Запретный город - Кристиан Жак

19

Рамсес Великий прохлаждался в дворцовом саду. Пальмы и тамариски отбрасывали здесь плотную тень, особенно густую на берегу пруда, под ивами. Прямые, проложенные по шнуру дорожки, посыпанные песком и обсаженные с обеих сторон лютиками, васильками и маками, поддерживались в чистоте и полнейшем порядке. Беседка, в которой, развалившись в удобном кресле и примостив голову на подушке, отдыхал престарелый царь, была обнесена тоненькими деревянными колоннами, выкрашенными зеленой краской. Перед самодержцем стоял низенький столик, ломившийся от множества сосудов со свежим и легким пивом, изюмом, смоквами и яблоками. Царь с удовольствием подставлял пожившее на этом свете тело поднявшемуся с севера приятному ветерку и рассеянно любовался удодами и ласточками, резвящимися в лучах заходящего солнца.

Вот и прибыл тот, за которым он посылал: вид склонившегося пред ним человека пробудил воспоминания о былом и давно минувшем. Гость был сановником, из самых сдержанных и воспитанных, до незаметности, но вместе с тем и самых значимых за все его долгое царствование, ибо этот Рамосе, сын посыльного, именовался «старшим писцом некрополя» и был назначен на эту должность на пятом году царствования Рамсеса, во второй день третьего месяца сезона разлива. Царь лично избрал Рамосе, дабы поручить ему столь сложные обязанности, хотя тот уже мог быть вполне доволен успешным восхождением по служебной лестнице: воспитание при храмовой библиотеке; становление в качестве помощника писца; должность писца, ответственного за учет скота, принадлежащего храму Амона в Карнаке; затем — ответственность за перепись, потом — за хранилища царских указов и летописей, потом — за сокровищницу фараона; оттуда уже оставался один шаг до перехода в число ближайших царских сановников.

Царь остановил свой выбор на Рамосе, и с тех пор судьба последнего переменилась самым решительным образом. Столько времени этот Рамосе провел в необременительной суете под сводами необъятного Карнака и в храмах Тутмоса IV и мудрого Аменхотепа, сына Хапу, и вот высокому сановнику пришлось отказаться от легкой жизни в несусветной роскоши ради надзора за сокровенной деревней ремесленников.

Рамосе же нимало не колебался: уж слишком незаурядным представлялось обещанное приключение, чтобы упустить такой шанс испытать себя, После вступления в должность он обязан был, согласно указам царя, требовать от служителей Места Истины возведения заупокойного храма Рамсеса, расширения храма покровительницы общины Хатхор и, попутно, продолжения работ в обители вечности царя.

В свои 87 лет Рамосе был вправе проситься в отставку, но он оставался в селении, где был любим всеми. Ни единое важное решение без него не принималось.

На встречу со своим повелителем Рамосе явился в праздничном платье: на нем была рубаха с длинными рукавами, по всей длине которых шли многочисленные глубокие складки, передник с такими же складками и кожаные сандалии. Благодаря Рамсесу он познал возвышенную жизнь, которую провел в заботах о процветании Места Истины, и потому был счастлив высказать свою благодарность фараону прежде смерти своей.

— Помнишь ли ты, Рамосе, знаменитые слова, которые ты любил зачитывать перед учениками писцов: «Подражай отцам твоим, жившим прежде тебя, преуспевай в познании по мере сил твоих. Мудрые передали поучения свои в писаниях своих: сверяйся с ними, изучай их, читай их и перечитывай их непрестанно»?

— Невзирая на слабость очей моих, я, ваше величество, продолжаю усердствовать в следовании сему предписанию.

— А помнишь ли великое празднество в год семнадцатый? Это же ты устраивал тогда пир. И Пазаир, лучший из моих визирей. Мы тогда были молоды, и силы наши казались нам неисчерпаемыми. Сегодня ты старик, и я тоже состарился, но нет человека в Месте Истины, которого почитали бы более тебя, и нет другого сановника, которому дозволялось бы именоваться «писцом Маат».

— И это вы, владыка, даровали мне возможность служить Маат на протяжении всей моей жизни, в сердце братства, живущего ею во все дни и каждый день. Но близится час великого путешествия.

— Подготовил ли ты три гробницы близ селения? Те, которыми хотел заняться?

— Да, ваше величество. В первой я возношу почести божествам и вашим пращурам, которым братство наше обязано столь многим. Это — Аменхотеп I и мать его, Хоремхеб, и Тутмос IV; там я поместил стелу, на которой и ваше, владыка, имя начертано. Во второй я повелел увековечить двух священных коров и пекущегося о них волопаса. В третьей помещены изображения самых дорогих мне людей на этом свете.[5]

— Молчун помогает?

— Он — самое большое утешение последних дней моих, ваше величество. Вам, владыка, известно, что у нас с супругой Мут детей не было, несмотря на статуи, стелы и прочие приношения, которые мы посвятили Хатхор, великой матери Таурт и даже чужеземным божествам. Готовясь со всем возможным тщанием к переходу в мир иной, не забывал я и о воспитании преемника моего, писца Кенхира. Но все же тот, кого я ценю более всего и к кому сильнее всех привязан, — это Молчун. Когда он покинул селение, дабы отправиться в долгое странствие, я страшился умереть прежде его возвращения, но в том, что он вернется, никогда не сомневался. К счастью, приемный суд братства принял его в нашу среду, ибо он услыхал зов. И ныне он — служитель Места Истины, и я убежден, что ему, как резчику камня и как ваятелю, суждены важные деяния.

— А какое имя было дано ему при посвящении?

— Неферхотеп, Ваше Величество.

— Нефер — «красота, доброта», и хотел, — «умиротворение, полнота, приношение»… Да, путь вы ему предначертали нелегкий!

— Преисполненность умиротворением — хотел — будет, быть может, даром, который определит его существование, залогом того, что он достигнет совершенства как мастер. Обязан сообщить вам, владыка, что Молчун предстал пред вратами селения не один.

— И кто же его сопровождал?

— Супруга его Ясна, имя которой — Убехет — значит «светлая». Она поразила суд решимостью своей и блистательностью. Красива, умна, не тщеславна, и не могу вспомнить иной женщины, сравнимой с нею по способностям. Супружество их крепкое, суровые превратности, которые на них обрушивались, сокрушить его не сумели. Суд оставил имя Ясна как имя посвящения супруги Нефера. Смею полагать, что эта чета — надежда братства.

— А каково происхождение этой молодой женщины?

— Она — фиванка, духовная дочь Нефрет, покойной главной целительницы царства.

— Нефрет… Она замечательно меня пользовала. Если эта Ясна унаследовала ее дарование, братству выпала великая удача. Но скажи мне честно, Рамосе: сомневаешься ли ты в качествах преемника твоего Кенхира?