выглядел смешно: плотный поляк в красном шелковом халате, который чересчур велик для него и волочится по полу, выкрикивает что-то на скверном итальянском так, словно у него забит рот.

Она рассмеялась и заговорила с ним по-польски, забыв на миг об осторожности.

– Но ведь мы поляки! Какое вам дело до Муссолини, до Италии?

Синьор Бжезинский подскочил к ней и наотмашь ударил по щеке.

– Никогда больше не говори со мной по-польски!

Это ее не остановило. Даже напротив. Что ей было терять? Глаза его сузились, и она поняла, что последует за этим.

– Но мы оттуда родом. Вы не сможете стереть наше прошлое.

Он схватил ее за руку и рванул с кровати. Она еле-еле сдержала крик. Если закричать, будет еще хуже.

– Я живу в этом городе, – зашипел он ей в лицо. – А ты принадлежишь мне с того дня, когда твой отец отдал тебя замуж.

Он взял с ее туалетного столика щетку для волос. Серебряная ручка сверкнула в утреннем свете, заставив ее затаить дыхание в предчувствии боли. Он толкнул ее на пол, она упала навзничь, ртом коснувшись ворса ковра. Муж сел на нее сверху, полностью лишив возможности двигаться. В первый раз он ударил ее по бедрам. Она стиснула зубы, решив, что не проронит ни звука.

– Ты больше не будешь разговаривать на польском в этом доме, – прорычал он и, задрав ее шелковую ночную рубашку, принялся остервенело колотить щеткой по голым ягодицам.

Луиза крепко зажмурилась, пытаясь не думать о жестоких, жгучих ударах.

Что произошло с ее мужем? Ведь он не всегда был таким. Бредя по темному притихшему городу вдоль тихо плещущегося канала, она вспоминает тот день, когда они впервые приехали в Венецию. Это было четырнадцать лет назад. Тогда с ними жила мать Луизы. Синьор Бжезинский прекрасно относился к ней. Луиза вспоминает, как они сидели на балконе, дивясь игре зеленых оттенков вод канала, и впервые после того как похоронили отца, мать улыбнулась. Синьор Бжезинский присоединился к ним с бутылкой шампанского в одной руке и тремя бокалами на длинных ножках в другой. Сев между двумя женщинами, он произнес тост. «За нашу новую жизнь в Венеции, – сказал он по-польски, обращаясь к матери Луизы. – И пусть судьба даст мне возможность всегда заботиться о моих обеих особенных женщинах так, как бы этого хотел ваш дорогой супруг».