Война за империю - Евгений Белаш

— Товарищ полковник, экипаж старшего лейтенанта Пинтера к полету готов! — решил не искать приключений 'Тощий Пи'.

Остерман осмотрелся, потом подошел к Пинтеру вплотную и неожиданно спросил:

— Хочешь, фокус покажу?

И пока тот недоуменно моргал, Остерман резко взмахнул левой рукой, щелкнув пальцами. А когда Пинтер и все прочие невольно проследили взглядами за левой, костистым кулаком правой резко ткнул толстяка под дых. 'Пи' сложился, было, пополам, с сипением выпуская воздух, совсем как проколотая надувная игрушка, но полковник ловко подхватил его за шиворот и придержал на ногах.

— Еще раз увижу у чужого самолета, глаз выколю, — внушительно пообещал Остерман, поднося вплотную к лицу Пинтера согнутый крючком указательный палец, затем разжал хватку. Пинтер мешком свалился под ноги и пополз подальше, пыхтя и страдая. Его команда поспешила восвояси, предпочитая не связываться.

Остерман пошевелил пальцами и повернулся к Харнье.

— Хороший фокус, верно? — жизнерадостно спросил он. — В Берлине у одного русского подсмотрел, давно, тот с головой не дружил, но драться умел. А я тебя что, отпускал? — возвысил он голос, обращаясь к отползающему Пинтеру. — Старший лейтенант, где ваш самолет?

Пинтер попытался что‑то сказать, но, судя по всему, Остерман был в курсе ситуации в части лучше, чем ее непосредственный командир.

— Быстро пошел к своей машине! Вот белая 'тройка'. Прилетишь назад — заставлю драить языком, до чего машину довел, летун недоделанный…

Рык Остермана все еще звучал над полем, а Пинтера как ветром сдуло.

— Ну что, сынок, пошли. Как зовут?

— Карл, Карл Харнье, товарищ полковник.

— О! Я тоже Карл. Тесен мир.

Харнье закончил отряхиваться и пошел следом за Остерманом к своей машине.

— Развели походно — полевой бордель, — рассуждал вслух полковник, — самые дорогие машины всех военно — воздушных, а набирают разный сброд. И командир у вас такой же, распустил все и всех. Хорошо, что мы нынче соседи. Ничего, этот вопрос мы решим. Почему по инстанциям не сообщил о непорядке в части?

Харнье насупился.

— Жаловаться не по — мужски, — сказал он, наконец.

— Сынок, не по — мужски отливать сидя, — веско произнес Остерман. — А сообщать о нарушениях дисциплины — это правильно. Армия — это порядок, а порядок — это правила и дисциплина. По крайней мере, так считается.

Остерман улыбнулся каким‑то своим мыслям и неожиданно спросил:

— Любишь летать?

— Люблю.

— Молодец. В хорошем состоянии машину держишь. Не то, что некоторые.

— Спасибо.

- 'Спасибо' потом скажешь, когда я вашего командира пущу по процедуре.

Они дошагали до самолета, остановившись в тени огромного крыла. От многотонной машины веяло прохладой металла, запахом масла и бензина. Экипаж Харнье стоял чуть поодаль, с опасливым любопытством наблюдая за командиром и знаменитым Остерманом.

— Эх, напомнил ты мне одного летчика из моей группы, — вспоминал тем временем полковник. — Тоже болел небом, полеты любил, а уж как о своем 'вундере' заботился. Взлететь мог в любое время дня и ночи. Только скажешь 'Рунге', а он уже возле самолета, моторы греет.

— Погодите, а не тот ли это Рунге, который…

— Тот, тот. Вот только не верь в эти байки. Отличный пилот Рунге и чужих заслуг себе никогда не вешал. Стоять вместе, на соседних площадках будем. Пора у вас порядок навести. А то смотрю, Михаэль совсем вас распустил.

Остерман крепко пожал руку Карлу.

— Ну, бывай парень, глядишь, встретимся.

И бодрой трусцой побежал к ангарам. Вот это молодец, подумал Харнье.

— Командир, а кто это? — экипаж корабля живо интересовался делами.

— Полковник Остерман. Приятель самого Рихтгофена. Сейчас обязанности командира дивизии исполняет.

— Эх, вот бы его к нам!

— Кончай болтать, полезай в машину!

Ревя моторами, 'Грифоны' один за другим покидали родную взлетную полосу. Круг над аэродромом, еще один. Сбор эскадрильи. И вот уже вся авиагруппа, гудя моторами, подобно огромным тяжеловесным жукам устремляется к серебристой ниточке Канала, отделяющего такой далекий и одновременно такой близкий Остров от континента.

