Сьенфуэгос - Альберто Васкес-Фигероа

По его лицу ничего нельзя было прочитать.

Вид у него был отсутствующий.

Настал решающий момент.

Возможно, самый важный в жизни Сьенфуэгоса.

Но ничего не произошло.

Совершенно ничего.

Дон Христофор Колумб, адмирал Моря-Океана и вице-король Индий, просто взглянул ему в глаза, слегка покачал головой и снова скрылся в каюте, закрыв за собой дверь.

Канарец вздохнул с облегчением.

Его колени понемногу перестали дрожать, пульс успокоился, а рука сильнее прежнего стиснула румпель.

Море оставалось спокойным.

Мягкий ветерок приносил запах гуав.

Луна превосходно освещала путь.

Родился младенец Христос.

Они возвращались домой.

В Севилью.

К Ингрид!

Всё вокруг было в мире с собой, всё, абсолютно всё выглядело гармоничным и превосходным.

И вдруг «Галантная Мария» содрогнулась от носа до кормы.

Будто огромная рука со стальными когтями разодрала Сьенфуэгосу внутренности, он застонал от боли и обиды.

В его душе всё перевернулось.

Сьенфуэгос качнулся вперед, а когда вновь обрел равновесие, обнаружил, что корабль больше его не слушается.

Послышались крики ужаса.

Вопли.

Топот ног.

Моряки пробудились от глубокого сна и вылезли из своих щелей, как выплеснувшиеся из огромных черных ртов глисты. Поначалу никто не понял, что на самом деле произошло.

— Мы тонем!

— Помоги нам Господь! Крушение!

Все тут же вспомнили о свирепых акулах. Бледная луна равнодушно взирала на трагедию и полные ужаса лица.

На юте тут же появился адмирал.

— Что случилось? — спросил он.

— Сели на мель, ваше превосходительство, — дрожащим голосом сообщил Хуан де ла Коса, стоящий на носу.

— Песок?

— Рифы!

— Помоги нам Господь! Шлюпки на воду! Выстрелите из пушки, чтобы привлечь внимание на «Нинье». Пусть четверо спустятся в трюм и осмотрят повреждения.

Колумб был превосходным моряком. Это была его стихия, он умел отдавать приказы сухим и властным тоном, не давая повода их оспаривать, и вскоре все на борту уверились, что адмирал знает свое дело и сделает всё возможное для спасения корабля.

Но «Галантная Мария» получила смертельную рану.

Корабль накренился на правый борт и дрожал, поврежденный шпангоут скрипел под невыносимым натиском, а потом со стоном треснул, будто испустило последний стон раненое животное.

Сидя на палубе и по-прежнему сжимая бесполезный румпель, потрясенный Сьенфуэгос зарыдал вместе с кораблем.

Через сорок восемь часов после происшествия всё содержимое корабельных трюмов перенесли и сложили в хижины туземцев, не забыв ни единой иголки.

«Галантная Мария», она же «Санта-Мария» — недолго же ей пришлось плавать под этим громким и почетным именем! — лежала на песчаном берегу, почти нетронутая, но явно непригодная для долгого морского плавания, в тихой бухточке, где не имелось ни людей, способных вернуть ее к жизни, ни инструментов для этого.

Хуан де ла Коса, как всегда невозмутимый, тот самый, что собственными руками построил ее в родной Сантонье, бродил взад-вперед по берегу, осунувшийся и истощенный, не в состоянии смириться с тем, что самое ценное его имущество превратилось в груду бесполезного дерева. Команда пыталась вывести его из ступора, в тревоге задавая вопросы о том, что их ждет впереди в этом затерянном уголке света.

Никто не высказал ни слова упрека в адрес юного Сьенфуэгоса.

Как и в сторону пребывающего в отчаянии Кошака.

Словно все моряки, до последнего юнги, с покорностью согласились, что румпелем правила рука Господа, повернув нос корабля в сторону единственной мели в здешних водах.

— И что теперь будет?

Поначалу Луис де Торрес в ответ на вопрос канарца лишь едва пожал плечами.

— Понтия не имею, — сказал он через некоторое время. — Адмирал и капитаны сейчас это решают, но мастер Хуан де ла Коса уверен, что корабль не починить, а ему лучше знать.

— И что тогда?

— Остается «Нинья».

— Но все на нее не поместятся. Вот бы хотя бы «Пинта» вернулась!

— Сомневаюсь, что она вернется. Возможно, она уже на пути в Севилью, как уверяет Колумб.

— Пинсон никогда бы так не поступил.

— Откуда тебе знать? Кто вообще может знать, почему люди поступают так или иначе? — Луис несколько секунд поразмыслил и, не отрывая взгляда стальных глаз от какой-то точки на горизонте, добавил: — Расскажи еще раз, что тогда случилось.

— Я уже десять раз рассказывал! — возразил Сьенфуэгос. — Ничьей вины в том не было.

— Уверен?

— Все спали.

— Все?

В этом вопросе слышался такой явный намек, что парнишка неуверенно заерзал.

— Все, кроме меня... — он на мгновение запнулся. — И адмирала.

— Который много времени провел на носу. — И после долгой паузы он поинтересовался: — И ты уверен, что он не разглядел мель?

— Если бы он ее увидел, то приказал бы мне сменить курс. Так ведь?

— Этот вопрос я и сам не прекращаю себе задавать, — озабоченно отозвался Луис. — Нынче ночью я прогулялся до того места, в лунном свете и при спокойном море мель видно издалека. Хороший моряк никогда бы ее не пропустил. А адмирал всегда был хорошим моряком.

— Меня тревожат ваши намеки.

— Меня тоже, парень, — последовал интригующий ответ. — Меня тоже, но как ни пытаюсь, не могу выкинуть этого из головы.

В тот же вечер созвали совещание, на котором адмирал держал совет со рулевыми и капитанами. Поскольку было очевидно, что «Санта-Мария» никогда уже не отправится в плавание, а «Нинья» явно не возьмет на борт всех, не подвергаясь при этом смертельному риску, то единственно приемлемым решением было оставить часть команды на Эспаньоле, чтобы они основали здесь поселение и дожидались возвращения Христофора Колумба, давшего слово чести, что через год непременно вернется.

Командующим в форте Рождества, как теперь называли поселение, стал дон Диего де Арана, серый и лишенный харизмы человек, чьим единственным достоинством было то, что ему посчастливилось быть троюродным братом доньи Беатрис Энрикес, любовницы недавно провозглашенного вице-короля Индий. Его заместителем назначили королевского вестового Педро Гутьереса, по странному совпадению именно того единственного члена команды, кто уверял, что видел свет на земле, когда ему указал на это в ночь на одиннадцатое октября адмирал.

Двадцать человек — главным образом, те, кто не слишком дружил с морем, или имеющие серьезные проблемы с испанским правосудием, решили остаться добровольно, рассчитывая устроить свою жизнь на этой прекрасной, плодородной и гостеприимной земле. К сожалению, двадцати человек оказалось недостаточно; нужно было оставить на острове по крайней мере еще столько же — по доброй воле или силой.