ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье. Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста Часть I и II - ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ

Но главный вывод из всей плутарховой морали Сен-Жюст сделал для себя совершенно неожиданно. Как-то, засидевшись до глубокой ночи, он уже совсем было собрался вставать из-за стола, как вдруг почувствовал приступ внезапного головокружения, в глазах потемнело, строчки книги полезли одна на другую, и он был вынужден поднять голову и энергично потрясти ею, чтобы развеять наваждение. И в этот миг его озарило.

– Если Брут не убивает, он убьет себя сам, – сказал он вслух и повторил потрясенно: – Если Брут никого не убьет, он убьет себя!

Ошеломленный звуками собственного голоса, прозвучавшего в мертвой тишине черной комнаты, Сен-Жюст оглянулся по сторонам. Один единственный горевший перед ним огонек никак не мог развеять окружающий мрак, полностью поглощавший не только темные углы, но и самые черные стены комнаты-склепа. Но сейчас этот мрак колебался, в нем как будто что-то двигалось, а затем Сен-Жюст увидел, что тьма уплотнилась, потом как-то раздвинулась, и из нее вышел высокий худой человек в красной шерстяной тунике с кровоточащей раной на груди, сжимавший в одной руке короткий обоюдоострый кинжал, а в другой – свернутый в трубку большой книжный свиток. И тогда Сен-Жюст понял, что спит.

Взглянув в бледное лицо пришельца, на его прямые волосы, почти спадавшие на низкий лоб, на его спокойные серые глаза со странным блеском, на суровый росчерк рта, в котором, тем не менее, угадывалось нечто чувственное, – лицо почти собственного двойника, только лет на десять постарше, Сен-Жюст догадался, что перед ним Брут.

Древний герой дружески кивнул хозяину комнаты, а затем заговорил спокойным уверенным голосом. Говорил он на классической латыни, и не все слова были сразу понятны Сен-Жюсту, но смысл того, что говорил Брут, он понял полностью:

– Марк Юний Брут… Ты хотел, чтобы я пришел, и я здесь. И я знаю, о чем ты думаешь. Но правильно ли то, что ты думаешь? Подумай лучше вот о чем: легко ли быть объявленным героем, о котором еще при жизни все решили, что он герой, и который должен был умереть как герой? Ты знаешь, как умирают герои?… – Сделав паузу, как будто бы он и вправду хотел услышать ответ, пришелец продолжил: – Они умирают не сами. Иначе какие же они герои и какую мораль можно извлечь из их мирной кончины? Этот ваш эллин, – Брут показал кинжалом на томик Плутарха, – знал это лучше нас. Мы-то знали эту истину, но каждый из нас был сам за себя. А он собрал наши смерти в одном месте. Я покажу тебе… – пришелец кивнул Сен-Жюсту и чуть посторонился вправо, давая место еще одному ночному призраку.

Крепкий худощавый человек лет пятидесяти пяти, в длинной белой тоге с красной каймой и еще множеством таких же красных пятен на самой тоге – следами от ран, встал рядом с Брутом. Он насмешливо наклонил свою лысоватую голову, прикрытую лавровым венком, приветствуя Сен-Жюста, и еще более насмешливо покосился на стоявшего рядом последнего римского республиканца.

– Великий Гай Юлий Цезарь, – представил Брут нового гостя, которого Сен-Жюст узнал уже без представления, – слишком много мраморных и гипсовых бюстов и портретов этого человека он видел. – Основатель «нового Рима» – Рима императоров, – поправил сам себя Брут. – Его участь – пасть под ударами кинжалов сенаторов-республиканцев. Их участь – погибнуть по вине мстящего духа победителя Республики. Я, его главный убийца, закололся тем же самым мечом, которым поднял против диктатора. А теперь вслед за величайшим римским полководцем ты увидишь…

По знаку Брута Цезарь отступил назад во тьму, а вместо него из темноты шагнул молодой красивый воин в коротком анатомическом панцире белого цвета с обветренным лицом, обрамленным золотыми кудрями волос. Лицо его покрывали багровые пятна.

– Величайшего полководца древности Александра Великого. Считается, что он умер своей смертью. На самом деле – от яда виночерпия Иолая, сына наместника Македонии Антипатра, всерьез опасавшегося за свою жизнь из-за гнева нового повелителя Европы и Азии…

– Основатель не «нового» – истинного Рима – повелителя мира, – продолжал Брут, представляя очередного гостя – сурового вида очень худого старика в окровавленной изорванной тоге, надетой прямо на голое тело, – Ромул. Как и Цезарь, убит сенаторами, вообразившими, что первый царь Вечного города стремится к тирании. По преданию, отцы-сенаторы, тайно убив брата Рема, разрубили его тело на куски, скормили свиньям, а народу сказали, что «великого Ромула боги взяли живым на небо»!