Остерман провожал их взглядом, пока бомбардировщики не превратились в точки, контрастно — черные на фоне бело — синего неба. Молодой тезка ему понравился, напомнив Рунге, только моложе.

Полная авиагруппа, все тридцать девять машин шли плотным строем, красиво и ровно. 'Тридцать девять' само по себе число не внушающее, но только если не смотреть из кабины самолета летящего на высоте семи тысяч метров на скорости более трехсот километров в час. Чувствовать себя частью единого отлаженного механизма включающего десятки машин и сотни людей. Если еще не думать о тоннах бомбовой нагрузки. И это только одна из трех групп, идущих на цель. Соседей из других групп Карл видел смутно, но знал, что они идут по флангам его собственной.

Вдалеке мелькнула группа истребителей.

— Смотри, Карл, 'малыши'! — указал рукой в теплой перчатке штурман — бомбардир, моторы были новые, хорошо отлаженные, чтобы перекрыть их ровный гул, даже не нужно было особо повышать голос. — Только почему так далеко?

— За небом лучше следи. А далеко, потому что у нас стрелки в бою как чумные. Валят все, у кого меньше четырех моторов.

— Да ну!

— Будто ты сам раньше не знал.

Люссеры прошли в стороне, покачали на прощание крыльями и отвалили, с шиком — по одному, переворотом 'через крыло'.

— Пижоны, — проворчал бомбардир, но в голосе его явственно слышалась тоска.

Харнье по должности было не положено высказывать уныние, служа образцом подражания для всего экипажа, но ему было всего двадцать, и тоску коллеги он понимал очень хорошо.

Из‑за недостаточной дальности одномоторные истребители не могли сопровождать подопечных даже по всей Южной Англии, а двухмоторных не хватало. Точнее, сообщали, что их не хватало, даже многие из пилотов были уверены, что таких просто нет, настолько редко двухмоторники появлялись в прикрытии. Отсюда привычка стрелков стрелять без промедления во все, у чего меньше четырех винтов и брать в полет двойной боекомплект — в небе над Британией вероятность встретить свой истребитель была исчезающее мала, а отхватить пригоршню доброго английского свинца как раз наоборот — удручающе велика.

И сейчас как раз наступил момент, когда бомбардировщикам придется в гордом одиночестве в очередной раз испытать на себе всю мощь противовоздушной обороны британцев.

В наушниках щелкнуло, голос командира истребителей коротко сообщил:

— Все, дальше вы сами. До встречи на обратном пути.

Это Карлу понравилось. Коротко и без лишних сантиментов. Иные начинали бурно провожать и даже извиняться за невозможность дальнейшего сопровождения, желая всяческих подвигов, и тем лишний раз подчеркивали всю тяжесть предстоящего мероприятия.

— Ага, если не потеряемся, — ответил кто‑то из эскадрильи, может быть даже Пинтер.

— За небом смотрите, болтуны!

Быть первым пилотом тяжелого бомбардировщика нелегко. В том числе и потому, что большая часть работы — монотонное ожидание. Истребителю легко — полет достаточно короткий, и все время происходит что‑нибудь интересное. Пилоту легкого или среднего бомбера тяжелее, но скучать так же не приходится. А 'Грифон' мог держаться в воздухе многие часы и все это время первый пилот должен держать строй и сохранять полную готовность к действию, несмотря на монотонность полета.

Тянулись минуты томительного ожидания. Как обычно, поначалу казалось, что толпы 'спитов' поджидают за ближайшей тучей, тем более что сегодня было облачно. Напряженные глаза, сами того не желая, видели крохотные точки, ком подкатывался к горлу и хотелось кричать. Со временем привычка и обыденность взяли верх, Карл вошел в привычный ритм, и примерно через четверть часа напряженное ожидание атаки сменилось механическим обзором небесного свода. На задворках сознания опять же, как обычно билась надежда, что сегодня встречной атаки не будет. Такое тоже случалось, несмотря на разрекламированные успехи радиолокации, сквозь сито невидимой завесы сплошь и рядом проходили незамеченными не то что эскадрильи или отдельные самолеты — дивизии. Тем более, что пока 'Грифоны' нарезали пространство плоскостями винтов, глотая расстояние до цели, на других участках отдельные самолеты и группы демонстративно показывались англичанам, распыляя внимание и маскируя направление главного удара.

Как всегда хуже всего была неизвестность. Дивизия уже далеко углубилась в воздушное пространство Острова, к этому времени британцы уже однозначно вычислили ее, отследили ее и приняли меры. Успеют они или нет — знают уже все, и сами британцы, и свои — через радиоперехват, не знают только сами бомбардировщики.