Пещера и тени - Ник Хоакин

Тем, что теперь ее вновь открыли для истории, мы обязаны изменившемуся отношению к прошлому, ранее презираемому как колониальное и обскурантистское, ныне же восхваляемому за мощные проявления народной культуры: за лики святых и святилища, культы и празднества, за обычаи и обряды, которые сегодня уже не бранят как рецидивы народного католицизма.

Вместе с искусством и артефактами народного католицизма извлекли на свет божий и иные образцы его, в том числе общину «беат» XVII века, в которой один журналист, писавший в середине шестидесятых годов нашего столетия, разглядел то, что он назвал «первым женским движением на Филиппинах». Вновь вспыхнувший интерес сосредоточился на Эрмане как на центре вращения целой галактики. Исследователи извлекли из мрака прошлого хроники и легенды о ней, а ее биография, к удивлению многих ставшая бестселлером в шестьдесят девятом году, побудила различные женские организации прекратить междоусобные распри и начать совместную кампанию за признание Эрманы национальной героиней.

И как раз когда общество трясла лихорадка, вызванная интересом к Эрмане, землетрясение семидесятого года вскрыло пещеру на берегу реки в баррио Бато. Поначалу пещеру не связывали с ней, хотя первые исследователи и заявили, что во внутренней пещере обнаружены большие четки и бич. Но затем один проницательный молодой священник, сложив два и два, высказал догадку, что открывшаяся пещера была не чем иным, как убежищем юной отшельницы Эрманы, а баррио Бато и есть Лакан Бато, упоминавшееся в анналах.

Предметы, найденные в пещере, по всей видимости, подтверждали его выводы. Четки были не карманные, современного образца, — они выглядели как веревка с нанизанными на нее черными деревянными бусинами, достаточно длинная, чтобы носить ее как пояс; многохвостный же бич во времена Эрманы, несомненно, служил кающимся для умерщвления плоти.

Прозрения молодого священника скоро нашли поддержку у ученых, согласившихся, что это действительно не что иное, как пропавшая пещера Лакан Бато, а найденные в ней предметы либо оставлены были Эрманой, когда она отказалась от затворничества ради служения жителям столицы, либо собраны там как музейные реликвии после ее смерти, когда пещера стала местом паломничества. Манильская архиепископальная кафедра в свою очередь высказала мнение, что пещера «подлинная» — там проходили отрочество и юность Эрманы.

Толпы на берегу тут же удвоились за счет благочестивых прихожан, а когда поползли слухи о чудесных исцелениях в пещере святой Эрманы, и вовсе превратились в огромные скопления народа. Врачей попросили исследовать факты исцеления; они отвергли большинство их как проявления истерической галлюцинации, однако были поставлены в тупик двумя-тремя случаями, при которых органические повреждения были, казалось, исцелены мгновенно и полностью. Молодой священник, первым идентифицировавший пещеру, получил разрешение отправлять там службы, чтобы удерживать хоть в каком-то русле религиозное рвение толпы. Внутреннюю пещеру отгородили веревками, назначив ей быть святая святых, где каменный стол служил алтарем; паломники же поклонялись во внешней пещере — и поклонение их стало еще более истовым, когда открылись новые «чудеса»: лепестки роз начали вдруг дождем сыпаться из внутренней пещеры на склоненные головы. Это случалось несколько раз в тот самый момент, когда священник воздевал к небу, показывая толпе, реликвии Эрманы — ее четки и бич.

Тем временем все настойчивее становились требования официального расследования церковью жизни Эрманы и происшествий в святой пещере с целью определить, не достойна ли она быть объявлена праведницей и причислена к лику блаженных. Началось даже движение за канонизацию ее как первой туземной святой Филиппин — хотя, разумеется, рвение верующих ничуть не ускорило действий церкви.

Не успели, однако, церковные круги приступить к предварительному изучению этого вопроса, как разразился скандал, запятнавший репутацию пещеры, которую уже стали называть священной.

