Книга зеркал - Эуджен Чировици

Сюзанну Джонсон я пригласил на ланч в «Марбейю», неподалеку от Университетского сада в Квинсе. Придя в ресторан раньше назначенного времени, я сел за стол и заказал кофе. Десять минут спустя появилась миссис Джонсон – к моему удивлению, в инвалидной коляске – в сопровождении своей дочери, Вайолет. Девушка помогла матери сесть за стол и ушла, обещая вернуться через час.

Миссис Джонсон оказалась жизнерадостной, бойкой женщиной, несмотря на свое увечье – у нее были парализованы ноги. Она объяснила, что десять лет назад они с семьей поехали в Нормандию, по следам ее отца, участника высадки десанта союзных войск во Францию во время Второй мировой войны. В Париже они взяли напрокат машину, но попали в страшную аварию. К счастью, ее муж, Майк, почти не пострадал.

Миссис Джонсон рассказала, что была не только ассистентом, но и доверенным лицом Видера. По ее словам, профессор был настоящим гением и наверняка блистал бы в любой области науки, но сферой своих интересов избрал психологию. Разумеется, его талант вызывал резкую неприязнь у посредственностей, которые не могли подняться до его уровня. В университете у него почти не было друзей, он подвергался всевозможным преследованиям, а его враги распускали клеветнические слухи, – к примеру, Видер якобы был пьяницей и ловеласом.

Сюзанна Джонсон часто встречалась с Лорой Бейнс, знала о том, что профессор считал ее своей протеже, но была уверена, что интимной связи между ними не было. Миссис Джонсон подтвердила, что профессор в то время как раз завершил работу над научным трудом – книгой о памяти. Сам Видер писал от руки, не пользовался ни пишущей машинкой, ни компьютером, поэтому перепечатывала книгу миссис Джонсон. Рукопись была готова за несколько недель до смерти профессора, однако миссис Джонсон никогда прежде не задумывалась, почему книгу не опубликовали.

За десертом я спросил, принимал ли Видер участие в секретных исследованиях. Она замялась, но в конце концов признала, что ей об этом было известно.

– Помнится, он разрабатывал программу психотерапии для военных, страдающих посттравматическим стрессовым расстройством, – к сожалению, точнее объяснить не могу. Видите ли, я училась на экономическом факультете, в психологии и психиатрии не разбиралась, документы печатала, не задумываясь об их содержании. Однако следует признать, что профессор Видер был весьма встревожен результатами исследования.

– А могла ли существовать какая-то связь между убийством профессора и этой секретной программой?

– Если честно, я и сама об этом задумывалась. Конечно, все мои знания ограничиваются конспирологическими книгами и фильмами, но если бы от профессора решили избавиться из-за его участия в программе, то устроили бы правдоподобное ограбление или несчастный случай. По-моему, преступник не был наемным убийцей, ему просто повезло, что его не поймали. Хотя, насколько я могу судить, профессор разочаровался в своих работодателях. Примерно за два месяца до смерти он перестал давать мне документы, связанные с этими исследованиями и, по-моему, вообще отошел от программы.

Немного помолчав, она продолжила:

– А ведь я была в него влюблена, мистер Келлер. Звучит нелепо, знаю: я была замужем, счастлива в браке, очень любила мужа и детей. А вот в профессора Видера влюбилась как девчонка. Он об этом и не подозревал. Для него я оставалась коллегой, сотрудницей, готовой посвящать все свободное время работе. Я надеялась, что он все-таки поймет, но этого так и не случилось. А когда его убили, я очень горевала… Весь мой мир перевернулся. По правде говоря, такого удивительного человека я больше не встречала и не встречу никогда.

Тут вернулась Вайолет Джонсон, и я пригласил ее посидеть с нами. Она окончила антропологический факультет, но работала в агентстве по продаже недвижимости и рассказала, что рынок стал оправляться от недавнего кризиса. Они с матерью были очень похожи друг на друга, я словно бы видел перед собой одну и ту же женщину в молодости и в старости. Я проводил их до машины, мы попрощались, а Сюзанна обняла меня и пожелала мне успехов в расследовании.

На следующее утро я позвонил в издательство «Оллман и Лимпкин». Секретарь соединила меня с редактором отдела психологической литературы. Выслушав мою просьбу, эта женщина любезно посоветовала мне обратиться в архив издательства – профессор Видер до сих пор считался известной фигурой в научных кругах, поэтому его предложение наверняка сохранилось. Вдобавок в то время электронной почты еще не было и переписка с авторами велась на бумаге.

