Зеленая карта - Марина Дяченко-Ширшова

Они ждали.

Хлестко ударить по мячу. «Отпустить» ногу… Блохин тренировался с утяжеленным, мокрым мячом…

Сколько раз Женька прокручивал на видике черно-белые кадры — молодой Лобановский пробивает с углового свой знаменитый «сухой лист»!

Сейчас верзила-вратарь из Донецка выпрыгнет, как кошка, выхватит мяч из теплого, струящегося под солнцем воздуха, выбьет в поле — и шансы на победу в этой игре потихоньку стекут к нулю…

Хотя Женьку это, строго говоря, не должно интересовать. Результат этого матча… что он изменит в Женькиной судьбе?!

Он отошел. Примерился, побежал.

Удар получился звонкий, будто пнули тяжелый бубен. Мяч завертелся в воздухе, как волчок, как планета. Полетел прямо в руки вратарю — и вдруг изменил направление. Вильнул, уходя от чьей-то подставленной макушки, вывернулся, нырнул под верхнюю перекладину — и соскользнул в сетку, Женьке показалось, что он слышит этот специфический звук, хотя на таком расстоянии расслышать шелест мяча по сетке — затруднительно…

Несколько секунд стояла тишина. Оглядывались Женькины товарищи, недоумевали, где же мяч; удивлялся вратарь, глядя в сетку собственных ворот, столбами стояли защитники…

— Гол! Гол!! — закричали с трибуны, и тогда Женька побежал.

— Он забил! Ты видела, КАК он забил?! Ты видела?!

— С ума сошел, отпусти меня…

— Нет, ты видела?!

Шли последние минуты матча, судья то и дело смотрел на секундомер. Что-то кричал тренер донетчан; мальчишки устали, мяч катался через силу.

— Как он забил… Нет, это невозможно… Ты видела?!

— Видела, успокойся…

Грянул финальный свисток.

Вопили и прыгали пацаны из Женькиной команды, довольно переглядывались родители; понуро шли со стадиона донетчане. Женьку обнимали и хлопали по плечу, легонько толкали, подначивали; он не отвечал, и его оставили в покое. Команда уходила с поля, последним шел герой матча Шубин.

Тренер Олег Васильевич шагнул к нему навстречу:

— Значит, так, я уже все знаю, такой подляны мне не делал еще ни один ученик за пятнадцать лет…

И осекся.

Женька молча плакал. На ресницах болтались слезы; он стыдился их, но не мог остановить. Хотел что-то сказать — но не мог, потому что у него перехватило горло.

— Ты… — пробормотал Олег Васильевич. — Это…

Женька отвернулся. Вытер лицо и без того мокрым рукавом футболки; расходились с трибуны зрители, ребята из «АТЭКа» волокли по траве снятую с ворот сетку, несли на плече выдернутые из земли угловые флажки — как на параде…

Дима и Оля стояли в отдалении, не зная, стоит ли подойти — или лучше не вмешиваться.

Женька молчал, глядя в землю.

На противоположном конце поля выскочил на траву чей-то пес в погоне за резиновым красно-синим мячиком.

— Я не хочу ехать, — сказал Женька, глядя тренеру в глаза. — Я не хочу ехать. Но я ничего не могу сделать… Я маленький.

Тренер чуть не поперхнулся. Оглянулся на Олю и Диму; развел руками:

— Ну что ты… Туда все хотят. Все будет в порядке… Удачи тебе… Чтобы все на новом месте было хорошо.

Девятнадцатого мая они получили свои визы.

Дима запомнил все как в угаре — длинная дорога в эту проклятую Варшаву, молоденький польский таможенник, который, узнав, что они едут за визой, рассмеялся и пожелал удачи…

Несколько очередей у посольства, фотограф, предлагавший услуги тем, кто не успел сфотографироваться… Сперва у них приняли документы, потом вызвали на интервью. Беседовали по-русски — через маленькое окошко; молодая приятная американка спрашивала, кто ждет их в Штатах, как и где они будут жить, где работать… Беседу завершила непривычная процедура клятвы: надо было поднять правую руку ладонью вперед и сказать «Да». Приятная собеседница очень напряглась в этот момент, видимо, у нее были особые инструкции относительно распознавания лгунов…

Говорят, по прибытии в Штаты, прямо в аэропорту, с них снимут отпечатки пальцев. К выходцам ОТСЮДА там относятся с подозрением: как если бы в колледж для преуспевающих, Чистеньких, богатых детишек пустили трудного подростка с улицы. Разумеется, за ним глаз да глаз…

В пять часов того же дня им выдали визы. Все трое не чувствовали ничего, кроме усталости; и, разумеется, красот Варшавы они так и не увидели.

