Больно только когда смеюсь - Дина Рубина

— Как на кой ляд! Ты посчитай, — в долларе сколько гривен? А рублей? — (затем последовал пулеметный пересчет), — вот, таким образом, еще остается сдача 2рубля, я ее тебе просто подарю!

Хохол так и стоял, качаясь, выпучив глаза, пытаясь понять — что от него хочет этот вертлявый, кудрявый и лысый… На лице его отразилась похмельная тоска.

— Жид, — проговорил он умоляюще. — Отойди! Все равно ведь наебешъ!

— Ну вот, прямо я приехал из Иерусалима, чтобы тебя здесь наебатъ! — с горячей обидой воскликнул Миня. — Прямо, вот, нечего мне делать, кроме как здесь тебя вот это вот!.. Смотри, мудила: ты пересчитай сначала на рубли, потом на доллары, потом переведи в гривны, и увидишь, что ты в наваре, аяв накладе. Потому что еще тебе 2 рубля добавляю! Ну?!

— Жид… — повторил тот в неподдельной тоске. — Я же все равно никогда этого не сосчитаю, а ты все равно наебешъ…

– Вот какой дурак упертый! Ему объясняют разницу конвертации, ему готовы доплатить за беспокойство, а он своей выгоды не чует!

Миня продолжал размахивать перед носом одуревшего хохла своими ручками, что-то доказывал, плевался, уходил, возвращался опять. Я стояла в сторонке, как брошенная. Наконец, хохол сказал:

— Все, жид, нету у меня сил. Не мельтеши… Забирай товар, давай свои рубли… Только я ведь все равно знаю, что наебешъ.

— Ну, что ты себе в голову вбил, а?! Вот какие мифы живучие! Смотри! (Дальше опять шла рублево-долларово-гривневая скороговорка, завершенная все теми же двумя рублями, и торжествующей присказкой: — Держи, и не говори, что жид тебя наебал!)

Когда мы отошли к машине и уже сели в нее, Миня вдруг замер, открыв рот, словно подсчитывая что-то в уме, вытаращил глаза, охнул и сказал:

— Ой… а ведь я его наебал!

— Миня, — выпалила я в сердцах, — чтоб ты лопнул со своей коммерцией!

Мы выскочили из машины и побежали к месту сделки. Но хохол, как и следовало предположить, уже ушел опохмеляться. Что там говорить! Живучи мифы. Живучи!»

Кстати, та же Светлана Шенбрунн однажды описывала сценку, которую наблюдала из окна заштатной гостиницы в Курске. Дело происходило, между прочим, 8 марта, в Женский, извините, день.

Под скамейкой, неподалеку от входа в гостиницу валялась сильно нетрезвая дама в весьма непотребном виде: поза самая фривольная, в одежде полный беспорядок. Над ней стояли двое озадаченных мужчин: местный дворник в кожаном фартуке и его собутыльник.

— Коль… — предлагал собутыльник, — ну давай мы оттащим ее с обзору публики куда подале… Вон, пусть в кустах проспится…

А дворник отвечал: — Не трожь! Пусть гуляет. Ее праздник!

И Светлана же рассказывала про знакомого пенсионера, в прошлом — большого ученого, известного математика, одного из создателей знаменитого орудия «Катюша». Вышел тот как-то с кошелкой в соседний гастроном. Мороз был сильный, нос у него покраснел, опух…

Бежит к нему наперерез с бутылкой алкаш:

— Дед, третьим будешь?

У старого ученого сработала его математическая логика. Он сказал:

— Пока не вижу твоего второго.

Алкаш выставил два пальца и страстно крикнул:

— Дед, я — двое!

– КОГДА ЧИТАЕШЬ ВАШИ КНИГИ, ТО И ДЕЛО ЛОВИШЬ СЕБЯ НА ОЩУЩЕНИИ ЛИЧНОГО СВОЕГО ПРИСУТСТВИЯ — НЕВАЖНО, ЧТО ВЫ ОПИСЫВАЕТЕ — ОБЪЯСНЕНИЕ В ЛЮБВИ ИЛИ ПЬЯНУЮ ДРАКУ. НАСЧЕТ ЛЮБВИ ВСЕ ЯСНО — ТАКОЙ ОПЫТ ЕСТЬ У КАЖДОГО. А ВОТ ОТКУДА ПОДОБНАЯ ОСВЕДОМЛЕННОСТЬ В ТОМ, ЧТО КАСАЕТСЯ РЕАЛИЙ И ЯЗЫКА БЫДЛА?

— Ну-ка, полегче, полегче насчет «быдла». Вот как только писатель хотя бы мысленно произнесет это словцо по отношению к так называемому «простому человеку», считайте, что его творческая карьера подошла к концу. Помните замечательный анекдот про ассенизатора: он спускается в выгребную яму и наполняет ведро содержимым. А его помощник на веревке тащит ведро наверх. И не удерживает его; ведро опрокидывается на голову «начальника», и тот, отирая усы и голову, в сердцах произносит: «Эх, не быть те, Васька, за старшого! Быть те всю жизнь на подхвате».

