Вахта Арамиса, или Небесная любовь Памелы Пинкстоун - Ольга Ларионова

ДA вот - не утихало.

Симона вынула из-под головы руку, - светящийся пятачок часов повис в темноте. Полночь. День, жуткий и нелепый, как пятый акт средневековой трагедии, миновал. Удивительно много влезло в этот проклятый день. И каждый раз, когда что-нибудь еще происходило, казалось: ну, это уж всё. На сегодня хватит.

И снова- захлебывался фон, сообщая о чем-нибудь страшном.

Вот и сейчас, всего за несколько минут до полуночи, было передано сообщение о взрыве на подземном заводе. Правительственная комиссия, видите ли, отправилась выяснить, что там делали с венерианами. Кого за дураков считают? Совершенно очевидно, что, коль скоро командир "Бригантины" имел инструкцию взорвать корабль при опасности разоблачения, то уж завод, самое пекло, туда и людей-то не допускали, во избежание сентиментальных сцен, а все делалось киберами, не мог гостеприимно принимать любого ревизора.

Надо думать, что "правительственная комиссия" мелкая сошка из полупрогрессивных, безжалостно посланная на убой. Глухо ахнула цепь чудовищных взрывов - и никаких следов, и только мучительно стыдно за все человечество, хотя никогда не бывало так, чтобы виноваты были все. Но пройдут многие годы, прежде чем венериане станут людьми; и когда они ими станут, они не сохранят имен виноватых, они просто скажут; это сделали люди Земли.

Мы очень много сделаем для нкх. Мы научим их быть такими, какими мы сами еще не вполне стали. Мы научим их быть справедливыми.

И все-таки - забудут ли они?

И кроме всех этих мыслей о всеземной вине поднималась нестерпимая жалость, даже не человеческая, а сугубо материнская, женская, которая возникает при мысли о гибели кого-то маленького и беззащитного.

И никакой жалости не было при воспоминании о тех, кто был повинен во всем этом. Так им и надо. Пятый акт, повинуясь классическому единству времени, места и действия, не упустил никого: мистер Неро, главный дежурный злодей, брыкнулся со сцены под одобрение публики; второстепенные злодеи исполнители - фактически обречены. В Пространство их, разумеется, не выкинут, но и в живых вряд ли оставят. Маленькая субретка, вольная или невольная их пособница, наказана пожизненным одиночеством. Справедливость торжествует. Занавес.

Над всем этим можно слегка поиронизировать.

Пока не застонет по-взрослому во сне Митька, черным зверенышем свернувшийся под лохматой лётной курткой.

Мы создали космические станции. Мы летаем на Венеру, Марс, и вообще к черту на рога и даже дальше. Как Николай. Да что там говорить, - коммунизм построили. Пока, правда, он не на всей планете. Это мы смогли. Но что можно сделать для этого мальчика?

Взять на руки, и качать, и греть своим теплом. И всё.

Симона шумно вздохнула, тяжело, как тюлениха, перевернулась на другой бок.

Проснулась она от шороха занудного осеннего дождя. Митька смотрел из-под куртки раскосыми мамиными глазами.

- А вы ведь голодная, теть Симона, - сказал мальчик, и Симона поняла, что за эту ночь все самое больное он запрятал так глубоко, что чужими руками уже не дотронешься.

- Ничего, - ответила она, - до завтрака дотерпим.

Верх наспех натянутой палатки захлопал, - поднимался ветер. Тучи провисли над самой землей, лопнули и стали расползаться кто куда. В трещинах заалел рассвет. Митька вылез из палатки и подставил голые плечи последним каплям дождя.

Когда он вернулся, Симона сидела, положив подбородок на колени.

- Ракета приземлилась, - сказала она. - А экипажа "Бригантины" на ней нет. Выбросили.

Митька бездумно пожал плечами, - так им и надо. Симона тоже не сомневалась, что это - по заслугам, в конце концов сами знали, на что шли. Не давало покоя другое, и Симона уже крутила фон, выжимая из него все возможное и невозможное.

- Диспетчер... - И снова цифры и буквы, скороговоркой, так что не разобрать. - Диспетчер... Шарль? Дай мне "Арамис". Я должна... Что? Я - это я. Ага. М-м. Давай "Арамис", тебе говорят!

"Арамис" посвистел, погукал и вдруг ответил мужским голосом. Это было так непривычно, что Симона даже головой помотала.

- Аду, - сказала она, - Аду Шлезингер.

Передача вдруг стала на редкость чистой, было даже слышно, как Ада, стуча каблуками, подходит к фону.

- Что с Пашкой? - закричала Симона, не дожидаясь, пока Ада отзовется первой.

- Улетела, - немного помолчав, спокойно проговорила Ада.

- Как?..

- Подвернулся попутный "муравей", и улетела. Она ведь у нас больше не работает.

- Ты с ума сошла! Неужели нельзя было ее задержать до моего возвращения...

- Буду я такую удерживать! - красивым, чуть грассирующим голосом звонко сказала Ада. Симона выключила фон.

- Дура, - негромко проговорила она, - дура, смазливая кукла... Ты не знаешь, Митька, когда над вами пройдет трансокеанский?

- В пять пятьдесят, кажется.

-Сбегай к щиту обслуживания, закажи спуск.

И вот Митька сидел на краю взлетной, завернувшись в Симонину куртку и выставив коленки.

- А это обязательно - улетать сегодня? - неожиданно спросил он.

Симона на какой-то миг помедлила - что осветить; но Митькин взгляд был короток, короче протянутой руки, и под этим взглядом Симона снова подумала: как же легко с этим мальчишкой - только говори правду, одну только правду, чтобы потом и в воспоминании нельзя было бы отыскать ни одной крупинки лжи, и она ответила:

- Нет, необязательно. Потому что скорее всего - уже поздно.

И вдруг почувствовала, что своим отлетом она отнимала у него последнюю крупинку реального существования его мамы.

И Митька эТо понял.

- Теть Симона, - сказал он, и голос его непрошенно задрожал, - но ведь могло же, могло быть все как-то по-другому?

- Да, - ответила Симона, - могло. Это был случайный удар. Нелепо так. Кажется, об угол регенератора.

- А разве мама была не у пульта?

- Нет, - сказала Симона, - она и Ада только успели вбежать.

Глупый, ох какой глупый. Героическая смерть у пульта станции. А может, не стоит - что об угол регенератора и прочий натурализм? Мальчишка все-таки, ему нужно сказать: "При исполнении служебных обязанностей, на своем посту..."

Митька вовсе лег на живот, ткнулся носом в траву и тихим, отчаянным голосом проговорил:

- Ну как же это, тетя Симона, что мамы нет? Что совсем-совсем ее нет? Ну что-то должно остаться?

Симона неслышно подвинулась ближе, но не стала ни трогать, ни гладить; она и сама толком не знала что осталось, такое ведь только чувствуешь.

Мобиль запаздывал, и солнце вставало из-за края посадочной площадки, как из синего моря; огненный диск его был не по-утреннему багров и неослепителен, полосы рваных туч, нависая над ним, придавливали его к земле, и, не зная времени, трудно было бы сказать, что это - восход или закат.