Прощай, невинность! - Бренда Джойс

— Я передумала, — внезапно сказала Сюзанна, чувствуя, как на лбу у нее выступают капельки пота. Одна лишь мысль о том, что Эдвард может оказаться слишком близко к Софи, заставила ее сердце испуганно сжаться. — Ты можешь уехать утром в понедельник, как и собиралась.

— Спасибо, мама!

Софи обняла мать, с подозрением глянувшую на нее, и выбежала из комнаты.

Сюзанна смотрела вслед дочери, мучаясь неуверенностью. Софи никогда прежде не интересовалась мужчинами, Сюзанна была уверена в этом, а теперь вдруг заинтересовалась слишком явно, вопреки своим заверениям в обратном.

Она подошла к двери и увидела, что девушка неловко поднимается наверх. Сюзанна нахмурилась. В этом нет никакого смысла. Эдвард Деланца может заполучить любую женщину. С какой бы стати он стал преследовать Софи? Разве что от скуки, от эксцентричности… или же в нем и вправду пробудилось сочувствие? Да нет же, вряд ли он стал бы всерьез добиваться Софи… Только не он.

Ладони Сюзанны повлажнели. Она решила, что не должна оставить Деланца ни единого шанса. Она напишет миссис Мардок, чтобы та ни на минуту не спускала глаз с Софи. Если даже Эдвард Деланца по каким-то невообразимым причинам вздумает преследовать девушку в Манхэттене, Сюзанна сразу об этом узнает.

Глава 7

Нью-Йорк

Грохот все нарастал, становился оглушающим. Земля под ногами Софи ощутимо задрожала, как и стена кирпичного здания за ее спиной; задребезжали стекла в окнах. Холст на мольберте трепетал под ее рукой. Но Софи ничего не замечала.

Стоя на тротуаре Третьей авеню, Софи сосредоточенно работала, удары ее кисти были короткими и быстрыми. Но вот поезд миновал эстакаду, и снова стали слышны обычные звуки улицы — зазывные выкрики уличных торговцев, резкие еврейские голоса, крик и смех детей, играющих возле многоквартирных домов и под эстакадой надземной железной дороги. Копыта лошадей цокали по булыжнику мостовой, катили коляски и двуколки, громыхали конные платформы. Где-то неподалеку раздалась предостерегающая трель полицейского свистка. Кучера и возчики кричали на мальчишек, гоняющих мяч чуть ли не под колесами. А на противоположной стороне улицы стоял в дверях своей лавки толстый немец-бакалейщик, наблюдая за Софи и присматривая за тем, чтобы никто из прохожих не стащил его товар с выставленных на улицу лотков.

Софи с июня приходила сюда, чтобы писать. Когда она впервые появилась здесь, на нее глядели с недоумением, но теперь, похоже, привыкли к ее постоянному присутствию. Софи вздохнула, всмотрелась в холст и отложила кисть.

Софи знала, что уже пора уходить, она и так слишком задержалась сегодня. Рядом с мольбертом стоял небольшой складной столик, на котором лежали необходимые для работы принадлежности; там же были и большие мужские часы. Посмотрев на них, Софи снова вздохнула. Мисс Эймс с минуты на минуту придет к ней домой, чтобы увидеть свой портрет и забрать его. И все же девушка медлила, ей не хотелось уходить.

Слегка нахмурясь, Софи снова взглянула на холст. Что ж, в этой жанровой сцене ей удалось схватить настроение: она изобразила двух коренастых женщин, сидящих на крылечке многоквартирного дома, — женщины явно устали, но оживленно о чем-то разговаривали, их истрепанная одежда сохранила яркие краски. На одной из них, миссис Гутенберг, было красное платье, оно выглядело сверкающим всполохом на фоне в основном темной живописи. Но несмотря на неожиданное красное пятно и свет, танцующий на мостовой, работе все же чего-то не хватало.

Софи хорошо знала, в чем одна из ее проблем. Она не была зачарована тем, что писала. А объект, который неудержимо манил ее, она отказывалась писать. Потому что этим объектом был Эдвард Деланца.

Она не будет писать его.

Софи вздохнула. Вернувшись в город больше недели назад, она почти все свое время тратила вот на этот холст и на портрет мисс Эймс и все же никак не могла выбросить из головы Эдварда. Софи прикинула, что за тот уик-энд на взморье они с Эдвардом разговаривали в общей сложности не более пятнадцати минут. И тем не менее он постоянно вторгался в ее мысли.

Софи поморщилась. Несмотря ни на что, Эдвард Деланца был великолепным, неповторимым образцом мужчины, и как модель для портрета он был изумителен. Как же ей устоять перед искушением написать его? Как?

Где взять силы, если даже мысль об этом обжигает предвкушением, предчувствием…

Софи заставила себя снова сосредоточиться на жанровой сценке, которую она твердо решила завершить до конца лета. В таких местах, в такой обстановке, как здесь, Софи никогда прежде бывать не приходилось и вряд ли удастся прийти сюда снова в ближайшее время; вот когда ей исполнится двадцать один, она сможет распоряжаться собой и жить, где ей вздумается. А мать ни за что не позволила бы ей посещать подобные районы, несмотря на то что Софи очень хотелось написать что-нибудь из жизни рабочего класса и иммигрантов. Не стоило бы и пытаться получить такое разрешение, ей бы все равно отказали. И сейчас Софи работала здесь без позволения. Она чувствовала себя немножко виноватой, однако искусство было для нее превыше всего.

Над этим холстом Софи работала тайком. Она совсем не случайно взялась за него именно летом, ведь Сюзанна находилась на безопасном расстоянии, в Ньюпорте, и вероятность быть пойманной с поличным сводилась к минимуму.

Предполагалось, что в эти часы Софи находится на занятиях в Академии. Но те занятия, что проводились там сейчас, не слишком интересовали Софи: ее не привлекала гравюра, и в последние шесть недель она самостоятельно занималась живописью маслом с натуры.

Кучер с коляской ожидал девушку неподалеку. Софи сказала Биллингсу, что работает над заданием, полученным в Академии. Вряд ли он ей поверил, но он любил Софи и ни за что бы ее не выдал, и в то же время он слишком боялся выпустить ее из виду. Слуги Ральстонов знали дочь своей хозяйки с девятилетнего возраста, и каждый из них был прекрасно осведомлен о любви Софи к рисованию и живописи.

Эта страсть была очевидна уже тогда, когда девушка впервые появилась в особняке Ральстона как его приемная дочь. Бенджамин коллекционировал предметы искусства и картины. Подобно многим людям его круга, он в основном интересовался работами американских художников, но в то же время, как и некоторые наиболее проницательные коллекционеры, он приобрел с дюжину работ французских художников-барбизонцев начала девятнадцатого века; у него было несколько сельских пейзажей Милле и Руссо, были и более броские, эротичные работы художников Салона — Кутюрье и Кабанеля. Еще куда более важным было то, что Ральстон посетил большую нью-йоркскую выставку 1886 года. Ему понравились работы нового направления — этих художников пресса и критики назвали импрессионистами, — и Бенджамин купил работы Писарро и Дега, а четыре года спустя приобрел еще одного Дега и натюрморт Мане. Софи была ошеломлена, увидев галерею Ральстона. Она каждый день проводила там многие часы.