Так вот, пренебрежение малейшей деталью прекрасной, свинской, ослепительной и ужасной жизни, что тебя окружает, грозит писателю полной потерей квалификации. Не быть ему за старшого.

– ДА, НО ГДЕ Ж ВЫ ВСЕ ЭТО БЕРЕТЕ? ИНОГДА ВОЗНИКАЕТ ВПЕЧАТЛЕНИЕ, ЧТО ВЫ И В ЗАКЛЮЧЕНИИ ПОСИДЕЛИ, И В ВОРОВСКОМ ПРИТОНЕ НЕ РАЗ БЫВАЛИ, И В ШАЛМАНАХ СИЖИВАЛИ…

— Ну во-первых, я выросла во дворе южного, криминального, пылкого города с таким пестрым составом населения, что жить сейчас в какой-нибудь моноэтнической стране мне просто было бы тоскливо. У меня в ушах до сих пор звучит «разноплеменный говор». Я вам и сейчас изображу любой акцент — узбекский, армянский, грузинский… Нам, бывшим ташкентцам, разбросанным по миру, поэтому всегда странно проявление любой ксенофобии.

В юности, впервые в жизни оказавшись на пляже в Сочи, я была шокирована своеобразным ухаживанием молодого человека «из местных». «Девушка, ви грузинка?» — спросил он. — «Нет», — ответила я. — «Армянка?» — «Нет…» — «Азербайджянка?» — «Нет-нет…» Тогда он поскучнел и заявил: — «Нэ допускаю мисли!»

«Живую жизнь» вокруг себя я видела с детства — много солнца, длинное лето, с утра до вечера беготня по двору. Кстати, первую в своей жизни смертную драку я видела очень близко, страшно, подробно — мне было лет шесть. До сих пор у меня перед глазами окровавленная голова с оскаленной улыбкой, мотающаяся по асфальту Эта драка сослужила отличную службу сорок лет спустя: она описана в романе «На солнечной стороне улицы», вот так-то.

Ну и самая разная пестрая компания с юности — актеры, музыканты, художники… знаете, отнюдь не белые воротнички, нет… и не белые перчатки. Актерство, вообще, сценическая братия — очень богатые закрома для любого страждущего уха, для любого живого воображения. А я с юности обожаю актерские байки. Помню в Ташкентском ТЮЗе некую пьесу из пионерской жизни: пионервожатого Петю играла пожилая артистка труппы. И на ее призыв срочно провести классное собрание нетрезвый актер, исполняющий роль завуча, воскликнул: — Ты права… мой мальчик!

Виктор Шендерович рассказал мне байку о выдающемся трагике М.

М. сильно закладывал, как и полагается по профессии; иногда его вытаскивали из канав и приволакивали перед спектаклем в гримерную, где почтительно колошматили по физиономии, отпаивали, брили-гримировали и выпускали на сцену под шепот суфлера. Но трагик был из первейших.

И вот так его однажды приволокли, отмыли, усадили в кресло… гримируют… Через час — выход…

— А… шо сёдни… их-рам? — еле ворочая языком, спрашивает трагик.

– «Гамлета», Николай Лексанч! — отвечает гример.

— Да — а? А… Гамлета… хто… грат?

— Да вы, вы, Николай Лексанч!

— Да-а-а?! М-м… м-можно на пьеску взглянуть?

Притаскивают ему текст пьесы… Он долго смотрит на разворот страниц… пытается сфокусировать взгляд… морщит лоб… Наконец, произносит уважительно-удивленно:

— О-о-о, а пьеска-то… в стихах!

Кроме того, я всегда заговариваю с первым встречным-поперечным, и немедленно перехожу на язык этого встречного, включая жестикуляцию, интонации, даже тембр голоса. Это — актерство, которое сидит в печенках. В незнакомом городе, или после долгого отсутствия очень люблю разговаривать с водителями: выясняю, как говорит моя мама «ситуацию на местности». Таксисты — это настоящий кладезь самых разнообразных сведений! Я разговариваю со всеми таксистами во всех странах. Я же писатель, оборотень, Арлекин, шулер и шут — мне интересно всё понять, влезть в чужую жизнь, пощупать ее с изнанки. Для меня это хлеб насущный, соль земли, моя любовь: персонажи.

В последнюю по времени поездку в Москву я за одним водителем даже записала: «Девчонки пригородные, вон, по вокзалам промышляют. На хлеб-то надо наголодранить». — «А родители как отпускают?» — спросила я. Он заметил: — «А что родители… Они сами из куля в рогожу переворачиваются».

Причем, точно знаю, от какого человека извлеку «материал», а какого даже трогать не надо. Я это чувствую, как вампир чует свежую теплую кровь.

Иногда срабатывает метод общения «от обратного».

Однажды после записи на «Эхе Москвы» я стою на Новом Арбате, ловлю машину. Возле меня останавливается автомобиль:

— Сколько?

Я говорю:

— Голубчик, я не знаю сколько, это вы мне должны сказать.

И он от этого «голубчика» и моего, якобы, абсолютного идиотического доверия, сначала оторопевает.