Следующий месяц прошел в безумии, но в безумии теперь уже размеренном, вошедшем в колею, рациональном безумии, если так можно выразиться. Квартиру продали, вещи частью продали, частью сдали в комиссионки, частью роздали знакомым. Старая мебель, которую комиссионки не брали, переместилась к дяде Боре.

За неделю до отлета стало известно, что Женьку допустили до обслуживания матча «Динамо» с «Реалом». Прощальный жест тренера Олега Васильевича; впрочем, Женька отреагировал на него как-то подозрительно вяло.

Всю Женькину комнату занимал упакованный багаж — чемоданы и огромные полиэтиленовые сумки, в каких носят товар базарные торговцы. Димины вещи тоже были здесь, в общей куче; поверх вещей лежала скрипка в футляре, на ее вывоз пришлось оформлять специальное разрешение…

Все свои плакаты Женька аккуратно снял, частью раздарил, частью взял с собой. На голых стенах остался только постер — полупроглоченная цаплей лягушка душит своего палача…

«Никогда не сдавайся».

…Само собой получилось, что день накануне матча стал днем прощания. Приходили соседи — Ольга всем пыталась всучить какие-то вазочки, статуэтки, разрозненные чашки от разных сервизов. Приходили Олины сотрудники — пили на кухне водку, желали удачи, хлопали Диму по плечу.

Пришли и Димины коллеги из музыкальной школы. Принесли букет ромашек; охали и ахали, вспоминали знакомых, в разное время уехавших в Америку. И всем хорошо, у всех подрастают дети-американцы… А у некоторых уже и внуки… Конечно, жаль, что Дима уезжает, Дима хороший парень и прекрасный педагог, его будут вспоминать, без него будет грустно…

Пришли Олины родители и брат с женой.

Соседка с третьего этажа не умела сдержать жгучую зависть. Наблюдать за ней было одновременно забавно и печально.

— Знаете, нашим так трудно в Штатах устроиться на работу… — сетовала соседка с фальшивым, преувеличенным сочувствием. — Скорее всего придется посуду мыть в ресторане или мусор вывозить… Вот у меня знакомая семья… он театральный закончил, подавал большие надежды как артист… Так вот он там устроился ванны чинить, и пока ехал в автобусе на работу, повторял про себя монолог дяди Вани…

Оля, улыбаясь, объясняла, что у нее работа уже есть, и неплохая, по специальности. И что у Димы работа тоже будет — посуду мыть ему вряд ли придется.

— Это же у вас все родственники тут остаются… — соседка сочувственно качала головой. — Наверное, заскучаете…

Оля объясняла, что она уже была в Штатах, что у нее полно знакомых в Нью-Йорке, в том числе лучшая подруга — Сима. И что родственников — отца, маму, брата и жену, и их ребенка — она перетащит в Штаты, как только устроится сама.

— Эти американцы — они такие жлобы, — говорила соседка, поджав губы. — Никакой духовности, никакой культуры. «Чи-из», зубы наружу, фальшивые эти улыбочки… Терпеть не могу.

Она говорила, а в глазах ее стояла тоска. Было совершенно ясно, что покажи ей хоть издали вожделенную визу — побежит в объятия жлобов-американцев, готовая хоть посуду мыть, хоть ванны чинить, если, конечно, эта дородная немолодая женщина умеет чинить ванны…

Разговор то и дело сворачивал на грин-карты и лотерею, Оля была центром компании. Всех интересовали подробности, всем хотелось попытать счастье.

— …в течение месяца, причем если твое письмо придет в первый день, но раньше двенадцати ноль-ноль, хоть на минуту раньше — его не примут… — охотно объясняла Оля.

— Что ты! Какой е-мейл! Только почта, и только обыкновенная почта, не заказное, не срочное — только обыкновенное… По американской почте… — удивлялась Оля чьей-то наивности.

— …Да что вы говорите! — то и дело восклицала завуч Диминой школы, пианистка.

— …обязательно. Обязательно напишу, как только устроимся. Конечно, это удобно… Я сразу дам знать, когда объявят очередной прием заявок… — щедро обещала Оля; в голосе ее проскальзывали вполне барские интонации.

— …говорят, что выигравшие заявки определяет компьютер совершенно случайно. Ну а верить или не верить — это уж наше дело, правда? — и Оля многозначительно усмехалась.

— …ерунда. Знаем мы эти случайные отборы, эти компьютеры… Дураков не берут, наверное? — весело спрашивала Олина коллега-журналистка.

— …образовательный ценз, — охотно делилась Оля. — Только с высшим образованием.

— Ну я и говорю! Здесь людей забесплатно выучили… И ведь лентяй не поедет, нет. Едут все сплошь активные, образованные, энергичные, вот как Оля… Вот вам и вся лотерея, — журналистка развивала собственное предположение.