Тот самый журналист, что положил начало культу Эрманы своим эссе о богомольных «беатах», теперь поставил его под сомнение новыми, поистине скандальными открытиями. Пещера, утверждал он, действительно священная, и была она священной еще задолго до прихода христианства — но только как святилище духов, анито, которым мы поклонялись во времена язычества. Первоначально капище, где язычники приносили жертвы богине природных сил и плодородия, она осталась им и в христианские времена. Таким образом, когда Эрмана стала отшельницей, люди, скорее всего, отождествили ее со жрицей старого культа или даже с самой богиней, и как раз по этой причине местный священник заставил ее покинуть пещеру, ибо сохранились свидетельства, что она ушла из нее не по своей воле — ее выдворили насильно. Можно также допустить, что она была отнюдь не слепой продолжательницей старого культа, чем и объясняется изначальная враждебность к ней со стороны церкви и города; преодолеть же эту враждебность ей удалось продуманной демонстрацией власти над оккультными силами, подчинявшимися языческой прорицательнице.

Непочтительный журналист поднял два тревожных вопроса. Если пещера, о которой идет речь, — христианская святыня, то почему в прошлом власти предпринимали столь энергичные меры, стремясь уничтожить ее, почему возводили над нею насыпи одну за другой? И если Эрмана была христианской святой, то откуда эти настойчивые усилия стереть ее из памяти людской, похожие на организованный заговор молчания — столь успешный, что после XVIII века всякие упоминания о ней прекращаются, будто она никогда и не появлялась на свет?

Удар, нанесенный известным, но в то же время несколько загадочным журналистом (многие подозревали, что его именем подписывался кто-то другой), возможно, и не помешал бы созданию церковной комиссии по расследованию деяний Эрманы, не приведи его разоблачения к весьма печальным последствиям.

Одним из них была претензия на пещеру, выдвинутая группой неоязычников, именующих себя по-тагальски «Самбаханг Анито» — «Церковь Духов» и руководимых жрицей, известной под именем Гиноонг Ина. Почему, возмутилась эта группа, христиане должны владеть монополией на пещеру, которая первоначально была языческим капищем? Неоязычники потребовали, чтобы и им позволили отправлять свои службы в пещере, поскольку она не церковная собственность, а достояние государства. Полученный отказ привел в негодование не только Гиноонг Ина и ее последователей, но и националистические и экстремистские группы, которые объявили его нарушением демократических свобод, прежде всего — свободы религиозных культов. Вот, мол, смотрите: нативистской организации, воскресившей исконную религию страны, отказали в доступе к исконному же святилищу, зато чужеродной религии предоставили полную монополию на него!

Экстремисты устроили у пещеры демонстрации в защиту прав неоязычников. Начались столкновения с паломниками. Весь семьдесят первый год здесь не прекращались кровавые стычки между экстремистами и паломниками, а заодно и силами охраны порядка, что сделало пещеру столь же историческим местом для воинствующей молодежи, как мост Мендиолы и Агрифина-Сёркл[64].

Неожиданно «ангелы» пошли на уступки. Церковные власти прекратили службу в пещере, а молодой священник был сослан в отдаленный приход. Объявления у церковных врат призывали верующих не поклоняться в пещере. В оправдание такого шага говорилось о необходимости поддержания спокойствия и правопорядка, но активисты каркали, что Эрмана этих святош разоблачена: так называемые реликвии — подделка, а дождь из лепестков роз — не что иное, как надувательство.

Когда церковь уступила пещеру, Гиноонг Ина и ее последователи собирались занять ее, но тут их остановил закон. В день Нового тысяча девятьсот семьдесят второго года жандармерия объявила, что, поскольку бюро общественных работ нашло состояние берега опасным ввиду грозящих оползней, всякие скопления людей у пещеры запрещаются — по крайней мере до тех пор, пока не будут проведены работы по укреплению насыпи. Работы эти, однако, так и не начались.

Запрет, который был яростно заклеймен как сговор с целью спасти лицо церковников и одурачить язычников, не соблюдался ни той, ни другой стороной. Хотя вход в пещеру теперь преграждала дверь, на берегу продолжали молиться паломники, по ночам прокрадывавшиеся к пещере. Здесь их часто захватывали врасплох язычники, которые тоже под покровом тьмы пробирались сюда, охраняемые молодыми экстремистами. Каждое столкновение заканчивалось дракой. Таким образом, и в начале семьдесят второго года из-за пещеры, уже закрытой для доступа, все еще происходили беспорядки. Самым кровавым было ночное побоище в марте — тогда несколько десятков человек ранили, а одному пареньку проломили череп, и через некоторое время он умер.