В архиве мне не повезло – сотрудник ответил, что без разрешения начальства не имеет права отвечать на запросы журналистов.

Я перезвонил редактору отдела психологической литературы, рассказал о возникшем затруднении и еще раз перечислил свои вопросы: получило ли издательство заявку Видера, представил ли он рукопись, а если представил, то почему ее не напечатали. По-видимому, на редактора подействовал мой дружелюбный и уважительный тон, потому что она пообещала мне обо всем разузнать.

Особой надежды у меня не было, но спустя два дня я получил мейл от редактора.

Выяснилось, что заявка Видера поступила в издательство в июле 1987 года, вместе с первой главой рукописи. В заявке упоминалось также, что книга полностью завершена. В августе издательство отправило Видеру договор для подписания, в котором устанавливался срок начала работы с редактором – ноябрь 1987 года. В ноябре профессор попросил перенести эту дату на январь – якобы для того, чтобы за рождественские праздники внести в рукопись некоторые изменения. Просьбу Видера удовлетворили, но затем случилась трагедия. Полный текст рукописи издательство так и не получило.

В приложении к мейлу оказалась копия заявки – отсканированный машинописный документ, почти пятьдесят страниц. Я его распечатал, глядя, как из принтера один за другим выползают листы, мельком просмотрел, сколол скрепкой и отложил на письменный стол.

В тот вечер я решил подвести предварительные итоги моего расследования и понять, куда оно движется.

Спустя полчаса, рассматривая сложную диаграмму, я пришел к выводу, что совершенно потерял путеводную нить в этом лабиринте. Вместо того чтобы отыскать рукопись Ричарда Флинна, я собрал массу информации о людях и событиях, которая отказывалась складываться в единую картину. Я как будто бродил в темноте по чердаку, натыкаясь на всякую рухлядь и не понимая назначения незнакомых вещей. Ни смысла событий, ни их важности уяснить я не мог.

Обрывочные, противоречивые сведения представлялись мне бесформенной лавиной, я не понимал ни истинного смысла происходящего, ни поступков всех этих людей. Поначалу объектом моего расследования был Ричард Флинн, автор рукописи, но по ходу дела он отошел на задний план, и теперь центральное место в моих поисках заняла величественная фигура Джозефа Видера. Знаменитый профессор в смерти, как и при жизни, оттеснил беднягу Флинна в тень, превратив его в неприметного статиста.

Вдобавок я не видел связи между Лорой Бейнс, выведенной в рукописи Флинна, и Лорой Вестлейк, профессором медицинского центра Колумбийского университета. Эти два образа – воображаемый и реальный – так разительно отличались друг от друга, что совместить их не представлялось возможным.

Я попытался сравнить Ричарда Флинна, изображенного в рукописи, – студента Принстонского университета, жизнелюбивого, полного радужных надежд, мечтающего стать писателем, опубликовавшего несколько рассказов, – и мрачного нелюдима, ведущего скромное существование в маленькой квартирке, бок о бок с Данной Ольсен. Неужели он потратил последние месяцы своей жизни на создание рукописи только для того, чтобы унести ее секрет в могилу?

А ведь был еще и Джозеф Видер – то ли гений, то ли самозванец и шарлатан, тоже нелюдимый одиночка, запертый в холодном особняке, преследуемый непонятными угрызениями совести. По странному совпадению его рукопись, как и рукопись Ричарда Флинна почти тридцать лет спустя, бесследно пропала. Я искал одну пропавшую книгу, но узнал лишь, что пропала еще и вторая.

Все участники этих событий совершали необъяснимые, непоследовательные поступки, в их поведении не было смысла. Прошлое упрямо оставалось в тени, не желая раскрывать своих секретов. Ни начала истории, ни ее конца мне отыскать не удавалось, отдельные части загадки не желали складываться в единое целое.

Парадоксальным образом чем больше я погружался в расследование прошлого, в изучение огромного объема противоречивых сведений, тем важнее становилось настоящее. Я словно бы спускался в глубокий колодец, и уменьшающийся круг света над головой напоминал о существовании места, откуда я пришел и куда должен вернуться.

Я каждый день звонил Сэм, которая понемногу выздоравливала. Я скучал по ней больше обычного, иначе, нежели прежде, до того, как приступил к расследованию, и до того, как болезнь нас разлучила. Чем больше я плутал в обманчивом сумраке прошлого, тем явственнее выступали на первый план наши отношения, приобретали неведомую прежде важность и значимость.