– Еще один основатель величайшего города Греции Афин – легендарный мифоборец Тесей. – Сен-Жюст увидел выступившего из темноты богатырского вида бородатого мужчину с могучими мускулами, почти обнаженного, прикрытого лишь одной набедренной повязкой, тоже рваной и тоже в крови. – Справившийся когда-то с Минотавром и Лабиринтом, он не справился со своеволием афинян. Публично прокляв бывших подданных, Тесей отправился просить помощи против них на остров Скирос, которым ранее владел его отец. Здесь обманно заманенный на высокую скалу у моря царем острова Ликомедом был сброшен с нее на острые камни…

– А это… – два похожих друг на друга старика, один – в греческой хламиде, другой – в римской дорожной одежде, но оба – со стопками пергаментных свитков в руках, чинно встали рядом с Брутом… – двое величайших ораторов мира (да, наверное, и всей вашей истории) Демосфен и Цицерон. Афинянину, преследуемому македонским царем, мстителем за великого Александра, удалось покончить с собой: уже почти схваченный воинами-македонянами, Демосфен успел поднести к губам и прокусить тростниковое перо, которым писал и в котором был спрятан яд. Ну, а римлянину повезло меньше: поссорившийся с правителем Рима Антонием Цицерон был убит по его приказу центурионом, а его голова и рука на потеху толпе были выставлены на рыночной площади. Но мой учитель был отомщен, – Брут показал на замаячившего рядом с Цицероном, который в этот момент поглаживал свою шею, поперек которой проступала красная полоса, римского воина, высокого, бородатого, очень напоминавшего Геркулеса, так, как его было принято изображать в греческих статуях, – триумвир Марк Антоний через 12 лет после смерти погубленных им Цицерона и… Брута… воткнул меч себе в живот, чтобы не попасть в плен к новому Гаю Юлию Цезарю… Октавиану.

С улыбкою, держась за свой живот, в котором зияла страшная, все еще кровоточащая, рана, Антоний отступил назад, но вместо него из темноты один за другим выступали новые «персонажи», – судя по одежде и вооружению – греки, решил Сен-Жюст.

– Афиняне, – подтвердил его ночной собеседник. – Здесь все «в порядке»: из десяти «аттических героев» Плутарха погибли восемь. Из них – три полководца, все – за «измену отечеству». По примеру Демосфена яд принял победитель персидского царя Ксеркса, герой Саламина и спаситель Греции Фемистокл, отправленный за это деяние своими «благодарными» согражданами в изгнание, – названный Брутом маленький толстый старичок в подтверждение этих слов радостно закивал головой. – Перейдя на службу к «прогнанному» им Ксерксу, Фемистокл не выдержал, когда персы стали требовать от него похода «домой», и отравился.

– Принял яд и стратег Фокион, также приговоренный согражданами за «измену» к смерти (сказав при этом своему другу, просившему выпить яд первым: «Тяжела для меня твоя просьба, Никокл, но раз я уже тебе ни в чем не отказывал при жизни, не откажу и в смерти!»).

– Считающийся величайшим афинским полководцем Алкивиад погиб под стрелами и копьями наемных убийц, подосланных афинянами же.

– Стратег Кимон умер от раны, полученной при осаде кипрского города Кития (по другим сведениям – от болезни), а другой стратег, Никий, был взят в плен сиракузцами во время Сицилийской войны и, приговоренный ими к казни, успел покончить с собой в тюрьме (и труп его был выброшен на поругание к городским воротам).

– Не дожил до своей естественной кончины и афинский законодатель Перикл – он умер от чумы, – названные собеседником Сен-Жюста призраки каждый раз, когда произносилось их имя, важно выступали вперед, показывая руками на свои раны, а потом, молча склоняя головы в знак прощания, вновь делали шаг назад в темноту.

– Двоих афинян, которые умерли в собственных постелях, – продолжал словоохотливый Брут, – не представляю: философа от аристократии Аристида, почему-то прозванного «Справедливым», и Солона – еще одного легендарного законодателя… Хотя афинские законы, с нашей точки зрения, во всех отношениях уступают спартанским… Поэтому перейдем к нашим любимым лаконцам… – сразу пять фигур, выстроившихся в одну шеренгу, встали за Брутом.

– …Где мы, конечно, предпочтем Солону не менее легендарного законодателя Ликурга, который, – Брут положил на плечо высокому человеку в огромном шлеме и с черной повязкой на одном глазу руку, – и умер соответственно своим принципам: после того, как установил в Спарте свои знаменитые «железные законы», он (чтобы не видеть их возможного нарушения!) сам поспешил уйти из жизни. По особому древнегреческому обычаю, герой-законодатель отказался от пищи и умер от голода.